Он сказал нам прожить долгие жизни

      — Армин, почему бы тебе не пойти домой пораньше? — спрашивает Пик, — Я и сама тут управлюсь.       — А? — отзывается он.        — Иди домой.       — Нет, я… мне нужно доделать кое-что…       Он не врёт. Хотя, конечно, он и правда мог отложить дела на завтра. Мюллер, будто дал своим людям некий указ, не заваливать его работой. Но ощущение собственной растерянности преследует много месяцев. Он бы и рад от него избавиться, но оно не уходит, и только занявшись делом, Армин может найти в нём успокаивающую его стабильность. Часто думает, о том, что, он ведь всё делает правильно...прикладывает все силы, чтобы мир вокруг не разваливался напополам. Правильность собственных действий должна придавать уверенности. Но цель, казалось бы, ранее, абстрактная, вдруг стала для него куда более реальной — он обязан, сделать этот мир лучше, не из-за обещания данного Эрену, не из-за их грехов, совершённых в прошлом, не из-за ощущения, что его жизнь куплена в обмен на смерти многих других, и даже не ради себя, Анни и остальных. Он должен стараться ради своего ребёнка.       Пик устало вздыхает, садится в кресло, расположенное перед его столом, прикрывает глаза, запускает ладони в волосы, треплет их будто её, что-то раздражает.       — Иди домой Армин, хватит засиживаться допоздна.       — Но я… — противится он.       — Иди, — машет она рукой, чтобы он убирался.       — Хорошо.       Несмотря на середину весны, на улице всё ещё рано темнеет, редко встречающиеся электрические фонари, пятнам падают на влажную от недавно пролившегося дождя, дорогу. Он видит, как горит свет в окнах их небольшой квартиры, смотрит какое-то время на эти яркие пятна. Мюллер настаивает, чтобы они переехали в место побольше да поближе к ратуше, но им сейчас не до этого. Хотя быть может и правильно было задуматься о новом доме.       Он поднимается по лестнице, вдыхая холодный воздух, пронизывающий пространство промозглой парадной, отворяет дверь, оттуда вместе со светом и окутывающим его домашним теплом, в уши врезается детский плач.        — Ну что ты... — укачивает его дочь Микаса, — Ну же, ну же.        Но девочке всего пару месяцев отроду и ей абсолютно всё равно на подобные уговоры. Армин хорошо знал — пока она не прокричится, не перестанет.        Анни тянет к малышке руки, говорит:       — Давай её сюда, — забирает и, прижимая к себе, тоже старается успокоить, замечает его в проходе, — Ты…сегодня рано.       Он видит её усталое лицо, спутанные волосы, думает о том, как, несмотря на все сложности, она решительна и собрана. Микаса вызвалась пожить с ними, и помогать всем, чем сможет, но Анни всё равно было несладко. А он вот, чувствовал себя почти бесполезным. Собственная беспомощность сбивала с толку, особенно, если учесть, что, в отличии от Анни, он всегда думал, что дети это не так плохо.       Стоит ему избавиться от верхней одежды, Анни подходит к нему и протягивает малышку:       — Раз ты сегодня так рано, повозись с ней. Мне надо помыться.       Армин абсолютно точно не против, но из-за собственной неуверенности рефлекторно бросает взгляд на Микасу. Ловя его на этом, Анни говорит:       — Нет, Микаса и так дала мне сегодня выспаться, ей тоже нужен отдых.       — Я не… — отзывается он, закатывая вверх рукава рубашки.       Его подруга детства поднимается с дивана и говорит:       — Нет, не нужен. Но я приготовлю ужин.        И вроде бы уже несколько месяцев, как малышка появилась на свет, а ему всё ещё боязно держать младенца. Не настолько как в первый раз, и всё же — девочка на его руках, совсем хрупкая, и пока ещё даже не может сама держать голову, хоть и кажется, что справляется со своим телом всё лучше и лучше, день ото дня. Она такая маленькая, и своими пропорциями мало походит на человека. Когда только родилась, скорее напоминала титана. Только вот кажется, что её он тогда боялся даже больше чем титанов. Конечно, этот страх был совсем иного рода, но страх, связанный с титанами, стал историей, а она была здесь и сейчас, и тогда, впервые взяв её на руки, он боялся до чёртиков.       Он помнит, как дверь его кабинета отворилась, за ней снова непрошеный гость, хотя по воспоминаниям, дверь скорее вылетает, и с треском бьётся о стену. На пороге замер Конни, испуганный настолько, что не иначе как начался новый Гул Земли.       — Анни…Анни…Микаса сказала…       — Конни ты можешь выражаться яснее, — спрашивает он требовательно. То насколько его друг встревожен, пугает и его, и всё же он пытается говорить спокойно.       Конни глубоко вздыхает, всё пробует что-то сказать, но, кажется, не может подобрать ни единого подходящего слова. За его спиной появляется Пик, говорит намного спокойнее:       — Судя по его виду, Конни примчался сказать, что Анни вот-вот родит ребёнка.       Запыхавшийся друг кивает, один раз, второй, затем кричит:       — Поехали!       Армин призывает всё своё самообладание, чтобы не поддаваться панике. Если они на пару с Конни, будут трястись, это никому не поможет. Но холодок непрошеного ужаса всё же заползает ему в душу, в следующие часы он не покинет его, до той самой минуты, пока он не увидит Анни.       Они несутся по коридору, мимо заглядывающихся на них работников ратуши, Пик нагоняет их, накидывая на бегу пальто:       — Я с вами, плевать на работу.       По коридору его квартиры туда-сюда носятся женщины в белых передниках. На первый взгляд здесь половина всего медперсонала лучшей столичной больницы. Мюллер позаботился, чтобы врачи были здесь по первому их зову.       Он смотрит на мельтешащих впереди людей, и ему кажется, что всё происходит очень медленно, видит, как открываются рты его окружающих, но звуков ему неслышно. Армин поднимает ладонь, глядит на ту, руки трясутся крупной дрожью… и  так проходит пара долгих мгновений пока, кто-то не хватает его, словно вытягивая из тьмы на свет, возвращая в мир краски и звуки. Это Микаса, взволнованная, но не настолько, чтобы это казалось тревожным, с собранными к локтям рукавами, чёлка прилипла ко лбу, на ней тоже белый передник.       — Армин…        Он слышит, как Анни кричит. Он в своей жизни слышал множество криков, один другого ужаснее. Чужая боль, рвущаяся наружу, разрывающая связки, взывала к худшим его воспоминаниям — к смерти. Армин оборачивается в сторону комнаты.       — Всё хорошо, — заверяет его Микаса, не отпуская его ладони, заглядывает в глаза, — Всё нормально.        Следующие несколько часов проходят как в тумане. Он, кажется, ходит по комнате туда-сюда, иногда сидит, краешком сознания помнит, как его пальцы бегают по корешкам книг в кабинете. Помнит, как юбки медсестёр вьются по комнате, женщины носятся туда-сюда, или ему так только кажется, быть может, наоборот, он видит их редко, и дверь в ту комнату, где находится Анни, плотно закрыта много долгих часов.        Он помнит, как появляется господин Леонхарт, но не вспомнит, о чём тот говорил, в памяти остаётся только то как мужчина крепко сжимает ему плечо. Входная дверь хлопает время от времени в той появляются Райнер и Жан, пытаются ворваться внутрь одновременно, сталкиваясь плечами. Он видит их лица, но смысл их галдежа тоже теряется. В их с Анни небольшой квартире образовалась целая группа поддержки, и он знает, что Анни за такое излишнее внимание их бы убила. Она говорила не раз и не два, чтобы никто из них, даже близко не появлялся рядом, когда всё это будет происходить. Но друзья здесь, потому что они все одна большая семья, они все волновались о ней так сильно, что не могли остаться где-то в стороне. Армин попросту не можешь их прогнать, да и не хочет оставаться в одиночестве.       Время, будто остановившее свой ход, запускается вновь, когда каждый в комнатушке слышит — абсолютно новый для этого мира плачь. Этот крик был совсем не тем, к которым они привыкли, он был противоположностью тому, с чем так долго были связаны их жизни. Он знаменовал саму жизнь. Все они замирают, переглядываются одними глазами, большая часть из них так молода, что не может чувствовать в эту секунду ничего, кроме растерянности. Спустя ещё долгие минуты, дверь комнаты отворяется, из той выходят женщины в передниках, и врач, что ими руководил.        Армин поднимается на ноги, идёт к проходу, и от беспристрастных лиц медиков ему страшно, ему нужно проверить как там Анни, просто необходимо увидеть её сейчас. На пороге комнаты, встречается нос к носу с Микасой —  в руках у той, на первый взгляд непонятная куча одеял, но нет, одеяла эти шевелятся, посреди тех — торчит ладошка с тонкой синеватой кожей, виднеется маленький нос украшающий, казалось бы, очень странной формы голову, светлые короткие реснички на крепко зажатых глазах…       — А Анни? — спрашивает он, слышит свой же надломленный голос, ощущает влагу на собственном лице.        — С ней всё хорошо…ей давали дышать эфиром, чтобы унять боль, она немного плохо соображает.       Микаса протягивает ему ребёнка и он знать не знает, как ему за того взяться, но в ту же секунду понимает, что у него нет времени, чтобы раздумывать или планировать, рассуждать, что правильно, а что нет, как поступить лучше. Всё происходящее настолько реально, что придётся жить здесь и сейчас и делать всё, что в его силах. Микаса улыбается, когда одеяльце с малышом внутри устраивается в его руках.        — Это девочка, — говорит она.        Пик заглядывает ему в руки.       — Девочка — это отлично, у нас здесь и так слишком много мужчин, — обводит она собравшихся друзей взглядом.       — Вот это уродина! — не сдерживает хохота Конни. Впрочем, хохот, это обычная для Конни реакция на стресс.       — Дети всегда такие, — подсказывает Райнер. — Видели бы вы Габи, когда она родилась, она напугала меня до ужаса.       — Нос как у Армина, — заявляет Жан.        — Вылитый Армин, — соглашается Микаса.       Конни всхлипывает, утирая нос рукой, говорит:       — Мы ведь сражались ради этого, ребята…        — А, ну разойдитесь все, — рявкает господин Леонхарт,  — Думаете ребёнку это на пользу, вы, торчащие рядом. К тому же она вылитая Анни!       Друзья отступают, оставляя его возле дверей, Микаса тоже отходит, пропуская внутрь комнаты, прикрывая за ним проход. Он видит, как под толщей одеяла утопает маленькая фигурка его уставшей и измученной жены. Она с усилием поворачивает к нему голову.       — Армин…ничего не понима…        — Это всё из-за обезболивающего.       — А это…верно…       Её полуприкрытые глаза останавливаются на малютке в его руках, она протягивает ладонь к ней, но не дотягивается и обессиленно роняет ту на полпути.       — Конни сказал она уродина, — усмехается он.       — Я подумала о том же, — шепчет Анни.       — Правда?       — Да…такая страшненькая…       — И всё-таки…        — Мы будем её любить, мы будем очень сильно её любить, — проговаривает Анни, борясь с дремотой.        Малышка в его руках то ли фыркает, то ли квакает, напрягая свой микроскопический нос, и он улыбается.       Дочь перестаёт кричать почти сразу, как оказывается у него в руках, это его немного удивляет, привык, что её невозможно успокоить. Он смотрит на её маленькое лицо, и чувствует, как на собственном появляется улыбка.       — Кажется, она просто хотела увидеть тебя, — говорит Микаса, пока намывает овощи, — Кому-то нужно чаще появляться дома пораньше.       Он растерян когда малышка кричит, боится, что с ней что-то не так, порой чувствует беспомощность и не знает, что ему с ней делать…не может понять хороший ли из него выйдет отец. Пока что, по его внутренним ощущениям — крайне неважный. Анни справляется куда лучше, та самая Анни, которая со строгим лицом говорила, что мать из неё никогда не получится. Он ведь сам не был настроен так радикально в отношении возможных у них детей, думал, что жизнь должна идти своим чередом, и вот теперь, чувствовал себя бесполезным.       И всё же…когда лицо малышки так близко к нему, когда она смешно фыркает и морщит нос, растерянность отступает, в сердце остаётся только…любовь. Любовь и отвага, желание сделать всё, чтобы мир никогда не обидел её, никогда не поступил с ней так же, как поступил когда-то со всеми ними. Он должен построить мир, где дети не будут блуждать в лесу.       Микаса нарезает овощи, работает ножом так ловко, хочешь не хочешь, а задумаешься о том, как метко она крошила титанов когда-то. Им сейчас их военные навыки не нужны, как бы иронично это не было, тот мир к которому они стремились, перечеркнул всё, из того, что они умели лучше другого.       — Объяснишь мне, почему задерживаешься на работе? — слышит он её слова.       Дочь тянет рукой так, будто хочет ударить его скрюченными пальцами, дёргает ей, тянется в сторону. Движения ребёнка странные и неловкие, но даже такие мелочи наполняют сердце теплом.       Армин дуется, почему Микаса вообще у него такое спрашивает. Он ведь не просто так засиживается на работе.       — Если объяснишь мне, почему игнорируешь Жана в последнее время… — ответ его провокационный настолько же, насколько глупая детская ссора.        Она игнорирует его выпад, кладёт нож на стол, говорит:       — Ты же не увиливаешь так от своих домашних обязанностей?       — Ты, правда, обо мне такого мнения? — немедля возмущается он звенящим голосом. Затем одёргивает себя за повышенный тон. Малышка снова начнёт кричать, если её побеспокоить.       — В том то и дело, что нет.        — Я не знаю, — присаживается он на диван так аккуратно, как может, — Мне…страшно, что я не справлюсь.       — Думаешь Анни не страшно?       — У неё всё отлично получается, в отличие от меня.       Микаса вытирает руки, следует к нему, присаживается, говорит:       — И у тебя тоже, посмотри на неё. Она так спокойна когда ты рядом.       Малышка снова кряхтит, дёргает ногой, будто пытается устроиться поудобнее.       — Не уверен…       — Анни говорит мне то же самое, что у неё ничего не получается.       — Но это неправда, — отрицательно машет он головой.       — Вы убедили себя в этом. Но это не так. Просто…поговорите об этом.       Он вздыхает. Наверно она права. Наверно если поговорить обо всём, им обоим станет проще. Каждый из них боится, что не справляется, что делает что-то не так. А ведь их дочери всего пару месяцев от роду и он прекрасно знает, что дальше будет только сложнее…им нужно разложить для себя всё по полочкам. Говорить об этом вслух, как бы страшно не было.       — Это всё так сложно Микаса…у меня голова идёт кругом, — вздыхает он.       Протягивает к малютке руку, касается её мягкой ладошки, и малышка моментально обхватывает его за палец. Он снова ощущает, как бесконтрольно улыбка возникает на его лице.       — Это чудесно, что у вас есть она. Нам Эрен подарил такую возможность…сделал это для нас… — говорит Микаса. Тоже улыбается, глядя на ребёнка.       — Ах я бы хотел, чтобы Эрен её увидел…        — Он был её обожал, она ведь так на тебя похожа.       Малышка снова дёргает ногой, вертясь в его руках       — О нет, она вылитая Анни, посмотри как пинается.