Он сказал нам прожить долгие жизни

      — Это же глупость, господин Арлерт! — взволнованно убеждает его молодой паренёк.       — Почему ты так думаешь? — интересуется Армин, поглядывая на кружку трясущуюся при езде. Не упадёт ли та? Успеет ли он её подхватить, если такое случится?       — Если мы обяжем приносить Парадиз официальные извинения, ежегодно, каждой из пострадавших стран, заставляя отправлять послов…то есть я понимаю, зачем это нужно, но разве это…       — Разве это не заставит Элдию и элдийцев проживающих на острове думать, что мы унижаем их?        Парень кивает, вид у того очень серьёзный. Он хоть и марлиец по крови, а всё равно сочувствует Элдии. Отец паренька погиб на той войне, но юноша борется за мир, его сердце не осквернено слепой местью. А ведь месть эта была бы вполне обоснованной. Армин видел это так часто — ненависть, боль, отчаянье, что имели причину, имели смысл хоть и вели в никуда. Армину хочется верить, что убеждения этого молодого человека, что сейчас взволнованно рассуждает о хрупкости мира, это и есть плоды всей той работы, которой они занимались все эти годы.       — Возможно, ты прав. Но это предложение исходило от острова.        — От Элдии? Но почему тогда вы преподнесли эту идею так, будто она наша...коалиции.       — По итогу каждый будет считать себя в этой игре победителем. Словно именно они навязали свои требования.       — Но почему вообще они…пришли к нам с этим предложением? Это странно…       — Такова политика королевы Хистории.       — Ах да… — отзывается парень с нескрываемым восторгом, — Вы ведь с госпожой…то есть королевой…Хисторией хорошие друзья, друзья детства?       — И такое в учебниках пишут?        — В учебниках такого не пишут...ну о том, что вы друзья. Но знаете, людская молва она лучше всяких книг, — будто немного стесняясь говорит паренёк.       Юноша перед Армином — его новый ассистент. Молодая ассистентка теперь носившая фамилию Браун, полностью занята воспитанием сына. Армину её даже не хватает, она была так легка на подъём. В отличие от второго его ассистента — мужчины в годах, которого Мюллер назначил после, тот попросту не справился с объёмом работы, и энтузиазма у него было маловато.       В итоге Армин сам предложил этому девятнадцатилетнему пареньку работу, встретив того в коридоре, вместе с его матерью, что разносила письма. Поначалу он даже его не узнал, не хватало формы морячка. Причина, почему вообще позвал его на эту должность — восторг, что сиял в глазах вчерашнего подростка. В нём было то, что он видел когда-то в разведчиках, в командоре Эрвине Смите, в Ханджи-сан, в Эрене…       Поезд тормозит резко, стакан, что трясётся на столе, всё же пытается улететь вниз. Паренёк перед ним хватает тот с резвостью присущей только неудержимой молодости. Да уж…где его, Армина, девятнадцать лет, думалось ему.       Его не было в столице три недели. Поездка могла затянуться и на пару месяцев, но он не позволил себе такого длительного отсутствия. Даже несмотря на то, что господин Леонхарт под силой совместных уговоров всё же перебрался к ним и теперь в доме было больше людей, Анни будет злиться, если Армин задержится. У них была договорённость — не променять жизнь, подаренную им Эреном, на чью-то чужую, не свою, на чужие желания и прихоти. Но так или иначе, жизнь, даже своя, всё же складывалась из компромиссов. Никто не может прожить её так, как вздумается.       Было в поездке и нечто положительное, Армину повезло встретиться с Пик, и он даже не узнал её поначалу — так она изменилась. Теперь моложавая женщина носила прямые волосы чуть ниже ушей, а при их встрече была в модной шляпке. Таких девушек Армин видел на обложках популярных женских журналов. Кажется, она что-то ему не договаривала, но обещала вернуться в столицу как можно скорее после того, как заедет на Парадиз обсудить все договорённости с Хисторией. Он был ей благодарен — работа которую та провела, путешествуя по миру — неоценима. Многие лидеры стран коалиции, поменяли своё отношение к перспективам сотрудничества с Парадизом только благодаря её уму и харизме.        Армин снимает пиджак, идёт быстро, ему жарко — вечереет, если поедет домой прямо сейчас, добираться будет уже в темноте. У него есть выбор — остаться в городе, в их старой квартире, в которой время от времени ему приходилось останавливаться, или отправиться прямо сейчас. Он, конечно, выберет второе. Он скучал по Анни, по дочери. Дочь росла так быстро, что если он не видел её больше недели, ему казалось, что она уже совсем другая. И вот чем меньше расстояние между ними — тем сильнее хочется увидеть жену и дочку.       — Мистер Арлерт, я могу вас отвезти, — говорит ему парень, не отстающий ни на шаг.       — Нет, — отмахивается он, — Иди домой, к матери. Я сам доберусь.        — Но моя работа, чтобы вы были в порядке! — протестует юнец.       — Нет, твоя работа носить за мной бумаги… — усмехается Армин, — не более.       Нехотя, но парень прощается с ним, заверяет, что уже завтра утром, приедет и привезёт все накопившиеся за минувшие недели документы. Кажется, у Армина будет много работы. Но он не против, после командировок имеет отличную причину лишний раз не появляться на собраниях правительства, погрузившись дома в документацию. Лучшее в этом, что работа с документами, ещё ни разу не мешала ему проводить время с Анни наедине. Или…почти наедине.        Он старается идти быстрее, каблуки туфель стучат по асфальту. Люди вокруг торопятся куда-то, каждый по своим делам. Некоторые мужчины порой приподнимают шляпы, чтобы его поприветствовать. Главное, чтобы никто не остановился поболтать. Армин только сейчас, попытавшись поздороваться в ответ, понял, что свою шляпу оставил в поезде. Неважно, шляпы ему всё равно никогда не шли. Он скользит глазами по бредущим мимо женщинам и мужчинам, замечает ещё один головной убор, особенно знакомый.       — Конни! — окликает он друга. Тот прогуливается с матерью и женой.              Мать Конни совсем уже старушка, Армину думается, она была бы ещё старше, если бы не годы заточения в теле титана. Конни говорит, той снятся кошмары о пережитом. Армин понимал о чём он, воспоминания о том, как стал колоссальным титаном, пробуждали и в нём неприятные чувства. Пути — то странное место, куда от страшного и пугающего мира сбежала их Прародительница, больше не существовали, но память о них так просто не исчезала.       — Эй Армин, — приветствует его Шарлотта. — Ты снова весь в работе, а как же Анни?        Шарлотта никогда не упустит возможности напомнить ему, что он, по её мнению, уделяет жене слишком мало внимания. Это неправда, но, кажется, Шарлотту это нисколько не волнует — главное, чтобы Армин почувствовал укол стыда, и, быть может, в качестве извинений, приобрёл для Анни какой-нибудь подарок. Вот такая вот хитрость — женская солидарность. Армин разгадал этот трюк уже давно, но легко соглашался играть по правилам. Ему нравилось делать Анни подарки.       Порой он долго раздумывал, что он может ей подарить из того, что нравится современным дамам. Так уж вышло, что все близкие ему женщины — Микаса, Габи, Хистория не были образцом благородства, и блюстительницами моды. Обычно его выручала Пик, но сейчас приходилось справляться без неё. В итоге такие подарки не всегда попадали в цель, но Анни считала забавным, что он каждый раз пытался угадать, чтобы ей подошло.       Были и другие подарки, что он делал. Они были куда хаотичнее, и менее продуманы. Это мог быть и цветок сорванный у дороги, или целый букет полевых цветов, что он увидел абсолютно случайно; или раковина странной формы, что попадалась ему в песке у моря, когда он гулял там в одиночестве. И странная ручная вышивка которую заметил у старушки-продавщицы на углу полупустой улицы. Все эти вещи, возможно, были и бесполезны, но они были его эмоциями, его впечатлениями, он все их хотел подарить ей, все свои чувства до единого.       Армин смотрит на ребёнка перед собой, сыну Конни — три года, он практично подстрижен под ёжик, но одет в самое модное, во, что можно одеть ребёнка его лет. Армин понимал, такой внешний вид, некий консенсус достигнутый между Конни и Шарлоттой. К тому же сейчас лицо мальчика испачкано чем-то сладким, кажется, это уже нечто, что привносила в жизнь ребёнка его бабушка. Конни не стал бы запрещать такие вольности своей матери, эта женщина — потеряла всё: мужа, почти всех своих детей, у неё остался только сын, и она нашла в себе силы, жить дальше и находить радость в будущем. Армин осознавал, что однажды поставил её жизнь, ниже потребностей целого мира. И тогда это было верным решением, и сейчас казалось таким, и всё же чувствовал некий стыд.       — Я как раз иду домой, — наконец отвечает он Шарлотте.       — Не завидую, — говорит Конни, — там тебя ждёт настоящий ужас.       — О чём ты? — спрашивает и тут же думает, как шутки о том, что у Анни тяжёлый нрав, давно себя изжили.  Если совсем откровенно, Армин никогда и не думал, что у Анни дурной характер. На его взгляд, она была славной, порой очень милой, чаще всего доброй и понимающей, а колкости, которые отпускала, были довольно смешными. Он думал, что она очаровательна во всех своих проявлениях.       Раздумывал об этом прямо сейчас, и невольно задумался, наверно…она такая только в его глазах. Он не может вспомнить, какой она была в воспоминаниях Бертольда, с годами в голове остались только сухие факты, хотя поначалу были там и спутанные ощущения.       Думал ли Бертольд, что Анни милая и славная? Армин не знал, не помнил. А ему отчего-то очень хотелось это вспомнить, и ещё больше хотелось, чтобы Бертольд её такой не считал, не видел её доброй и смешной. Если это была ревность, то довольно неуместная спустя столько-то лет.       Слова Конни, возвращают его из странных размышлений на землю:       — Хитч недавно приехала, остановилась у вас. Вот и ужас.       — А-а-а-а…это... — протягивает Армин всё ещё немного растерянно, он приглашал её погостить летом, но не знал, когда та сможет приехать, отпросившись со своей службы на благо Элдийской Империи.       — Хитч очень хорошая, Конни, — не соглашается Шарлотта, — Я и не думала, что люди с Парадиза могут быть такими…       — Но…я тоже с Парадиза... — немного сбитый с толку отвечает ей Конни.       — О, вы с Армином совсем другие, вы же нас спасли!        Армин извиняющиеся улыбается, прощаясь с парочкой. Он думает о словах Шарлотты, пока идёт, она не хотела ничего дурного, но эти предрассудки, расизм, заблуждения…неужели всё так и останется навечно?       Он прибывает домой ближе к полуночи. Обычно дорога занимает значительно меньше времени, но когда темнеет, даже в свете фар, гнать по шоссе — очевидно, плохое решение. Он думает, что шум машины должен разбудить абсолютно всех не только в его доме, но и во всём районе. Но опасения оказываются лишними, его появление не вызывает массовых возмущений. Ещё стоя на пороге, краешком глаза замечает, как вдалеке на их участка горит свет — в маленькой деревянной пристройке, в которой хранятся всякие мелочи: инструменты, старые вещи и какая-то часть его книг. Может, кто-то забыл погасить лампу, а возможно там кто-то есть. Он идёт тихо, сам не знает зачем, но почти крадётся. Заглядывает за дверцу, на деревянной лавке поджав ноги, сидит его дочь, под лавкой покоится пёс, на столе перед девочкой раскинулись книги. В руках у неё отвёртка или что-то на ту походившее.       Он хочет окликнуть её, но она замечает его раньше, сначала обращает внимание, на то, что пёс заинтересовался проходом, затем и сама оборачивается, вскрикивает словно от радости и неожиданности одновременно:       — Папа!        Вскакивает несётся к нему, он приседает, чтобы она могла обнять его за шею. От дочери пахнет сдобной выпечкой, чем-то сладким. От Анни порой пахнет так же. Кажется это её любимые пирожные, что продаются в кондитерской лавке в центре города. Она настолько их любит, что уговорила Капитана Леви, продавать те в его чайной. Капитан отказывался, говоря, что его магазинчик специализируется только на чае, и ему там не нужны толпы восторженных сладостями барышень. Но в итоге всё же согласился.       — Эй, почему не спишь? — спрашивает у неё.        Вместо ответа она ведёт его за руку к столу, на том покоится разобранная заводная кукла. Такая, в которой при повороте ключа двигаются глаза, рот, и раздаётся утробный звук который должен походить на тот, что может издавать младенец. Признаться честно — кукла, казалось, ему довольно жуткой, и чем больше вглядывался в её лицо, тем отчётливее в голову пробирались мысли о титанах.       Порой воспоминания об их жутких лицах выветривались из головы, оставаясь лишь навязчивым ночным мороком. Армина не так давно приглашали в школу дочери, как и многих других родителей — рассказать детям, что-нибудь поучительное. Но детишкам там не очень была интересна история, а вот рассказы про титанов и то как те выглядели, интересовали их в самую первую очередь. Армин долго вспоминал этих чудовищ, но описания их лиц и тел тех никак не хотели складываться в целостную картину.        Он мог описать их иначе — как холодящий душу ужас, заставляющей всё тело застывать; кошмар наяву; несравнимую ни с чем, дикую опасность камнем застрявшую между рёбер; как живое воплощение страха. Но детям, детям о таком лучше не знать. Армин отрывает взгляд от куклы, переводит его на книги, раскиданные по столу. Он видит, что это учебники…по механике, химии…биологии, он честно признаться не понимает, как те связаны с куклой на столе. Может, вовсе и никак.       — Она поломалась, — говорит дочь, — Я пытаюсь её починить.       Армин нутром чует, что кукла не ломалась. Скорее кто-то просто очень сильно хотел её разобрать и посмотреть, что же там пряталось внутри.       — Поломалась, говоришь…       — Да, перестала работать.       — Так, давай купим тебе другую.       — Нет, не надо…она мне ведь даже не нравится. Это Райнер подарил, такую страшилу.       — Тогда зачем чинить эту страшилу?       — Э-э-э-э…интересно же…как она устроена.       Армин присаживается на деревянную лавку рядом с дочерью, складывает ладони вместе.       — Согласен, это и правда не лишено интереса. Хочешь, помогу тебе?       Дочь смотрит на него пару секунд, хлопая глазами, затем вертит головой отрицательно.       — Нет, я сама. Иди к маме, она соскучилась. Только не разбуди тётю Хитч, я устала слушать её рассказы про мальчиков.        — Про мальчиков?       — Про мужчин…Разве тёте Хитч не пора уже выйти замуж?        — Не все хотят обзаводиться семьёй…. — пытается проявлять деликатность Армин.       — Тётя Хитч хочет, просто она считает всех парней круглыми дураками…       — Многие из них и правда круглые дураки…       Дочь с рывком вгоняет отвёртку в шов на теле куклы.       — Мне такое неинтересно…мальчишки…       Он радуется её таким словам, даже сильнее, чем мог бы. Ещё несколько лет, и дочь, скорее всего, изменит своё мнение на этот счёт. Армин абсолютно к этому не готов. Он хотел бы, чтобы она, как можно дольше не думала о подобных вещах. В конце концов, ловит себя на мысли, что кажется только сейчас, чуть лучше понял, господина Леонхарта. Скорее всего, тот видел в Армине настоящего воришку...проходимца…с самого того момента, как осознал, что светловолосый паренёк, что вертится рядом с его дочерью, делает это не просто так.       Армин поднимается, треплет дочку по волосам, собирается уйти, но в дверях его останавливает её голос:       — Пап, а это правда, что вы с мамой убивали людей? — вопрос задан беззаботным тоном, но у него всё равно земля готова уйти из-под ног, по спине бегут мурашки, и к ушам подступает шум. Лучше бы…лучше бы она спросила его про мальчишек…       — Почему…ты…спрашиваешь?        — Аманда говорит, что все солдаты убивают людей. Ты и мама, вы же были солдатами…       — Ах, Аманда говорит…Аманда права, солдаты и правда порой вынуждены убивать людей… — он оборачивается к ней, но девочка продолжает ковырять куклу.       — Но это ведь были плохие люди, верно? — говорит таким голосом словно это сущая ерунда.       — Конечно… — отвечает он так спокойно, как может.       Он не знает, должен ли объясниться с ней? Должен ли рассказать правду? Должен ли дать знать какова разница между плохими и хорошими людьми? Ей только двенадцать лет…разве должна она в двенадцать лет, думать о таком? Он не уверен, кто из них двоих не готов к этому разговору, он или она...возможно оба.       — Я так ей и сказала, солдаты убивают плохих людей, это их работа… — говорит дочь, не отрываясь от куклы. Он не знает, что ответить и кошмарная кукла издаёт страшный рёв.       Анни спит в гостиной прямо на диване, она дремлет в объятьях Хитч, у которой рот открыт и голова запрокинута назад. Судя по бокалам вина стоящим на столе, давние подруги провели замечательный вечер. Он не собирается её будить — накрывает девушек пледом. Следует по ступенькам наверх, заглядывает в кабинет по привычке. После разговора с дочерью сна ни в одном глазу. Он выглядывает в окно, видит свет всё так же горящий в пристройке, возможно, ему стоило заставить её пойти спать, как хорошему отцу, ему следовало так поступить. Но он помнит как и сам был ребёнком, как прятал от дедушки книги и читал те до рассвета в свете догорающего огарка. И как расстраивался, когда ему это делать было запрещено.       Армин садится в кресло, пробегает пальцами по стопке книг. Это история Элдии такой какой её знала Элдийская Империя, и история Марли такой как её знала Марлия. Он изучает их в последнее время, параграф за параграфом сравнивания, находя схожести и расхождения, несостыковки и общие тенденции. Ему кажется, где-то там он сможет найти ответ — где же они все свернули не туда? Пока не получается, но он не сдаётся. Что ж, раз ему не спится, он может немного погрузиться в это дело. Так проходит час, или два, но затем разум, который убеждал его, что полон сил, подводит. Сон находит его в объятьях исторических талмудов и перьевых ручек.        А затем его словно касается ангел, мягко и нежно тело окутывает тепло, его плечи трогают заботливые тонкие пальцы. Он открывает глаза, встречается глазами с Анни. Она накрывает его тем же пледом, что он оставил ей парой часов ранее. Армин оглядывается на окно автоматически, вспоминает про дочь, которую не уложил спать.       — Она в кровати, дремала там за столом, в точности как ты сейчас. Хорошо, что Вилли всегда с ней рядом.       — Ох, извини, я решил пусть поиграет ещё немного.       — Незачем было себя мучить и ехать так поздно, мог бы приехать и завтра, — огибает Анни стол и упирается в столешницу рядом с ним, руки скрещены на груди. Неужели недовольна?       — А? Ты бы первая была зла, поступи я так.       — Конечно, была бы, но я бы поняла.       Он дуется, почти по-детски. Как не поступи всегда получит выговор, хоть и выговор, полный любви и заботы. Он откидывается в кресле, немного отодвигая то назад, протягивает к ней руки, сжимает и разжимает ладони, показывая, чтобы шла к нему.       — Иди сюда!       — На колени? — вскидывает она бровь.       — Отчего нет, ты только, что спала в объятиях Хитч, а ко мне не хочешь?       — Ведёшь себя как подросток…       — Нам с тобой не дали побыть подростками, так что будем ими сегодня…и завтра…и каждый день когда захотим.        Она усаживается осторожно, будто боится показаться тяжёлой, но это не так, она никогда не покажется ему тяжёлой. Он обнимает её за талию, видит её лицо в свете тускло горящего светильника, оно красное от света или от смущения. Она и правда напоминает ему подростка, ту юную девушку с алыми щеками, на том корабле.        — Я ведь всегда хотел спросить…       — Что именно?       — Тогда ведь…когда мы плыли остановить Гул Земли. Ты ведь поняла, что я признался тебе в любви?       — Почему ты вдруг спрашиваешь?       — У тебя лицо сейчас такое…как и тогда.       — Совсем не такое…тогда я думала, что я провалюсь под землю от смущения.       — Ох…       — Я в глубине души хотела, чтобы ты…сказал тогда именно это. Я бы расстроилась скажи ты что-то другое. И в тоже время, когда сказал именно то, что я хотела, я была...так напугана.       — Вот как… — протягивает он в ответ. — А мне тогда было страшно, что я выразился не достаточно ясно...       — Ты и правда выразился не совсем ясно...       — Мне было девятнадцать...       Она обнимает его за шею, её длинные волосы щекочут ему лицо. Касается щекой его головы. На душе так спокойно, что хочется сохранить это ощущение навечно. Хочется взять его и поставить в рамку на стол, или спрятать в ящике комода — это спокойствие, это тепло, это чувство безмятежности, что возникает в его груди когда он рядом с ней.       — Я люблю тебя, — говорит, пытаясь материализовать все эти эмоции, обозначить их тремя ёмкими словами. Самыми важными.       Он не видит её лица, но чувствует как-то напрягается, будто губы складываются в улыбку.       — Я тоже тебя люблю.