Знакомство из-за кулис

       Это казалось неправильным. Тихие шаги стали замедляться, и тишину вместо них начало нарушать сильное, почти болезненно быстрое сердцебиение. Оно, кажется, отдавало прямо в голову, и Мусс готов был бросить всё и убежать прочь, как только зазвучала ужасно знакомая музыка, перебиваемая странными фразами манящего голоса леди и… голосами её родных, с которыми мужчина смог смириться лишь недавно: 　 — Ка-де-на! Шагаем, всё де-ла-ем в рит-ме, Мондиаль, — Роза сочиняла танец на ходу, сообщая темп движений не только звонким стуком каблуков, но и ритмичным произношением слогов. — Скоро будет смена. 　 — Sacada? — младший из братьев спрашивает, шагая на сестру. Роуз одним плавным движением ноги прочерчивает дугу на полу и, проскользнув рукой по предплечью партнёра, начинает отклоняться назад, передавая тем самым свой вес Мондиалю. Слова казались совершенно другим, инопланетным языком. Сына семьи Распберри это бы не особо волновало, если бы не какая-то теневая зависть, что возникала просто от одного безупречного взаимопонимания между звездой сцены и её верными напарниками. Как хотелось ему обмениваться с Розой парой слов и получать в ответ на эти слова довольную улыбку.! 　 — Piernazos?        Ничего не понятно. А слова родственники метают друг в друга с такой отточенной скоростью, с какой обычно фехтовальщики делают выпады с оружием на соперника. Распберри Мусс вздыхает и чуть ближе склоняется к Виппед Криму, что беззаботно рядом с ним наблюдал за практикой Роуз. 　 — И как не считать её ведьмой.? — тихо-тихо шепчет мужчина, не сводя глаз с красавицы. — Уверен, безусловно, она…! Они! В них всех есть что-то ведьминское… 　 — Мне кажется, Вы просто не хотите принимать того, что она обошла, как я понимаю, все Ваши крепости, — со смешком говорит премьер тем же шёпотом. — В ответ на Ваши слова Роза бы сказала, что она самая простая женщина и, наверное, она бы рассмеялась.        Мушкетёр поджимает губы в тонкую линию, и брови сами хмурятся от одного представления этой картины: эта леди, во всём своём великолепии, стоит перед ним и, выслушав душеизлияния Мусса, смеётся глухо и на каждое слово находит ответ, что пронзает самое сердце похуже острейшей шпаги. Наверное, потому ему сейчас в тягость стоять в такой близости от танцовщицы и наблюдать за её «сырой» красотой: как она с неизменной лёгкостью кружится, поднимается вверх благодаря рукам, которым доверяет, как Роуз смеётся; искренняя, живая, она шутит со своими братьями, гиперболизируя какие-то их общие ошибки у зеркал, а иногда и вовсе танцуя что-то совершенно другое, уставая от чего-то, к чему она уже давно привыкла. Распберри Мусс подносит кулак к своим губам, пытаясь следить за громкостью своего дыхания: ему казалось, что вздохни он чуть громче, и вся эта священная сцена рассыплется, как старые бутоны роз от дуновения ветра. Это подглядывание кажется неправильным. Ему сейчас открывается совершенно другая сторона Розы, которая не предназначена ему (как минимум сейчас!) или кому-то другому из обычных зрителей. Неправильно это! Он должен быть не здесь, увлечённый страстной женщиной, а в своём поместье, занятый совершенствованием своих навыков. И всё-таки…        Счастье щемилось в груди, своеобразная гордость за себя заставляла выпрямиться в плечах и сменить напряжённую хмурость на задумчивое лицо с лёгкой, почти незаметной улыбкой на уголках губ. Верно! Мусс попал сюда не путём унизительных молений на коленях, и не попал он сюда жалким путём взяток или угроз. Нет! Он, не запятнав ни разу чести своего рода, смог связаться и завязать своего рода дружбу с Виппедом — человеком, которому повезло знать Розу, и который благодушен в достаточной мере, чтобы исполнить небольшую мечту аристократа. Ему, конечно, эта сцена наверняка тоже забавна. Хотя его нельзя было назвать насмешливым, Виппед Крим всегда улыбался, слушая нередкие монологи Мусса о предмете его не-воздыхания (о, как мужчина не любил признавать свои чувства!) и о мечтах проведения встречи, о желании устроить беседу наедине с коварной леди. Быть может, Криму с этих разговоров весело, и ему становится веселее, когда он о них рассказывает Розе, да, точно… она наверняка уже давным-давно про Мусса знает всё, пока он о ней — ничего.        Что-то меняется. В движениях танцовщицы появляется всё больше вызова, руки её время от времени скользят по телу так, будто пытаются привлечь внимание на изгибы, на всё жгучее совершенство, коим Роуз обладает. В считанные мгновения её лёгкость сменяется напором, решительностью, которую братья принимают так просто, словно не было в этом ничего нового или внезапного. Меньше слов звучало между танцующими, и только обувь что-то стучала своим шифром. 　 — Mon Dieu… Мушкетёр невольно выдыхает, снова напрягшись и нахмурившись: он знает, что что-то в этом нечисто. Не было ни малейшего намёка на это изменение в чужом поведении; что это могло значить? 　 — Вы что-то сказали? — танцор балета спрашивает, с большим интересом заглядывая в зал. Улыбка на его лице становится более явной, как только он тоже замечает изменение в танце.        В ответ ничего не последовало. Напряжение Мусса было практически ощутимо. Жар накатывал волнами, проходясь по всему телу, и снова тихие чертыханья начинают выпадать из уст очарованного; наследник дома Распберри даже на несколько секунд отворачивается от щели, чувствуя, как всё великолепие его ума и стратегии всё равно не даёт ему набраться сил и столкнуться с Розой лицом к лицу. Эта чертовка.! Дыхание запирает, слова теряются в голове, а красный цвет только глубже впивается в память, закрепляясь страшной ассоциацией, которая будет преследовать мужчину, кажется, до самого конца. Хотелось бы, конечно, верить, что это когда-то закончится, но факт того, как далеко Малиновый Мусс зашёл ради простого «посмотреть поближе» не оставляет места светлым надеждам. Когда взор вновь почти с жадностью следит за каждым малейшим движением женщины, Мусс замирает, брови его идут вверх, и ладонь накрывает рот так, словно бы мужчина готовился вскрикнуть… не то от боли, не то от ужаса.        Колдунья! Видно, знала она, чувствовала, что за ней наблюдают. И, кажется, за ней глядели дольше положенного. Вся страсть танца стала потихоньку угасать, уменьшаясь в некоем прощании, а взгляд изумрудов через отражение в зеркале насмешливо твердил одно: «я всё вижу». О, как страшна сила одних глаз! Роуз улыбается, пропадая за плечом своего старшего брата, ускользая вглубь зала, и все звуки вокруг пропадают вместе с ней. Одно лишь сердце бешено звучит, перегоняя эти злосчастные женские каблучки и вновь зазвучавшие заклинания на языке танго; Мусс жмурится, медленно отодвигаясь с концами от дверей, ощущая то, как ноги на мгновение были готовы предать фехтовальщика и позволить телу упасть тяжким грузом вниз. 　 — Что с Вами, Мусс? На Вас лица нет…        Чужой голос будто спасительным канатом вытаскивает из бездны женских чар, и мушкетёр решительно качает головой, надеясь таким образом выбросить из головы этот дразнящий прищур чужих глаз. 　 —… поверьте, Вам лишь кажется, мой друг. Пора идти. Совсем забыл… — и вот, затихая к концу, прижимая свою шляпу к себе, Малиновый Мусс поспешно удаляется вглубь малознакомых коридоров, что-то договаривая себе под нос. Виппеду ничего не оставалось, кроме как растерянно спросить вслед «Вы придёте на сам концертный вечер?» и не получить ответа вновь. Почти непостижимо уму сражённое лихорадочной любовью сердце, но Крим и не был возмущен или как-то обижен. Он улыбался, а между тем, за его спиной послышались шаги. 　 — О, он ещё как придёт, милый! — немного насмешливо звучит голос Розы, что уже прильнула к двери, скучающе глядя в ту сторону, куда ушёл мушкетёр. — В этом можно даже не сомневаться.        И тихий смех леди ставит точку в конце этого маленького представления. Ах, Малиновый Мусс! Он словно на ладони, беззащитен и открыт, но есть в этом что-то милое сердцу страшно любопытной женщины.               Роуз будет ждать его в зрителях с нетерпением.