Что за чертовщина?

Войди в комнату,

Выключи свет,

Погаси экран.

Зачем помнить

То, чего нет,

Что раздали ветрам.

Войди в комнату и потеряй.

Просто отпусти

Эту сказку, этот рай уже не спасти.

      Всё идёт по кругу. В очередной раз разговор заканчивается скандалом и уходом кого-то из дома. Впрочем, разговора-то как такового и не было. Скорее, гонка — кто кого сильнее заденет. Он опять не смог сдержать эмоции, определённо ляпнув лишнего, а она сорвалась, не сумев включить разум.       Тишман сам не свой: включается бесконечная рефлексия, отчего найти себе места в пустом доме не получается. Он ловит себя на мысли, что пытается угадать, о чём думает Юля, находясь так далеко от его рук и губ: так хочется обнять и поцеловать, сказать, что не прав, извиниться хоть тысячу раз, встав на колени, лишь бы она сейчас была рядом. Он вертит в руках отданное девушкой обручальное кольцо и зацикливается на последних словах Юли, боясь больше всего на свете, что это был конец. Жирная точка.       Ему не остаётся больше ничего, кроме как взять припрятанный виски и надеяться, что Карина позаботится о его жене.       Вообще, до недавних пор такие всплески практически никогда не трогали ни Юлю, ни его самого, а теперь рядом с ней всё совсем иначе. Он с ней совершенно другой. Рядом со своей любовью он полноценен, он полностью открыт и не играет, он становится лучшей версией себя… становился. Ровно до той поры, пока не подписал тот злополучный контракт.       Хотя, конечно же, проблема далеко не в нём. Просто у них не вышло решить всё, пока ещё не было поздно, пока они могли обсудить все недосказанности и обиды, однако ураганом закрутившаяся жизнь на съёмках «Аватара» приковала его стальными цепями ко дну, будто специально закрыв Марку глаза и уши и отрезав язык. Он стал рабом своей работы и своего таланта.       Только сейчас Марк начинает осознавать, как долго его девочка держала всё внутри, пытаясь тащить утопающие отношения на себе, как взвалила на себя груз ответственности, о котором не просила, который, делая ей предложение, обещал по большей части брать на себя он сам. Он совершенно забылся на работе, упустив момент, когда перестал думать не только о проекте. Всё его свободное время занимали диалоги с коллегами и пересмотр выступлений участников, совмещённый с веб-поиском. На удивление, общение с Лазаревым было максимально комфортным и объёмным даже в переписке. А Юля будто осталась где-то в стороне, стучась в звуконепроницаемое стекло, за которым он спрятался от всего мира.       Марк и раньше так поступал, но происходило это далеко не так резко и больно для окружающих. А теперь его брак рушится, пылью оседая в каждом уголке тёмной квартиры, где тишина неприятно давит на плечи, не позволяя выпрямиться и вдохнуть полной грудью, отдаётся жутким звоном в ушах, будто Тишмана кантузило. Как бы иронично не было, но именно в пустоте одиночества на холодном паркете их с Юлей спальни к Марку приходит полное осознание слов: «Дом — не место, дом — это люди». В его случае объятия одной конкретной бестии, которая сводит его с ума во всех возможных смыслах на протяжении пятнадцати лет. Между ними многое было, но все дни рядом теперь потеряны и помножены на ноль.       Возможно ли спасти то, от чего почти не осталось даже пепла? Нет… С большой вероятностью попытка восстановить не приведёт ни к чему. Это тупик.       Всё снова несётся на большой скорости по кругу непрекращающегося ада — какой это по счету круг из девяти или же счётчик давно перевалил за десяток, Марк не знал. Бесконечные попытки ничего, приводящие к глухой стене ссор.       — Вместе на никогда, — Марк не может вспомнить, где видел или слышал эти слова, но шепчет их севшим голосом в пустоту, ставшей теперь его спутницей и верным слушателем с ледяными объятиями.       Горькая ухмылка мелькает на лице с обострившимися чертами лица, а в следующую секунду гримаса боли застывает каждым мускулом и сопровождаемый криком беспомощности в стену летит ноузинг с виски, разлетаясь на осколки, как и его тысячи раз переклеенное сердце.       Паршута открыла и доверила ему самое сокровенное — свою душу. Позволила поселиться там и разделить внутренний город на двоих, показав каждую тропинку. А он оставил там после себя лишь пустоту и нечто страшнее боли — разочарование. Выжег дотла недавно зацветший сад. Пытаясь сохранить их счастье в одиночку, она потратила всю себя, оставаясь лишь призрачной тенью той Юли, которой он говорил «да» в ЗАГСе. Для обратного эффекта ей нужен был он. Нужен был Марк. Живой и её. А не машина, работающая на камеру. Её муж, друг, поддержка и опора. Любимый человек.       Отношения должны взращиваться обоими, а не быть детищем стараний только одного.       Внутри сжимается всё со страшной силой, в груди вот-вот перестанет биться сердце, глаза застилает пелена. Почему он такой дурак? Почему не смог уберечь от гибели их брак, счастье, семью? А есть ли всё это? Есть хоть что-то, за что ещё можно побороться?       Ничего уже не спасти. Нельзя спати то, чего нет, нельзя спасти то, что умерло. Нельзя сломать то, что и так уже мертво внутри. Можно только начать сначала, с нуля. Построить заново крепость доверия, любви и взаимопонимания. Всё с чистого листа.       Вот бы украсть его самое дорогое сокровище прямо сейчас, посреди ночи, и увезти на край света. К чёрту все их проблемы. В мире нет красок, когда Юля существует где-то вдали от него, к тому же израненная его же словами.       Взгляд падает на электронные часы — будильник сработает совсем скоро. Только сон — последнее, о чем сейчас может думать мужчина. К чёрту весь мир, если там не будет её. Юля не просто часть его жизни, она и есть его жизнь. А они вдвоём — пара дураков, не сумевших поговорить, но при этом при каждом удобном случае пытающихся доказать всем вокруг, что нет такой проблемы, которую нельзя было бы решить словами.       Просто надо было нам поговорить…       Хотя на деле они и решили всё словами. Словами, пропитанными ядом и болью, которые резали мучительнее ржавого лезвия. Они не разговаривали — они били друг друга как можно сильнее, задевая самые уязвимые места, которые знали наизусть, стараясь отомстить за все моменты боли. Закончили этот цирк, оставив внутри лишь вытоптанное поле горечи и печали вместо луга теплых чувств.       Чувства превратились в закладки воспоминаний о прошлом, остались лишь гербарием среди пожелтевших страниц — красивые, но мёртвые цветы. Мёртвые чувства.       Влюблённость… О чём он только думал? Влюбиться в… кого? Персонажа? Дожил… Всё это не более, чем наваждение. Минутная слабость и помутнение рассудка. Попытка убежать от реальности и проблем, которые не решались, а копились. Из раза в раз простая истина кричит, что ценить человек начинает лишь тогда, когда потерял. Теперь не остаётся больше ничего, кроме как разгребать последствия.       Порочные круги «умалчивание — летящий по наклонной диалог — скандал» пора заканчивать. Разорвать этот цикл причиняемых друг другу страданий.       Заново. Единственное решение. Попытка начать всё с нуля.       Это будет тяжело, если не невозможно. Учитывая всё, сказанное обоими накануне, придётся пойти на многое, чтобы вымолить шанс, но он готов. Готов бороться.       Понял, к сожалению, слишком поздно. Они очень далеко зашли в своих ссорах и недомолвках. Однако он попытается всё исправить. Ему нужна лишь она одна.

***

      — Паршута, подъём! — раздаётся над ухом звонкий голос Карины.       — Мам, ну дай мне ещё поспать, пожалуйста, — жалобно бормочет Юля, с головой накрываясь одеялом. Карина усмехается: мамой в Юлином исполнении она ещё не звучала.       — Какая я тебе мама, мелкая? Вставай! — шипит Кокс, сдергивая с неё одеяло. — Если ты сейчас не встаёшь, я выливаю на тебя стакан ледяной воды.       Шутки с Кариной плохи — это Юля знает наверняка, нехотя поднимаясь с кровати, жмурясь от серого, но яркого света из окна.       — Ты чудовище, поняла? — ворчит она, сонно потирая опухшие после вчерашней истерики глаза.       — Юляш, вставай давай. Время — обед. Я и так тебя пожалела, но у нас на сегодня появились планы, — снисходительно отвечает подруга, перебирая в голове все контрольные точки на день.       — То есть пострадать ты мне не дашь? — на самом деле, страдать больше нет сил, но всё же на языке остаётся горчащее послевкусие.       — Обойдёшься, — беззлобно подтрунивает Карина. — А если серьёзно, то немножко не до страданий, правда, но ты можешь выкроить в графике пятнадцать минут на истерику, а потом опять за работу.       Сон снимает как рукой. На слове «истерика» Юля нервно сглатывает, возвращась во вчерашний день. Холодное Марково «истеричка» рубануло по ушам слишком резко и больно. А сейчас Карина словно вытащила одно из множества лезвий, причинив ту же боль, хоть и не специально.       — Та-ак, — тянет Карина, — понятно, попала не туда. Юляш, прости, но правда времени катастрофически не хватает ни на слёзы, ни на самобичевание. Может, попозже? — Кокс пытается улыбнуться и подмигнуть, но, кажется, она разбудила дракона.       — А может, мне настрадаться как раз и надо? — взъедается Паршута, выплескивая эмоции на подругу — такого расклада она и сама не желает, но скопившаяся в душе горечь просит незамедлительного выхода наружу, а Карина попадает под горячую руку. Простая арифметика, вот только легче от этого не становится. — Может, мне эти истерики сейчас и нужны, чтобы себя по кусочкам собрать?       — Юль… — глаза с сожалением пронзают девушку напротив и мельком обращаются на настенные часы: время поджимает.       — Да что «Юль»?! Я тридцать четыре года Юля! — взрывается та. Вчерашнее спокойствие летит в тартарары, уступая место эмоциям, которые сейчас поистине напоминают брошенную в лужу бензина спичку. — Я устала, понимаешь? Я устала улыбаться на публику и делать вид, что у меня всё хорошо! Нихера у меня не хорошо! Я поревела вчера, поистерила — не помогло! Мало! Я его, придурка, люблю, ничего с собой поделать не могу, но и вернуться к нему я тоже не могу, я устала! Устала от семейной жизни. Зачем я вообще согласилась на это?       — В твоём монологе уже содержится ответ: ты его любишь, — женщина тяжело вздыхает, присаживаясь на край постели и бросая на Юлю осторожный взгляд из-под ресниц. — Дай вам время.       — И подожди, да? Чего ждать, Карин? У моря погоды? Месяц жду — до сих пор не дождусь, — голос приобретает стальные нотки и пугающее спокойствие. Юле и самой страшно от своей реакции — слишком непредсказуемой, слишком безэмоциональной для произошедшего. — Стучусь в закрытые двери. И что? Ни-чер-та!       — Юля… — рука на плече девушки слегка подрагивает, ощущая скрытое напряжение. — Я же знаю, что ты сама всё прекрасно понимаешь…       — Всё, собираемся и едем, — Паршута больше не желает продолжать раздражающий её диалог, резко прерывая Карину, — куда ты меня там затащить хотела. А потом я еду домой. К себе домой. Сегодня хочу побыть одна.

Мне страшно любить тебя,

Ведь если мы — целое,

То полчеловека — я.

***

      Будь его воля — на съёмку Марк не приехал бы, но забить на работу не позволяют ни контракт, ни совесть. Он и без того не выходил из дома все выходные, захватив с ними и понедельник. Три дня. Три чёртовых дня без светлой солнечной девочки, которую он может назвать самой любимой и дорогой. Без девчонки, большую и светлую любовь с которой он разрушил сам — сбывалась «Невыносимая», которую он ни за что в жизни больше не хотел проживать в реальности, но до которой сам же и довёл.       Голова разрывается после выпитого за выходные, поэтому когда в кармане раздаётся вибрация, то он не сразу находится. На телефон приходит сообщение от Юли со ссылкой на запись «дневников фабрики» — того самого, где он помог ей превратить стихи в песню. С этого дня, если верить дате «дневника», проходит пятнадцать лет.       Марк помнит вечер, когда Паршута скинула ему эту ссылку — настроила отложенную отправку на сегодняшнюю дату и убрала телефон в сторону, занимая все мысли чувственными поцелуями.

Годы летят, а ты всё та же маленькая хулиганка, которая любит петь под мой акомпанимент)

9:37

      Юля сообщение читает, но ни ответа, ни быстрой реакции Марк не получает. Только полный игнор. Рука чуть сильнее сжимает гаджет, а веки прикрывают уставший взгляд, в то время как лёгкие с трудом набирают воздух.       Он мысленно обводит четвёртое октября в календаре красным маркером, подписывая: «День, когда весь мир намекнул Марку Тишману, что он идиот».

***

      — Принцесса, — на другом конце воображаемого провода раздаётся искусственно пониженный голос — звучит слегка переиграно, но плевать. — Ну что, всё в силе?       — Стебёшься? Естественно, — хмыкает в ответ собеседница, — и я баба Яга, а не принцесса.       — Ты слишком молода для бабы Яги, а для принцессы как раз. Ну можно и королева, если уж вам так угодно, Ваше величество, — пауза в несколько секунд, и тут же раздаётся короткая очередь смешков, что поднимает настроение артистке.       — Боже мой, какое остроумие, я поражена, — язвит баба Яга, идевательски морщась.       — Ой, да ну тебя. Адрес тот же ведь? Ты же у себя? — серьёзный тон ставит точку в препирательствах.       — Нет, по мужикам пошла, — с иронией отзывается участница. — Встретимся в «нашем» кафе, перекусим, оттуда же и попросим забрать на съёмку. Если что, я уже тут, жду тебя. Заказала твои листики любимые.       — Намёк понят, — курируемая женщиной певица хоть и не видит, но буквально представляет, как на хитром лице расплывается улыбка. — Скоро буду.

***

      Второй на сцене появляется Мальвина. Она приветственно улыбается, машет всем рукой и заражает своим нескончаемым оптимизмом, которым пропитана, казалось, насквозь. Марк изображает радость, вспоминая, что никого сейчас не волнуют его проблемы.       На экранах транслируют версии прошлого выпуска, вырезки, и эти несколько минут Тишман использует, чтобы сосредоточиться и не дать ни одной живой душе понять, что у него не всё гладко.       Мелодия раздаётся внезапно, резко ударив по ушам. «Феникс». Почему из всего репертуара той же ASTI Мальвина, так напоминающая Юлю, выбрала именно эту? Почему ему всё и все сейчас напоминают о той, которую он так бездарно прое потерял?

Мне говорили: «Дура, не реви, не реви»

Он в тебя пулю, а ты о любви, о любви

      Как бы он сейчас не старался, лицо всё равно охватывает гримаса боли: на душе скребут кошки от знакомых нот, знакомых эмоций, от того, как сильно происходящее на сцене совпадает с происходящим в его внутреннем мире. Он ловит искусственный взгляд участницы, получая новый рубец где-то на груди: до боли и беспомощного крика хочется стереть из памяти карие глаза, в которых на солнце плещется изумрудное море и в которых он в последний раз увидел всё то, что сделали с Юлей дни без него.

Вместе со старым хламом ненужным

В начале пятого, кажется,

Я отнесла разбитые чувства,

Чтобы опять не пораниться

      — У кого такой глубокий голос? — раздаётся с центра стола в их с Аидой сторону, буквально за шиворот вытаскивая Тишмана из бездны мыслей. Гарифуллина лишь жмёт плечами, вслушиваясь в исполнение, и переводит взгляд на глубоко задумавшегося Марка, переживающего внутри слишком много всего в эти минуты.       — Паршута как будто бы, нет? — наконец выдаёт он, не то улыбнувшись, не то взгрустнув. С одной стороны, видеть Юлю в таком проекте хочется, хочется видеть её новый творческий подъем, наблюдать за её успехом, а с другой, нет никакого желания после ссоры пересекаться с ней именно так: когда они будут по разные стороны баррикад общаться, как обычные друзья, у которых в жизнь нет оставшегося после года брака пепелища. Встретиться чужими людьми на проекте, послужившим причиной их падения — идея не из лучших.       Версия приходит далеко не просто так: Марк её узнаёт с первых же нот «Феникса». Слышал однажды, вернувшись пораньше с работы, как она, выплескивая старую боль, пела её во весь голос, надрывая связки. Слышал, но ни разу не говорил ей об этом — Юля явно не хотела, чтоб её тогда застали в таком состоянии. Слышал и не так давно, когда она напевала эту песню, стоя на их общей кухне, пока готовила им завтрак — с тех пор у них в семье начался разлад, шаг за шагом приводящий к случившемуся в субботу скандалу.

Ты не сломал, мне ещё есть о чём помечтать.

Эта любовь измотала и довела.

Эта любовь вмиг накрыла и схлынула.

      Юлю могли надламывать сколько душе угодно — она, скрывая трещинки на сердце, упрямо выстаивала всё, становясь сильнее, опытнее, осторожнее. Юля не ломалась никогда, и Марку хочется верить, что не сломалась и сейчас — думать об обратном было невыносимо. Мучительно даже предполагать, что он и есть причина, по которой та могла не просто надломиться, а рассыпаться пылью.       Их любовь в последним месяц действительно только и делала, что изматывала Юлю, доводила её до слёз, убивала в ней всё лучшее, не оставляя надежды на благоприятный исход. В душе был уничтожающий пожар, а сердце покрывалось ледяной коркой.

А я кричала: «Как он может так, черт возьми?!»

      Юля кричала, рыдала, истерила, когда расставались с Сашей, когда в их отношениях пропасть разрослась настолько, что не скрепишь ни одним мостом. Писала смс-ки на эмоциях, просила вернуть отношения, то стирая, то набирая сообщения в одном из мессенджеров.       И Марк только сейчас осознает, что точно так же она кричала и с ним в последний месяц их семейной жизни. Она устала молить его обратить внимание на неё, на рушащуюся семью, на проблемы. Юля в их отношениях наступила на те же грабли, которые он ещё на первых свиданиях пообещал убрать и не доставить никогда.

Я словно птица феникс,

Та, что устала молить.

Чтобы воскреснуть,

Нужно испепелить

      Марк чувствует, слышит это исполнение так, как не слышит никто другой в этом зале, проживает каждую секунду вместе с той девочкой, которая сейчас, как ему кажется, обнажает душу перед огромной аудиторией, которая вновь переживает те секунды, минуты, часы, дни, месяцы…       Которая лишь не так давно — всего год назад — отпустила всю ту свою боль, не дающую двигаться в личной жизни дальше…

Ты будешь, лёжа на кафеле ночью

Глотать снотворное от обиды,

Ты будешь так же любить меня точно

И так же точно меня ненавидеть

      Ненавидеть Юлю у Марка не получится, наверное, никогда — это в принципе кажется невозможным. Любовь к этой светлой девочке останется — тут нет ни единого сомнения. Ненавидеть Марк может только себя. За то, что позволил семье разрушиться, за то, что отпустил, за то, что не пытался спасти. Но и упиваться своей виной и самоистязанием нельзя себе позволить. Пора решать проблемы, а не наблюдать за созданной ими лавиной.

Чтобы воскреснуть, нужно испепелить

      Они испелили всё светлое между ними, и сейчас только в их силах воскреснуть как семья.       В голове стучит «она, она, она», и что-то глубоко внутри вторит мыслям его же собственной песней: «Вопреки всему она проростает, даже если всё выжжено, лишь любовь одна выживет». Любовь. Юля и есть его любовь. И пока они оба на этой планете, оба живы и здоровы, он будет пытаться построить всё заново. Вырастить новый сад их чувств, стараясь уберечь его от холода и стужи. Только теперь вместе. С его Юлей.       Выступление заканчивается сгоревшей Мальвиной, на их глазах превратившейся во взмывшего ввысь феникса, и Марк принимает это за хороший знак. Всё наладится, всё будет хорошо — не как раньше, а только лучше.       — А можно ещё раз на бис этот номер, пожалуйста? — просит Марк, не скрывая грустную улыбку и глубокой задумчивости, — нам не хватило.       — Только в том случае, если мы угадаем и уже слышим аватара, — напоминает Сергей, поддерживаемый кивком Славы.       — Нет, а хочется вот прям вот это всё. Испепелить и воскреснуть, — и если бы всё в жизни было так же просто, наверное, на душе не было бы так больно от песни, в смысл которой он никогда так сильно не углублялся. Ему в целом казалось, что в звучащей из каждого утюга попсовой песни вряд ли даже стоит искать какой-то смысл и вообще вслушиваться, а сейчас понимает, как сильно ошибся. Слишком много Марк оступается в последнее время.       На комментарии номера Лазарев, делая комплимент Мальвине как актрисе, говорит, что увидел её эмоции. Он увидел — Марк услышал. Услышал каждой клеточкой тела, почувствовал, пережил вновь все те моменты, когда Юля оказывалась на пороге его квартиры ночью зареванная, как проливала слёзы, рыдая ему в плечо, как выла от душевной боли, точно сердце распилили без анестезии тупой ржавой пилой на сотни осколков, как после собирала себя по кусочкам, уже не надеясь вернуть прежнюю себя.       Пережил и случившуюся на днях ссору, разъедающую изнутри, точно яд. Костерил себя на чём свет стоит за каждое слово, стрелами сорвавшееся с губ.       — Во-первых, уважаемая Мальвина, спасибо Вам огромное, — тянет Ида. — Я так растрогалась! В какой-то момент у меня уже вот начала эта скупая слеза скапливаться, пока меня не отвлёк мой Тимур. Простите, — Галич заливается смехом. Для неё это просто грустная песня, трогательная местами, а не катастрофа личной жизни. Конечно, образ Галич даёт о себе знать, и на деле она тоже всё тонко чувствует. Вот только прозвучавшая песня, скорее, будет зеркалом жизни нескольких недель Марка и Юли, и понять это постороннему человеку будет сложно. Это надо прожить. Иначе — никак.       — Вы такие чёрствые. Я заплакал, когда вот это пламя и она взлетела птицей феникс, — признаётся Марк, ни разу не стыдясь своих эмоций. Слишком живы в голове били воспоминания, чтобы отреагировать как-то иначе. — Я не смог сдержать слёз.       — Ты плакал? — Ида смотрит на него в изумлении, хотя у самой рука с микрофоном слегка подрагивает, выдавая чуть больше, чем она показывает на камеры.       — Да, Ида, я плакал, — с еле слышимой издёвкой в голосе отвечает Тишман.       Он плакал сейчас, он плакал — нет — рыдал почти все выходные, глядя на фотографию в рамочке, стоящую на книжной полке: там они с Юлей в день их росписи стоят на фоне ЗАГСа, счастливо позируя с ярко блестящими на декабрьском солнце обручальными кольцами. На фотографии рядом они в тот же день сидят в ТЦ после похода в кино, держа в руках свидетельство о заключении брака в виртуальном ЗАГСе — идея Юли, как сообщить о смене статуса их отношений, не сообщая об этом. Кольца там сменяются мармеладными с кисло-сладкой посыпкой из ближайшего «Детского мира» — их они безжалостно съедают сразу после фото, записав происходящее на видео.       Серёжа по его просьбе высказывает наконец версию с Евой Власовой, давая Марку хоть немного собраться прежде, чем он опять произнесёт имя жены как версии на аватар.       — Слушайте, ну у вас была вторая версия, которая мне тоже очень понравилась, — заискивающе начинает Ида. В её реплике нет ничего такого, а про их разрыв с Юлей Галиче и вовсе ни сном ни духом, но Марк от этого раздражается. Кажется, сегодня абсолютно весь мир решил напомнить ему, что он идиот, раз упустил такую женщину — лучшую на его памяти. Краем глаза он замечает, как Аида чуть кивает ему, слегка касаясь руки, — поддержка, которую он никак не ожидал ощутить именно от неё. Мужчине всё же приходится взять себя в руки. Кивает в ответ.       — Ну я уже боюсь. Я действительно слышу там местами свою… — пауза перед любыми словами, относящимися к их дружбе, которая уже почти год как брак, в последнее время всё сильнее и сильнее затягивается, а боязнь невзначай раскрыть все карты только растёт, — близкую подругу Юлю Паршуту, но это если Юля Паршута, то я вообще перестану верить людям, потому что мы с Юлей постоянно обсуждаем шоу «Аватар», и у неё есть свои версии насчёт Мальвины… — аватар посылает ему серию воздушных поцелуев, не то намекая, что он прав, не то радуясь, что Марк на её крючок попадается слишком легко. — Ну правда, я просто перестану верить людям.       Он умалчивает о многом. О том, что Юля ещё на первом выпуске убеждала его, что в сезоне её нет и не будет. О заключённом в тот день пари. О ежесубботнем обсуждении у них в квартире. О том, что многие его версии появились благодаря ей. О том, что теперь эти обсуждения канули в лету и что обсуждения шестого выпуска, который НТВ обещает показать в субботу, не будет.       — А начинай переставать, — сам того не понимая, подливает масла в огонь Тимур, — потому что я тоже начинаю быть уверенным, что там Юля Паршута. Она знает выступления Зайца, потому что наверняка была рядом. И этот взгляд Паршутин, пронзительный даже через Мальвину передавался.       — Кстати, а Юля актриса, — припечатывает Ида, вбивая очередной гвоздь в крышку его гроба. Лишь Лазарев, словно всё понимая и видя, с каким-то сочувствием мимолетно смотрит в его сторону, тут же вновь надевая маску председателя.       — И только Аида сидит и думает: «Что они всё мелют?» — поддевает молчавшую до сих пор Гарифуллину.       — Я, если честно, задумалась, — неловко признаётся оперная дива, — песня-то эмоционально очень сложная. Её просто так не споёшь, чтобы донести всю свою боль. А Мальвина, как вы могли заметить, — Аида поворачивается к Марку, но продолжает говорить со всеми, — донесла. Я сидела, дышать не могла, пока слышала это, не побоюсь этого слова, пение души, — чем дальше льётся поток мыслей, тем активнее певица начинает жестикулировать, уже обращая внимание не только на коллегу справа, но и на соседей по левую руку. — Не знаю, как у вас, но у меня сердце за неё сжималось. Не особо знакома с Юлей и с её судьбой, поэтому, Марк, могла Юля вот такие эмоции сюда вложить, чтобы хотелось сказать: «Верю!»?       — Юля может всё, — кратко, но ёмко, без каких-либо сомнений, со всем теплом и верой проносится по студии.       — Тогда я пока тоже склоняюсь к этой версии, — стук микрофона о твердую тумбу чуть глушит жюри, но все согласно кивают, начиная вновь переглядываться и чуть дольше останавливаться на фигуре Марка.       — Уважаемая Мальвина, а у Вас был когда-нибудь альбом совместный с потрясающей энциклопедией, красной книгой Марком Тишманом? — вновь берёт слово Ида. Похвала похвалой, а вопросы всё же нужны им, чтобы хоть немного подтвердить свои домыслы. Болезненность самих вопросов для Марка в этой ситуации — совершенно другой вопрос.       — У меня был дуэт с черепахой Тортиллой, — ожидаемо увиливает участница, но каждому члену жюри кажется, что сказано это с хитрицой, будто действительно был.       — Ну зачем же Вы Марка обижаете? — Тишман усмехается реплике Иды: знала бы она, как он обидел ту артистку, которая, как он подозревал, скрывалась за девочкой с голубыми волосами.       — Вот от Мальвины любое обзывательство и прозвище будет как самая нежная ласка, — фраза не менее двусмысленная, чем все их диалоги с Юлей на публике, но сейчас его это не слишком заботит. Мысли, к сожалению, занимают картины их последних ссор.       Марк шутит, что готов слушать от Мальвины любые прозвища и оскорбления, помнит, как в его сторону летели маты вперемешку с парой-тройкой тарелок в порыве одной из истерик после разрыва с бывшим, как он прижимал Юлю к себе со всей силой, успокаивая её мягкими поглаживаниям и по спине.       — И вот знаешь, Слава, мне бы хотелось посмотреть на художника, который рисует вот этот аватар, потому что, мне кажется, в Мальвине ему удалось воплотить все мужские мечты об идеальной красоте, — как бы хотелось верить, что там она, та самая, горячее солнце его жизни и холодная далекая звезда, его мечта. — Это просто браво! Брависсимо!