Детка, ты худшая.

Чайльд не искал её. По крайней мере, он хотел так думать. Прошёл достаточно большой промежуток времени после того, как Скирк вновь бросила его, но, по правде говоря, Чайльд не злился в этот раз. Лишь скучал, словно чёртова собачонка, которую хозяйка оставила без должного присмотра. В этот раз он не рыдал у дверей женщины и не сбивал кулаки в кровь от ярости. Всего лишь в каждом уголке Киото искал отлив неприлично чистых белых волос, искал неоновый отблеск розовых глаз, что каждый раз прожигали душу, сердце. Особенно сердце. Он, чёрт возьми, скучает по этим широким зрачкам, которые были его бездной. Так бездумно упал в неё тринадцатилетним Аяксом и так и не выбрался, будучи двадцатилетним Чайльдом. И вот он снова идёт по Киото, заглядывая в их места. Да, этот переулок принадлежал им, они всегда прятались там от проливного дождя. А этот небольшой и неприметный ресторанчик, в котором собирались якудзы со всего города? Скирк всегда брала его туда, когда хотела наградить за хорошую работу. Иногда в буквальном смысле кормила его своим любимым раменом, палочками держа лапшу, пока Чайльд не ухватит её ртом. Он снова скучает. Сейчас ресторан пустует — любимое место сменилось на заброшенное подобие заведения. И Чайльд в который раз понимает: «Ты сбежала от меня, сучка.» Ох, Скирк бы ему такую пощёчину отвесила за подобное обращение… Парень касается своей щеки и, глупо улыбаясь, прикусывает губу. Ему нравится думать про то, что раньше было традицией их отношений. Может, поэтому Скирк-доно в его голове стала сучкой? Чайльд, стоящий посреди холодной и заснеженой улицы, смеётся вслух. Он бы никогда не назвал её так. Скирк — хозяйка, госпожа его жизни. Уж никак не мразь и блядь, которой была до их последней встречи. — Знаешь, я так люблю Токио, Чайльд, — говорит женщина юноше, будучи под градусом дорогого сакэ. — Правда? Я тоже! Отец иногда брал меня туда… Было так чудесно! Скирк затыкает рот Чайльда, поднося к нему кусочек свинины. Он было выхватил его из деревянных палочек зубами, но Скирк одёргивает руку, после чего парень виновато кивает и широко открывает рот, ожидая, пока Скирк сама положит еду туда. — Вот подрастешь немного… отвезу тебя туда. Там такие виды… Ох, как же прекрасна природа Японии. — Правда? — Угу. Ну все, достаточно милостей с тебя. Я и так разговарилась. — Ваш голос — самый прекрасный звук в этом мире. — Знаю, мелкий. Он всегда помнил этот разговор. Вспоминал о нём так часто, и знал, где он найдёт любовь. И нашёл. Только сейчас решившись на грандиозное возвращение к своему прошлому, он стоит перед идентичным рестораном с ироничным названием — «Кодомо». Голову все ещё кружит после перелёта и только слабая музыка, что доносится из заведения возвращает к реальности. Он обошёл все рестораны, которых не было на карте — он знает, что якудза собирается именно в таких. Этот последний. И если Скирк тут нет, то… «Детка, ты худшая, ты самая горячая из всех, Никто мне не важен, никто мне не важен, ох» Все замирают, увидев рыжую макушку, что затмила свет ламп в заведении, исполненом в традиционных красных тонах. Скирк давно дала распоряжение, что при появлении мальчишки — оповестить её в срочном порядке. В этом не было нужды — она стоит перед ним, приоткрыв рот от удивления. Может же Чайльд подобрать момент. — Ты… Хах, ты все таки нашёл меня. Не сложно-то было? — Пошла ты. Могу я пригласить тебя потанцевать? Ни слова о том, как скучали. Ни слова о том, как зависимы друг от друга. Ни слова о том, как же они, блять, влюблены. Их встреча не нуждалась ни в чем лишнем, а тем более в ненужных сейчас разговорах. Чайльд оставит это на момент, когда снимет с неё все такое же привлекательное кимоно. Скирк уже почти подняла руку в жесте, что обязывал всех покинуть помещение и разойтись по комнатам ночлега, но Чайльд так нежно, совсем не как два года назад, перехватывает её запястье. — Пускай смотрят, — нежно шепчет он на ухо Скирк. — Ты хочешь разрушить мой статус тут? — А тебе не плевать, пока я рядом? Скирк молчит. — Вот и мне, Скирк-доно. Он, под ритмичную музыку из магнитофона, кружит её в аккуратном и в то же время резким и грубом танце. Он молча кричит о том, что ненавидит, сдавливая её талию и молча срывает голос из-за собственной любви к ней, когда она впивается ногтями в нежную кожу спины, покрытой шрамами. И пускай все смотрят, пускай каждый в этом чёртовом зале знает, что он её. Музыка плавно заканчивается. Это провоцирует Скирк, когда она смотрит в бездонные синие глаза. Женщина хватает его за рубашку и тащит за собой вниз по ступенькам, к общим комнатам наёмников и душевой. Не сложно было догадаться, куда главная держала путь. Она заталкивает Чайльда в ванную и прижимает к стене. Она душит его, царапает кожу шеи, смотря прямо в глаза. И она ни на секунду не прекращала улыбаться ему. — Так сильно скучала? — До безумия, Аякс. — Моё имя Чайльд. Они сплетают языки в страстном поцелуе. Таком взрослом для Скирк, и таком детском для Чайльда. Скирк отвыкла целовать её ученика — маленького пёсика, который превратился в большую собаку. Всё такую же верную. Чайльд играется с ней, пока может — обводит языком ротовую полость, и тогда женщина понимает. — Ты сейчас целуешь меня так, как я тебя впервые? — Да, Скирк-доно. — К чёрту тебя. Она целует его, перенимая ведущую позицию на себя и в своей любимой манере кусает его губы. Она хочет, чтобы ему было больно, ведь знает, когда это она — Чайльду приятно. До безумия. И каждый в помещении будет воображать, каким способом Скирк убивает рыжего парня за публичный танец с ней, пока тот самый рыжий парень умоляет Скирк дать ему больше. И Скирк даст больше.