Вкус полыни

      — Что такое? Взгрустнулось? — голос Фокалорс был насмешливым, но в то же время обладал присущей всезнающим богам родительской снисходительностью. Кажется, её забавляло сложное лицо дракона. — Ну чего же ты притих, мой Владыка Воды? Возрадуйся же! Власть твоя до капли вернётся к тебе, а узурпатор падёт от праведного меча справедливости. Отчего тогда глаза твои сверлят пол? Даже не взглянешь на меня? — и вдруг добавила с издёвкой: — Иль образ мой противен твоей драконьей натуре?       Хитрая богиня прекрасно знала, что не противна. Верховный судья Кур де Фонтейна, внешне суровый и беспристрастный, в оцепенении стоял пред ней, борясь с внезапным ознобом, и в ужасе пытался понять, что с ним происходит. Похоже на лихорадку. Нет, это что-то другое, не лихорадка, но тоже противное. Что-то очень низменное и примитивное, что-то, о чём мечтают только глупые романтики и поют недалёкие барды. Как там звучало это невероятно странное для Нёвиллета людское выражение? «Бабочки в животе», кажется. Сколько гусениц надо было съесть, чтобы сказать такую ерунду?       Нёвиллет не съел ни одной, но почему-то ощущал внутри эту невыносимую щекотку. Он столько раз смотрел в эти глаза, столько раз слышал этот голос, столько раз касался её рук, но даже близко не испытывал такого потрясения. Фурина, та самая, которую он знал несколько веков, никогда такой не была. У неё был звонкий, как сотни колокольчиков, смех, от которого вяли драконьи уши. Она была взбалмошна и ретива, как капризный ребёнок, просила слишком много внимания своей натуре и вечно действовала на нервы своими глупыми подколками и шуточками. У неё были острые худые коленки, тонкая шея, большая кудрявая голова, она носила пышные вычурные костюмы и тоннами ела сладкое — всё это местные камергеры почему-то находили необычайно привлекательным, а дамы при дворе пытались повторить одежду и повадки. Её кокетливая улыбка со сцены «Эпиклеза» пленила не одно мужское сердце, в её гримёрках находили не одно пошлое письмо, на её балконе висел не один сумасшедший воздыхатель, но Нёвиллет с гордостью отмечал про себя, что на него, древнего мудрого дракона, архонтское обаяние не работало. «Древний мудрый дракон» не знал, что настоящего архонта за эти пять сотен лет он ещё ни разу не видел.       Богиня воды была совсем другая. Сотканная из морской пены и осыпанная крошкой молочного кварца, изящная и плавная, она походила на королевского лебедя, плывущего по зеркальной глади фонтейновских озёр. Её светлый лик переливался подобно кремовому жемчугу, а разномастные мудрые глаза смотрели так печально и добро, что хотелось припасть к её ногам и, задыхаясь от восторга, прошептать «Молитву Семи», которую юдекс ненавидел каждым уголком своей драконьей души. Хотелось воздвигать ей храмы и святилища, петь псалмы и неистово молиться о процветании Селестии. Хотелось целовать ей ноги, клясться в верности и почему-то… безудержно плакать.       У Нёвиллета будто кость встала в горле. Ему совершенно не понравились мысли, зародившиеся в его еретичной голове. Внутренний дракон разозлился сам на себя и заметался из угла в угол, больше напоминая теперь загнанного волка. Эти яркие, доселе совершенно незнакомые, безумные чувства обрушились на Нёвиллета слишком резко и сразу. С непривычки к подобным вспышкам у него тут же заболела голова, и он почувствовал себя смертельно уставшим, однако усталость эта была до того восхитительна, до того чудесна, что он не смог разозлиться на богиню, а, напротив, захотел… Нет. Ни за что. Он не падёт на колени перед узурпатором, какими бы чарами та не обладала, он ни за что не будет целовать её стопы и уж тем более плакать. Это всё не более чем трюки для слабых духом.       — Скажи мне, богиня, — наконец, хрипло вымолвил он, против воли заворожённый лёгкой улыбкой и нежным светом её белоснежных локонов. — Почему меня не держат ноги? Ты прокляла меня?       Нёвиллет сам не понял, что прозвучал умилительно глупо и наивно, точно маленький ребёнок, спросивший у взрослых, почему ночью не светит солнце. Однако вместо насмешливой улыбки он узрел удивлённый взгляд.       — Интересно… — выдохнула она и слегка наклонила голову вбок, будто заново рассматривая Нёвиллета, и тот тут же пожалел, что так неосторожно обмолвился о поразивших его впечатлениях. Дракон почувствовал, как медленно плавится под её блуждающим взглядом, а когда она сделала к нему навстречу пару шагов, и вовсе решил, что к нему придвинулось само Солнце — настолько резко и сильно жар опалил ему лицо. Рука дёрнулась к вороту, чтобы хоть чуть-чуть ослабить галстук. Что же с ним произойдёт, когда она станет с ним совсем близко? Он высохнет, как ручеёк? — Расскажи мне, что ты чувствуешь, когда смотришь на меня, дракон, и, возможно, я смогу ответить на твой вопрос. У нас пока есть время на это.       От этих слов в горле Нёвиллета тут же застрял тугой ком: она просит его рассказать об этих унизительных чувствах? Предвкушает услышать о том, как прекрасна в этом божественном свете? Желает напоследок потешить своё самолюбие осколками его гордости? Дракон внутри судьи оскорблённо ощерился, заставив выпрямить осанку, а взгляд покрыть коркой льда.       — Воздержусь, — сухо процедил сквозь зубы судья, хотя сердце колотило уже не в груди, а где-то в горле, почти у корня языка.       — Не надо, месье Нёвиллет. Держать всё в себе очень вредно даже для вашего здоровья, — ласково улыбнулась богиня и подошла ещё ближе, почти вплотную, так, что послышался запах морских солей, сырых камней и прибрежного ветра — всего, что так обожал водяной дракон. Ноги Нёвиллета подкосились; казалось, он только одной силой воли держал себя в вертикальном положении. До чего унизительно. — Обещаю, что унесу вашу маленькую тайну с собой в забвение, мой дорогой юдекс.       Гордыня требовала сделать шаг назад, одарить нахалку непроницаемым взглядом сквозь высокомерно припущенные веки, и отвернуть голову, но Нёвиллет её не слышал. Бурление вскипячённой крови заглушало все внутренние звуки в его голове. Отравленный слабостью дракон рвал и метал, кусая прутья клетки из человеческого тела, но изо всех сил пытался противиться наваждению. Юдекс поджал губы и опустил глаза, чтобы хоть как-то разорвать этот пленительный контакт, но с места сдвинуться не смог.       — Не мучайся, мой милый судья, скажи мне. Через пару мгновений это не будет иметь никакого значения ни для тебя, ни для меня, — словно услышав чужие муки, Фокалорс невесомо коснулась вспыхнувшей щеки дракона и нежно заправила его вечно свисающий локон за ухо. Нёвиллету показалось, что ему на щёку упал раскалённый уголёк из кузнечного горна.       — Я не могу, — не своим голосом сипло промолвил он, борясь с желанием поднять глаза, боясь окончательно утонуть в этих лазурных божественных очах. — Я не понимаю.       — Я помогу тебе, — он не видел её лица, но услышал в её голосе игривость, совсем как у Фурины. В то же мгновенье богиня придвинулась к нему почти вплотную, так, что даже через камзол Нёвиллет ощутил рельеф её груди, запустила пальцы в его длинные пряди и утянула в глубокий поцелуй.       Дракон внутри истошно взревел, с громким скрежетом перегрызая прутья. Её губы такие воздушные, как морской бриз, такие нежные, как ручьи Ли Юэ.       Такие горькие, как апсинтион.       Вкус отравленной полыни и желчи, беды и отчаянья, горя и несчастья — вкус, которым поят грешников, — вдруг пронзил язык юдекса. Лиловые глаза Нёвиллета широко распахнулись, а рептильи зрачки сузились настолько, что стали похожи на прорези от ножей. Он дёрнулся, но Фокалорс не дала ему разорвать поцелуй, с тихим стоном вжимаясь сильнее, сплетаясь с ним языками, отдавая ему весь свой яд, прожигающий горло, грудь и сердце, точно зараженная вода с Ватацуми.       Фокалорс — богиня, но такая же грешная, как все они, такая же несчастная, такая же измученная приговором небес. Она пропиталась соком полыни и цикуты, многовековой пылью и слезами своего народа, полностью отдав себя его мечтам и надеждам, полностью испив вместе с ним чашу страданий и греха, но сделав всё, чтобы принять приговор в одиночестве. Глаза судьи заслезились от волнения и вкуса чужой боли, с ресниц сорвались солёные капли и упали на её бледную тонкую шею. Не желая долго мучить, она выпустила дракона, как только услышала его болезненный стон, и он, пошатнувшись, без чувств упал перед ней на колени, поражённый, точно выстрелом кавалерийского мушкета. От потрясения кружилась голова.       Разве у драконов может кружиться голова? Разве они не подобны богам? Или это человеческое тело даёт осечку? Нёвиллет не знал, что с ним происходит, и вместо того, чтобы промолвить хоть что-то, решил отдышаться.       Понимая всё без слов, Фокалорс нежно притянула его к себе. Судья уткнулся носом в её мягкий живот и прикрыл глаза, пытаясь успокоить сердце. Он не понимал, как в нём могут сейчас укладываться столь противоречивые чувства к этому существу: абсолютная ненависть к себе за такую низкую слабость и абсолютное счастье касаться её, сострадать ей, пить её смертельный яд, на время полностью забыв о своём долге и святой мести.        «Теперь ты точно прокляла меня».       — Ты заболел самой страшной и самой прекрасной болезнью, Нёвиллет, — грустно вздохнула Фокалорс и, играясь, пропустила сквозь пальцы его длинную тяжёлую прядь. — У меня нет лекарства для тебя, поэтому ты обречён страдать. Ты принял горечь моих губ. Мне очень жаль, что так получается. Я не хотела забирать твоё сердце перед своей смертью.       — Тогда зачем это сделала, раз не хотела? — тихо прошептал Нёвиллет, впиваясь пальцами ей в спину и заставляя судорожно выдохнуть от вспышки боли. Наверное, если бы у него сейчас проросли драконьи когти, он бы, даже не заметив, разодрал её шёлковую кожу. — Вы ограбили и убили меня, переродили в этой тесной слабой туше, заставили полюбить людей, как родных детей, а теперь вырываете из меня сердце и забавы ради выкидываете его в пустоту, как какую-то игрушку, — под конец юдекс почти рычал. Никогда за пять сотен лет он не чувствовал себя настолько злым, настолько обиженным. Настолько человечным. — Фокалорс, ты только что говорила мне о том, что хочешь восстановить справедливость, что хочешь вернуть то, что по праву принадлежит мне. Тогда изволь объяснить, почему возвращая одну часть меня, ты собираешься забрать навсегда другую? В чем тогда твоя справедливость, богиня? В чём твоя жестокая воля?       Фокалорс поджала губы, совсем как Фурина, опустилась к нему на колени и обхватила его лицо, нежно огладив корни серебряных волос.       — Это не моя воля, мой юдекс, — ласково прошептала она ему почти в губы, и он едва удержался от того, чтобы почувствовать эту невыносимую горечь ещё раз. — Никто не знает, чья она. Любовь — иррациональная стихия, она существует сама по себе и появляется там, где ей вздумается. Ей не писан ни один закон и ни одно правило, она ни с кем не считается и никому не подчиняется. А ещё она коварна и жестока и никого не жалеет. Ни людей, ни богов, ни драконов. Она явилась пред тобой, и ты сам отдал мне своё сердце.       Дракон поражённо уставился на неё, упрямо отказываясь верить в каждое услышанное слово. Что за вздор? Он? Сам вырвал из себя кровоточащий сосуд и отдал его в грешные руки? От этой немыслимой глупости хотелось рассмеяться, вот только Нёвиллету было совсем не смешно. Он молча смотрел в печальное лицо богини и не мог успокоить шум в голове. Мысли накладывались в его сознании одна на другую, голоса разума и сердца сердито перекрикивались, истошно пытаясь друг другу что-то доказать, а в груди болело так сильно, что хотелось уже руками разодрать грудную клеть.       — И как теперь быть? — вдруг выдохнул Нёвиллет, но его удивлённо-непроницаемое лицо не изменилось. — Я не согласен дарить тебе своё сердце, просто так обрекая себя на муки. Это несправедливо, Фокалорс.       — Ради твоей первозданной власти, дракон, я обманула Небесный Порядок и приговорила себя к смертной казни, но тебе мало, и ты хочешь, чтобы я перехитрила ещё и самую могущественную в мире силу? — грустное лицо богини вдруг повеселело, и она залилась звонким безудержным смехом.       — Нет, — ни один мускул на лице юдекса не дрогнул. — Я хочу взамен твоё сердце. Я хочу ощутить его в своих руках хотя бы на этот краткий миг и осознать, что не зря буду страдать в ближайшую вечность. Я хочу чувствовать, как страдаешь и ты, хочу ощущать твою горечь от расставания со мной, хочу видеть твои слёзы не только по Фонтейну и его людям, но и по мне.       — Это называется взаимность, — перестав смеяться, вдруг необычайно серьёзно ответила Фокалорс, и кончиком ногтя провела от уха до бьющейся вены на горле юдекса. — Ты жаждешь взаимности, как все влюблённые. Но я не могу дать тебе её даже на смертном одре.       Заворожённые лиловые глаза Нёвиллета тут же вспыхнули неконтролируемым огнём от этих жестоких слов. Дракон перехватил тонкое запястье архонта и грубо потянул на себя, заставляя её почти улечься ему на грудь.       — Почему? Боишься признаться мне? — едва не прорычал он, касаясь её тонких манящих губ. — Иль образ мой противен твоей божественной натуре?       Она опять рассмеялась, кокетливо и нежно, и опять, как Фурина. У Нёвиллета что-то ёкнуло внутри от постоянного осознания их схожести, но он тут же забылся, когда богиня толкнула его с колен на пол и по-хозяйски уселась сверху. В это мгновенье внутри судьи всё перевернулось от каких-то неведомых ему доселе приятных предвкушений. Дракон внутри больше не протестовал, не рычал обозлённым на весь мир чудовищем. Он взволнованно притих, когда чужие пальцы смяли выглаженные лацканы, когда натянули ткань у воротника, когда скользнули куда-то между пуговиц под рубашку. Рука богини оказалась такой же ледяной, как и он сам, поэтому Нёвиллет не обжёгся об неё, как обжигался, когда его касалась Фурина.       — Твой образ — восхитителен, мой повелитель, — ласково прошептала Фокалорс, и судье показалось, что он захлёбывается, глядя в её бездонные морские глаза. — От стана и фигуры до голоса и взгляда. Ты умён и красив, могущественен и справедлив. Ты — статный владыка всех вод, мне было бы очень сложно игнорировать твой пылающий взгляд, даже сидя на божественном троне, — её речи журчали так сладко и нежно, что Нёвиллет блаженно прикрыл глаза, наслаждаясь их дивными звуками. — Я легко могу представить, как нежусь в твоих объятьях на илистом дне, как мы греемся под растворёнными лучами солнца или любуемся искажёнными водной гладью звёздами. Нет ни судов, ни дворцов, ни ценных бумаг — только ты, я и вода, — она нежно погладила его по тяжко вздымающейся груди. — Растаяв от твоих поцелуев, я сразу отдала бы тебе своё сердце. И не только его. Я подарила бы тебе свою надежду, свою веру, свою заботу, свою страсть, — Фокалорс на мгновенье затихла, любуясь разомлевшим от её слов и прикосновений драконом, а затем добавила: — Я отдала бы тебе всё, но у меня ничего из этого не осталось. Даже сердца. Я отдала всё Фурине.       Нёвиллет резко распахнул глаза, поражённо уставившись на богиню. Завидев его абсолютное замешательство, она вновь рассмеялась.       — О, дракон, твой вид такой смешной! Я так рада видеть на нём недоумение хотя бы сейчас. Все эти пять сотен лет ты сидел в судейском кресле с одним и тем же занудно-каменным выражением лица. Какая же это была скука.       — Твоё сердце у Фурины?.. — выдохнул он, пропустив мимо ушей её колкий смех. Внутри него что-то оборвалось от этой мысли. — Что ещё ты отдала ей, богиня?..       Она перестала смеяться, в одно мгновенье став пугающе серьёзной:       — Всё, Нёвиллет. Я отдала ей всё. Ласка, теплота, нежность, забота, любовь — все те чувства, которые ты сейчас желаешь от меня больше всего на свете, у неё. Себе я оставила лишь сердце бога и страх перед смертью. И даже сейчас, — она провела ледяной ладонью по его груди до оголённой шеи, — даже сейчас, когда ты задыхаешься от страсти и любви ко мне, когда готов вот-вот сорваться и взять меня прямо под лезвием гильотины, я не чувствую к тебе ничего. Ты выкинул своё сердце в море. Как гальку.       Взбешённый дракон внутри Нёвиллета взревел так громко и оглушающе, что у того потемнело в глазах. «Обманула! Обманула! — оскорблённо взвыл он, опять закусав костяные рёбра. — Обманщица, лгунья, лицемерка!». Аметистовые глаза судьи застыли, как у змей, зрачки в них запульсировали. Лицо юдекса окаменело, а руки затрясло.       — У Фурины… — тихо прошептал Нёвиллет, глядя пустым взглядом куда-то сквозь Фокалорс и осознавая что-то про себя. — Настоящее сердце архонта всё это время действительно было у Фурины… Теперь я понял. Теперь я знаю.       В ту же секунду нежная ладонь на его шее вдруг сжалась ястребиной хваткой, и ногти богини больно впились ему в кадык. Нёвиллет удивлённо дёрнулся, но Фокалорс со всей своей нечеловеческой силой, равной его собственной, вжала его в пол. Юдекс поперхнулся и устремил яростный взгляд на узурпаторшу. Та изменилась в лице: губы изогнулись в презрительной усмешке, разноцветные глаза заледенели, как озёра в зиму, сощурились, тонкие брови жестоко свелись к переносице. Не было больше той нежности и плавности, не было лёгкости. Мягкий и спокойный голос вдруг зазвучал шипением рассерженной кошки:       — Да, это правда, я отдала ей всё самое прекрасное, что было во мне. Даже чуткое любящее сердце, — она понизила голос, сверля Нёвиллета в ответ не менее пылающим и яростным взглядом. Даже воздух вокруг неё высох. — И если ты, глупый вишап, решишь забрать его у неё, если решишь отомстить мне через её слёзы, если ты своими грубыми звериными ласками ранишь её хрупкую душу — умышленно иль нет, мне всё равно — я протяну руку через забвение, сожму подаренное тобой сердце так сильно, что ты ослепнешь от боли, и выкину его в самые сухие зыбучие пески царства Дешрета.       Никогда в жизни Нёвиллет ещё не слышал таких страшных угроз в свой адрес. Даже когда разгорячённых обвинённых под руки уводили жандармы, они не слали ему настолько жутких и сильных проклятий. Когда по началу карьеры ему в кабинете били стёкла, подсовывали под дверь записки с «наилучшими» пожеланиями и незаметно втыкали в кресла и стулья трупные иглы с заговорами на мучительную смерть, он не испытывал и толики того волнения, которое испытал сейчас.       — Фокалорс… — выдохнул он, глядя рассерженной богине прямо в глаза. — Чем я должен поклясться, чтобы ты поверила моей нежности к человеческой «тебе»?       — Не пускай мне пыль в глаза, юдекс, — ядовито прыснула она. — Или ты забыл, что я была на каждом заседании эти пятьсот лет? Ты думаешь, я не видела холод и жестокость в твоих глазах? Ты думаешь, я не видела её боль? Или может быть, ты наивно веришь, что я закрыла глаза на то, что ты совершил с ней сегодня в суде? Она сейчас сидит на балконе совершенно одна, растоптанная твоим предательством, без чувств, без веры в людей, а вода подступает к её туфлям.       — Я… — оскорблённое самолюбие внутри Нёвиллета неожиданно затихло. На его место пришла беспощадная волна стыда.       — Замолчи, — Фокалорс почти рычала, напоминая дикую самку ришболанда, готовую вгрызться в горло любому, кто посмеет хоть пальцем притронуться к её котёнку. — Ты позволил ей коснуться воды первозданного моря!       — Она была растворена, — не согласился Нёвиллет. — Я знал об этом.       — Она была готова совершить самоубийство прямо на твоих глазах, — продолжала разъярённо шипеть Фокалорс. — Знаешь ли ты, ящер, что творится в душах самоубийц? Конечно, не знаешь. Если бы ты понимал всю силу боли, которую чувствовала та несчастная мелюзина, позволил бы ты испытать тоже самое Фурине?       Этого удара Нёвиллет уже стерпеть не мог.       — Замолчи… — ощерился дракон, ощущая, как старая рана в его душе начинает расшиваться и кровоточить. — Откуда я должен был знать. Откуда мы все должны были знать? Я пытался по-хорошему, ваши проклятые боги с летающего куска земли — свидетели, — он пересилил жёсткую руку Фокалорс, сжимающую его горло, и смог сесть, поравнявшись с её кипящим лицом. — Я делал всё, что в моих силах, и ты это прекрасно знаешь, богиня. Всё шло по пророчеству, как и должно было, — он прищурил свои лиловые глаза: — Разве не для этого ты и бросила Фурину в это пекло?       Хватка на горле дракона заметно ослабла на этих словах.       — Я упала в это пекло вместе с ней, дракон, — очень тихо прошептала Фокалорс. — Именно поэтому сгорю я, а она останется. Совсем одна. Непонятая, изувеченная, расколотая на части, точно фарфоровая кукла, — Нёвиллет увидел, как морозные глаза богини медленно оттаивают и начинают блестеть, а губы — поджиматься. — Тем хуже ей будет, когда дракон решит выдрать из неё сердце, томимый образом той, что так на неё похожа. За пять сотен лет ты не почувствовал к ней ничего, а для меня тебе хватило призрачного мгновенья, но о какой любви может идти речь, если ты влюбился только в одну из половин? Твоя душа жаждет богиню, но не человека.       Нёвиллет удивлённо приподнял брови. Его взгляд сразу стал мягким и спокойным. Он аккуратно поднял руки и обвил сидящую на нём богиню за тонкую талию, незаметно сцепив пальцы в замок. Та в свою очередь отпустила горло юдекса. Глаза её потускнели, плечи опустились.       — Она великая актриса, — промолвил Нёвиллет, щекоча дыханием тонкую шею Фокалорс. — Её игра была столь восхитительна, что раздражала и смущала меня. На протяжении этих долгих лет я был очень горд, что не чувствую к ней ничего. Лишь сейчас я осознаю, что действительно равнодушные люди не чувствуют даже гордость. Им просто всё равно, — он не удержался и всё-таки прижался губами к коже под её скулой. — Я действительно виноват перед ней. Теперь, зная всю правду, зная твою и её жертву, я клянусь тебе властью древнего дракона, что не причиню ей вреда. Она ни в чём не будет нуждаться, никто не посмеет её тронуть даже пальцем, но… — он с неохотой оторвался и посмотрел в уже полностью потеплевшие глаза богини. — Но, если я влюблюсь в неё настоящую так же, как влюбился в тебя, Фокалорс, и ты воскреснешь и разрежешь моё сердце за это на сотни кровавых кусков, я подарю его останки ей. И меня не остановят ни зыбучие пески, ни слепота.