Карандаш вместо чернил

— Все не то.       Люси скомкала и отбросила в сторону еще один исписанный лист, точно последний на сегодня и на ближайшие несколько дней. Если еще хотя бы мгновение придется смотреть на неровно выведенные строки, в которых кое-где перечеркнуты и заново переписаны отдельные слова, она не вынесет и расплачется. Кто-то сказал, что нужно просто изменить инструмент, попробовать писать карандашом вместо чернил, и тогда буквы сами собой сложатся в нужные конструкции, плавные и мелодичные, как раньше. Жаль, получались только с трудом сочетающиеся между собой каракули, не несущие ни смысла, ни изящества.       Хуже было только вчера, когда она до темноты просидела за столом без цели и смысла. Страница осталась пустой — не появилось ни строчки, как и за день до этого. Так продолжалось несколько недель. Казалось бы, кто-то по-прежнему ждал, что рано или поздно Люси сможет закончить роман и с гордо поднятой головой назовет себя громким словом «писатель». Раньше, еще какой-то жалкий год назад она и сама почти что верила в это, а теперь с трудом заставляла себя даже перечитывать старые черновики. Куда пропал былой энтузиазм? — Какая глупость.       Сегодня она не сидела до темноты, сдалась раньше, чем хотела, но это не беда. Всегда можно сделать перерыв, особенно если сил больше не осталось. Вот только как их набраться, когда вся надежда, единственное, что хоть как-то ободряло в круговороте бессмысленности, окончательно утекла сквозь пальцы и даже не думала возвращаться?       Со вздохом Люси все-таки собрала разбросанный мусор, чтобы наконец-то избавиться от него и выйти из дома, по ощущениям, впервые за целую вечность. Яркие лучи заката пробивались через плотные шторы, и сейчас такая мелочь обрадовала, но вместе с тем сердце больно кольнуло. Ей по-прежнему не хватало чего-то или, правильнее сказать, кого-то — шумного парня, привыкшего с заливистым смехом врываться в самый неподходящий момент. Она отмахнулась — сейчас ни в коем случае нельзя думать о теплых объятьях, давно ставших убежищем от всех невзгод мира. Как давно Нацу не приходил? Когда Люси успела начать скучать по нему? «Сразу же», — ответ всплыл в голове даже раньше, чем толком появился вопрос.       В каждом доносящемся с улицы оклике мерещился его голос. В каждом сне его улыбка сияла ярче полуденного солнца, и все прочее становилось тусклым и безжизненным. В каждом глотке переслащенного какао ощущались его поцелуи. Люси скучала, бесконечно скучала по Нацу, и, как назло, ничего не могла с этим сделать. Вместе с ним всякие краски исчезли, и ни одно слово больше не было способно оживить их, наполнить страницы истории о любви и счастье нужным теплом. Люси пыталась описать смех, когда сама совсем не хотела смеяться. Люси хотела окружить героев радостью, когда сердце разрывалось от горечи. Может, в такой простой истине и скрылся ответ на то самое ненавистное «почему»?       Она поморщилась, когда в лицо подул холодный ветер, а солнце, куда более яркое, чем показалось поначалу, ослепило. Глаза слезились, но Люси не собиралась отступать. Прямо сейчас больше всего на свете хотелось оказаться как можно дальше от дома, от четырех стен, вдохнуть полной грудью и наконец вышвырнуть беспокойство вместе с испорченной бумагой — олицетворением тщетных попыток изобразить чувства. Рано или поздно она придумает, что с ними делать, но сейчас цель другая — забыться, не всматриваться в силуэты прохожих, не вслушиваться в обрывки чужих разговоров. Нужно просто идти вперед, туда, куда поведут непослушные ноги.