Тыквенный маскарад и его последствия

Вся суета за дверью — крики, беготня, надрывный смех — здорово отвлекала Генри. С каждым днём ему было все сложнее успевать за переменами в настроении сестры. Она представлялась ему чем-то вроде калейдоскопа — такая же переменчивая, с разумом, разбитым на осколки. Генри хотелось иногда не замечать ничего из происходящих с ней странностей, и всё же... И всё же, когда смех сменился сдавленными всхлипами, мальчик пошел к ней. Он застал сестру сидящей на полу перед огромным зеркалом. Большое покрывало валялось неподалеку, а на нем лежала тыква с ножницами, воткнутыми в нее по самую рукоять. Девочка дрожала, и едва ли не всем телом прижалась к зеркальной глади. — Это она, это опять она! Лизетт снова всё испортила! — она смотрела в своё отражение, и во взгляде её читался неподдельный страх, — теперь мама не захочет видеть меня... — Не переживайте, мисс, — отражение ободряюще улыбнулось, — не нужно так плакать. Я что-нибудь придумаю. Давайте утрем слёзы, для начала. Пока девочка вытирала лицо платком, Генри молча наблюдал за этим театром одного актёра. К великому сожалению, его здравый ум еще не покинул. И сейчас ему, видимо, нужно было думать за двоих. — Для начала, может быть, уберём это? — мальчик показал на ножницы, торчащие из тыквы. Не дождавшись ответа, он выдернул их сам и обтёр о валявшееся на полу покрывало, — подожди, куда ты идешь? Ты слышишь меня вообще?! — Но разве сейчас не время для музыкального урока? — голос девочки звучал так спокойно и размеренно, будто и не она парой мгновений назад захлёбывалась в рыданиях, — опаздывать будет невежливо. К тому же, мне действительно хочется разучить это произведение. Генри не нашел, что сказать ей в ответ. Но, немного погодя, схватил в одну руку наспех завернутую в покрывало тыкву, а в другую — все те же ножницы. — Точно, как я мог забыть! Нам тогда нужно спешить в классную комнату. Ты же взяла с собой ноты, я надеюсь?

***

Одна и та же мелодия повторялась из раза в раз, сначала медленно, затем быстрее и быстрее. Девочка сидела за фортепиано и, казалось, не замечала ничего, кроме нот перед глазами и клавиш под руками. Про Генри так же сказать было нельзя — он постоянно поглядывал то на дверь комнаты, то на увлечённую музыкой сестру, то на разгорающийся огонь в печи. При всем этом он успевал разрезать многострадальную тыкву на кусочки и забрасывать их в печь. К счастью, она была выскоблена изнутри дочиста, а засохшая кожура достаточно легко поддавалась ножницам. Стоило последнему кусочку отправиться в пекло, как дверь комнаты со скрипом открылась. — Вот вы где! — в дверях показался высокий тёмный силуэт. Дети, не сговариваясь, посмотрели в его сторону, — устроили шумиху и сбежали? Издеваетесь над собственной матерью?! — Нет… нет! — девочка покачала головой, едва заметно дрожа, — это было бы неправильно, правда? Мы были здесь, у нас же сейчас занятия! — Мы только за нотами вышли один раз, — ее брат, напротив, говорил слишком спокойно. Мужчина прошел в комнату и осмотрелся. Ничего странного он не увидел: на парте лежала открытая книга, на полу были разбросаны нотные записи. — За нотами, говорите? — он повернулся к девочке, нахмурившись. Та будто бы съёжилась от одного обращения к ней, — так ты музыке обучаешься? — Но это старые ноты, — Генри ответил за неё, и тут же отец обратил внимание на него. — Я разговариваю с вашей сестрой, юноша! А не с вами! — несмотря на эти слова, мужчина подошел к Генри и схватил его за запястье, — но, раз хочется поговорить, потрудись объяснить эти чёрные пятна на руках и одежде! — В комнате было холодно, и я решил развести огонь. — Для таких вещей зовут слуг, — отец склонился над печью и слегка поворошил угли кочергой, — которых у нас, смею заметить, пока еще достаточно. Он вздохнул и ещё раз оглядел детей с ног до головы. — Вашей маме сегодня нездоровится. Надеюсь, вы будете благоразумны и не станете ее донимать лишний раз, — он собрался было уходить, как девочка позвала его. Однако, ему сейчас было совершенно не до музыкальных успехов дочери. Он пообещал, что послушает её игру на фортепиано потом. Хотя, на памяти Генри, это «потом» наступало не более двух раз. Когда дверь классной комнаты закрылась, дети одновременно выдохнули с облегчением. И, пока девочка продолжала играть павану, Генри смотрел в окно, на медленно падающие листья. В какой-то момент ему почудилась знакомая улыбка в неровном отражении стекла. От довольного хохота, раздавшегося в комнате, ему хотелось зажать уши руками. Но вот незадача — ни он, ни его сестра не смеялись. «Ну и представление вы устроили! Давно мне не было так весело!» Генри лишь закатил глаза на странную похвалу своего невидимого собеседника. И в очередной раз пожелал, чтобы этот нелепый фарс, именуемый проклятием семьи Хейлиге, подошел наконец к своему завершению.