Творец и творение

      Стежок за стежком. Вот так. Да, почти идеально. Голову левее. Локоток выше. Волосы из отросшей чёлки за ушко. Джейсон хмурится, трёт свободной рукой краснеющие глаза. Устало прикрывает веки, усиленно зажимая кончиками пальцев иглу, неспешно её прокручивает, и вздыхает.       Мастер несколько раз моргает, отклоняясь чуть назад.       Работа кропотливая, долгая. Она не из простых, но не шибко трудная, чтобы откладывать её на потом, оттягивая драгоценный момент воссоединения куклы с её великолепным мастером. Особенно, когда внутри собственной пустоты он начинает ощущать нечто сродни притуплённо приятного предвкушения. Что-то вроде томительного ожидания, покалывающего во всём теле, которое он так давно не ощущал. Или он случайно уколол себя иглой? Нет, показалось.       Кукла наверняка начинает чувствовать нечто аналогичное, пускай в ней и нет души. Таинственное проклятие, «магия», как бы сказали близкие к мистике, но далёкие от жестокой реальности люди, медленно выходит из кончиков его пальцев, кочует на остриё иглы. Неодушевлённый предмет станет неполноценно одушевлённым на некоторое время, а мастер — выжатым. Он уже понимает, насколько устал, насколько изнурён, но это не проблема: недельки две отдыха, и он вернётся в своё обычное заинтересованно-неактивно-сосредоточенное состояние по отношению к своим прелестным игрушкам и обычным куколкам.       Эта же кукла — особенная, другая. Она стоит того, чтобы начисто проспать полмесяца и пожить сейчас вялым овощем.       Милейшая девушка примерно девятнадцати лет с печальной полуулыбкой и вопрошающими щенячьими глазками голубого цвета с примесью серого. Мягкие светлые локоны достают до лопаток, скрытых за чёрной тканью. Мастер не расщедрился на узоры, посчитав лишними и слишком выделяющимися на их общем фоне, оставил базовый цвет, за исключением привлекательных рукавов с чёрной сеткой.       С куклой (точнее — с тем, кого эта кукла олицетворяет) у Джейсона были связаны неразрывно лучшие, самые тёплые воспоминания из прошлой жизни, которые, увы, под гнётом времени выцвели, превратившись в обрывочные картинки чего-то когда-то хорошего. Он помнил (и не забудет) эту девушку, помнил, сколько тепла и какую сокровенную радость она ему привнесла, признав его как личность. Однако, помимо этого, его тёмную душу питали и гнев, и обида. От тех жестоких слов, отчётливого «ты чудовище!», от леденящего тело страха в её испуганном взгляде и разочарования в его собственной душе не теплело. Ему поистине было больно. Время же не лечит, а притупляет, да? От боли осталась лишь невзрачная тень, как от чего-то хорошего и светлого — несуразное подобие. Или, быть может, он ничего не чувствует из-за того, что и сердца лишился?       Тоймейкер неуютно повёл плечом, впрочем, не чувствуя «неуюта» как такового.       Да, было больно и обидно очень долго. Но это — не повод забывать и отрекаться. Он знает, как можно видоизменить всё то негативно сохранившееся, преобразовав в кое-что иное.       (И мастер ни за что и никогда не признается, что платье именно чёрного цвета, потому что символизирует некий траур по бывшей жизни и этому человеку. Нет, он такого точно никому не скажет — чересчур личное. Даже себе не признается). — Моя дорогая, — он гладит тыльной стороной ладони холодную фарфоровую щёку. Улыбается. Как-то тоскливо и несколько задумчиво.       По прошествии нескольких минут активных приготовлений, Тоймейкер откладывает иглы и нитки в ящичек стола. Он последний раз смотрит на неё, точно утверждая «сейчас всё будет, я уже всё, подожди чуть-чуть», поправляет воротничок платья и встаёт.       Старенький проигрыватель, с которого мастер день назад смахнул лёгкий слой пыли, тихонько запел.       Это было что-то из общепринятой классики. Джейсон, несмотря на активное погружение в музыкальную сферу ещё в детстве, не мог сказать конкретно, как называлось это произведение. Единственное, что его заботило — то, насколько приятно оно на слух и нравится ли оно им обоим. Его немая партнёрша, впрочем, не изъявляла никаких претензий.       Он мягко взял куклу за талию, вложил женскую миниатюрную ладонь в свою собственную и повёл за собой.       На «раз» — правая нога вперёд под тихое начало мелодичной песни. На «два» — плавно присоединяется левая нога, и партнёрша начинает наконец двигаться. Музыка перестаёт быть такой тихой и спокойной, неспешно набирая всё тот же мелодичный ритм. На «три» — правая нога делает шаг на месте. Джейсон прикрывает веки, легонько сжимая её пальчики, и ласково притягивает куклу ближе к себе.       Небольшое помещение его мастерской мысленно делится на квадраты, затем превращаясь в один круг. Мастер движется медленно, припоминая детские уроки танцев, а кукла смиренно повинуется. Песня становится громче, и Джейсон двигается в такт её ритма, чуть занося свою партнёршу, а кукла пытается поспеть за ним. — Да, моя милая, вот так, — хвалит он без какого-либо подтекста. В стеклянных глазах неживого творения проносится мимолётный огонёк, неспособный укрыться от чутья мастера. Он наклоняется слегка вперёд во время очередного шага: — Ты молодец. Продолжай так же аккуратно двигаться.       В ней нет души или чего-либо человеческого. В ней сейчас живёт его желание. Именно он её создал, именно он сшил ей это прекрасное платье, именно с ним она танцует, подстраиваясь под его ритм. Джейсон был доволен собой как никогда. Кукле всё равно не выбирать. Этого хватает, чтобы отдаться мерклым воспоминаниям о беззаботности их «общего» и когда-то хорошего бытия.       Середина музыки заставляет двигаться гораздо бодрее прежнего, однако Джейсон, учитывая некоторые особенности тела своей партнёрши, старается вести себя как можно более осторожно. Он бережно продолжает вести её там, где нужны гармоничные приёмы от двух партнёров. Он тактично отходит в сторону, одними губами попеременно нашёптывая: «остановись сейчас и стой», «просто отойди и отведи правую руку назад», «замри».       Он вкладывал в свои движения и приёмы такую нежность, какую видели лишь самые живучие из его перемолотых в фарш жертв. Когда кровь разбрызгана повсюду и даже его лучшая рубашка запачкана, он остаётся таким же ненормально ласковым. Пожалуй, это было жутко и неправильно, зато чувство сильнейшего удовлетворения, что тогда, что сейчас, было просто невообразимо.       Последние аккорды. Последние «раз, два, три» беззвучно произносятся, и Тоймейкер плавно разворачивается лицом к проигрывателю подобно своей даме. — Молодец, моя дорогая, — он берёт её за руку, словно тот самый мужчина, наконец сделавший предложение даме своего сердца, отводит в сторону к её стойке, — ты большая умница, Амелия. Для первого раза это было просто отлично.       И вновь гладит по щеке, продолжая улыбаться также печально, задумчиво.       Кукла пытливо склоняет голову набок, чувствуя какие-то волны непонятного тепла у себя в груди, которые впоследствии безвозвратно утекают куда-то обратно. Огонёк в её глазах, что зажёгся во время приливов той самой нежности, исчез. Она вновь начинается становится красивым цельным холодным фарфором.       Он дал ей имя Амелия, но кукла без воли и собственного разума и представить не может, что значит это имя для её творца.