Сложно поверить, что рядом — лжец

      Я очень сомнителен в людях с раннего детства. Ушёл отец, за ним мать через несколько месяцев — мол, негоже эффектной красивой женщине свою молодость просиживать с грузом дитя; я оказался ненужен даже бабушке, что из-за придурка-матери не успела выйти на пенсию. Извечно хотелось лишь две вещи, которые меж собой невозможны в сочетании — либо исчезни, либо найди родителей и, подняв серые блюдца-глазёнки, спросить: «ну что, золотые мои, хорошо вам живётся с чувством вины?» Но дурак знал, что врал сам себе.

***

      — Врал сам себе! Себе, Болотнику, нам! Нам, мать твою, Клык, нам! А как же, как же! — Он выглядел неважно; лужей расплывался фингал под глазом, разбитая губа… Не перестаёт ухмыляться. Чёрные волосы с краем седины на макушке растрепались по лбу, скрывая за ними трусливый взгляд. Врёт, сволочь, не краснея, даже сейчас, когда на натянутой нити опасно болтается иголкой его жизнь. Я запрокинул голову к потолку в надеждах успокоиться. Но сер и противен он, плесневелого жёлто-рвотного цвета, с висящей на строительных прутьях штукатуркой и грязным тряпьём, что колыхалось, как уродливый призрак, и пугало народ…       — Призрак, — Подал голос сталкер. Я отвлёкся от потолка, кинул взгляд в его сторону. Он съёжился, — Ты же понимаешь, что это полнейший бред? Столько всего, думаешь, и…       — И? Кому ты лапшу на уши вешаешь, картавый! — Он уменьшился ещё в два раза. Клык никогда не любил когда его так величали, — У нас был план, была цель, мечта! И где сейчас наша мечта? Где? У Болотника в койке валяется, дай Зона что ещё очнётся? Не глупые мы с тобой сталкеры, Клык, но без Стрелка… — В порыве злости я выронил нож и вскинул руки, — Нули без палочки!       — Ошибаешься, Призрак, — Он сплюнул на пол кровавые ошмётки, утёр засаленным рукавом горбатый нос, — Глупый ты, хоть и мастер своего дела. Не боги горшки обжигают, без Стрелка наша группа вполне может дойти снова и всё провернуть… Могла, — Скривился как от кислятины Клык, — Могла.       Не боги горшки обжигают… В том-то и дело, что не боги, а люди! Богов даже нет, уж точно не в проклятой Зоне, где смертью висит над всеми закон — ошибёшься, и можешь прощаться с тем малым, что осталось у тебя; плохой хабар, придурок-напарник, заевший АКа и низкое небо из серых туч… Я пытался понять, пытался принять это — да, да! Не будет Стрелка, и, кажись, чёрт с ним! Центр Зоны-то не уйдёт вместе с ним, да и некуда ему, Центру, уходить, ведь говорят, что души наши, грешные, пропитые сталкерские, уходят прямиком на север. А Стрелка туда тянуло всегда. Его, и меня он за собой потянул, и Клыка за собой потянул, не зная, что в итоге он окажется тварью. И я не знал, да простит меня хотя бы Зона.       — Ты мне не заливай тут, — Я достал из-за пазухи фору и ткнул дулом в лоб сталкеру, — Лучше бы уж рассказал кто твой наём или, на худший случай, что сподвигло тебя предать группу.       Клык вздёрнулся, поднял голову, расправив плечи. Короткая чёлка спала с его глаз, и я впервые увидел вместо отстранённых щёлок глаз… Зелёную радужку, яркими огнями на которой плясали непонимание и страх. Что-то ёкнуло во мне и я отшатнулся, обхватив пистолет взмокшими ладонями.       Казалось, какой страх в глазах человека, что всю жизнь боролся с нею же? Трудно напугать былого сталкера, что видел и не раз увидит смерть в шкуре кровососа, в клешнях плоти, в обезумевших глазах снорка, когда-то бывшего человека. Что видел как умирают товарищи, как умирает достоинство быть кем-то большим, чем просто куском мяса. Странно пугаться дула пистолета, прятать глаза перед правдой. Но ему страшно. Страшно.       — Да надоело повторять тебе! — Кроваво осклабился Клык, — Надоело! Предатель, говоришь? Это я нас вывел тогда, я вывел тебя, тащившего умирающего Стрелка! Но ты зациклился на нём, слишком зациклился. Стрелок то, Стрелок сё. Слишком зациклился на мне: ах Клык то, ах Клык ты ублюдок… Я ублюдок для всех, знаешь, — Сталкер быстро перешёл на шёпот, — Ублюдок для всех. Странный, шепчущий себе что-то под нос, собиратель ножей и поборщик трупов. Шаман, но никто не ставил меня наравне с Доком, никто и никогда. Кроме Стрелка, — Шмыгнул носом и поднял глаза. Серая усталость, — Мне жаль его, жаль тебя. Всех, кто оказался в этой истории. Мы потеряли Выдру, и всё равно пошли дальше, и я готов идти дальше, Призрак. Ты веришь мне?       Верить тебе?.. Я вспомнил мать; спустя десять лет с её ухода, спустя пять лет как ушла бабушка и я был на попечении дядьки-пьяницы, она вернулась. Её бросил хахаль, не захотел обратно принять отец. Не хотел и я принимать эту дрянь. Эту дрянь, что продолжала врать мне даже после того, как исползала колени до крови передо мной пытаясь извиниться, оправдываясь и оправдываясь: «ты веришь мне? Веришь, сынок?». И я смотрел на неё серыми глазами и думал: «верят только идиоты».       — Верят только идиоты, — Прошептал я. Палец сам дёрнул за курок.       Даже себе мне было трудно поверить.

***

      Я не забуду его зелёные глаза никогда. Не забуду, как через несколько дней Болотник сообщил мне, что Стрелок ушёл к Центру Зоны без нас, не удосужившись даже узнать, живы ли мы. Жив ли я и собираюсь ли жить дальше. Я похоронил Клыка у деревни кровососов — рискнул жизнью, выбравшись ночью из дома с трупом на руках. Выкопал простую могилку, опустил вместе с ним его вещи; оружие, КПК, даже бедняцкий хабар, продав который мог бы закупиться немного патронами. Там же сколотил крест. На одной стороне дощечки вывел прозвище и даты, на другой, — мелкими неразборчивыми буквами, — «Зона тебе жгучим пухом, Клык. Прости, если не успел уйти».       На сером небе блекло мерцал редкий диск солнца.       Пора было идти. Я решился податься к учёным — те, вечные любители пушечного мяса, лишний раз не спросят друга-сталкера, мол, почему ты пришёл. А друзья-сталкеры спросят. Поинтересуются, почему Стрелок ушёл так рано. Почему не взял нас. И, «подожди-ка, Призрак, вас. А Клык-то где? Доходягу шамана мы давно не видели, как там он, жив? Как планы, не передумал ли он уходить из Зоны после, не знаешь?». Но, будь что будет, хоть Зона и не терпит подобных рассуждений.       Что останется после меня, что возьму я с собой? — даже боги не знают. Боги не знают ни-че-го. Даже как горшки — жечь.