О связи души и тела

Это кажется нереальным, когда Чхон Мён врезается в небольшой холм так, что они могут слышать зловещий треск костей, а камень за ним осыпается в воронке и трещинах; Чхон Мёну не дают передышку, ему приходится отпрыгивать, и на его месте холм разрушается, поднимая пыль, когда они слышат его кашель, а кровь украшает его губы, что рассекаются в улыбке, некрасивой и злобной — единственное, что утешает их, когда все они избиты, когда многие из них не могут стоять, а Чхон Мён запретил тем, кто мог, вмешиваться. — Тьфу, — и Чхон Мён сплёвывает кровь на землю, не сводя глаз со врага, с чудовища, — ты так несправедливо силён, — и в этом есть что-то ядовитое, что-то более личное, чем они сейчас могут распознать, потому что пыль оседает; это форма Хуашань, окровавленная и старая, порванная и грязная, но даже среди всего этого остаётся символ слив, выцветший, но чёткий; это серо-белая кожа в ранах и гематомах, никогда не заживающих, и распущенные длинные волосы, вьющиеся и спутавшиеся, с сединой, несмотря на молодое лицо; это запах смерти, который вселяет страх в их разум, это чувство конца, которое остаётся в воздухе, когда мертвец без руки делает ещё один шаг, неумолимый и твёрдый, не зная усталости, в отличии от живых. — Верни… — произносит хриплый и сухой голос, и Чхон Мён, вопреки их призывам, их крикам, скалиться, огрызаясь в ответ, когда они знают, что он долго не протянет; никто из них. Святой Меч Цветущей Сливы, несмотря на всё, что должны были сделать много лет назад, на все ритуалы, на все очищения, стал ходячим трупом. И они могут видеть это только, как начало конца.

***

Когда убиваешь Небесного Демона, то земля, что впитала его кровь, становится проклятой. Местом смерти, местом гибели, местом красного неба и воздуха, наполненного едким и чёрным негодованием; мощью, что сжирает всё на своём пути; силой, что питается горем, отчаянием, виной и ненавистью. Несмотря на то, что Небесный Демон мёртв, без возможности использовать эту энергию — она находит себе место. Место между свернувшейся кровью и когда-то белыми одеждами, между холодной плотью и сломанными костями, собирая что-то целое; между тем, чей меч вжат в руку так, что мог стать единым целым с ладонью, и безжизненными розовыми глазами. Внутри человека, чья вина была столь сильна, что это отпечаталось в теле без души.

И однажды, через годы, через десятилетия через сто лет — это тело встаёт.

***

У него было плохое предчувствие. Он не мог этого объяснить, кроме ощущения, что что-то движется, что что-то приближается, неумолимо и стремительно, как грозовая туча, когда ничего не предвещало дождя. Небо голубое и ясное, солнце слабое и осеннее, но что-то грядёт. И, кажется, он единственный, кто чувствует это, потому что никто, даже Пэк А, казалось бы, духовный зверь, ничего не испытывает. Чхон Мён старается избавиться от этого чувства, заставляя детей работать чуть больше, чем обычно, помня о недавнем нападении, когда его не было рядом, и даже тогда у него не было этого чувства. Чхон Мён ощущает себя обязанным развернуться к северу, за горы, намного-намного дальше, чем он предпочтёт вспомнить, и он не оборачивается. Если у него есть время думать о мёртвых ещё больше, чем он делает каждый день, то у него есть время на тренировки. Он должен был знать лучше, в самом деле; спустя столько времени, он всё ещё совершает одни и те же ошибки; он всё также ужасно самонадеян. Это начинается также противоестественно, как в первый раз. Есть чудовище, слишком сильное и слишком далёкое от людей, чтобы знать что-то о сочувствии, чтобы быть близким к людям. Однако, в этот раз чудовище — это он сам. — Верни…сь… — произносит чудовище, его лицо, его голос, его тело, его сила; чудовище появляется, также, как и первое: падая с неба, преследуя только одну цель, когда безошибочно находит его в толпе детей, и только его. У Чхон Мёна есть только мгновение, чтобы вытащить меч и понять, зачем оно здесь, едва отражая чужой удар, едва избегая зубов, целящихся ему в шею. Его тело пришло вернуть себе свою душу.