Долгая дорога к переправе

Изящно вытянутый, покрытый темно-вишневым лаком цинь покоился на алом бархате, которым был устлан футляр. Тао коснулась кончиками пальцев шелковых струн. — Он напоминает статую Будды. Такая же безмятежность и самодостаточность… Спасибо, милый, это щедрый подарок. — Хотелось оставить тебе что-нибудь на память, — Тал Тал вздохнул. — Я завтра уезжаю, далеко и надолго. Очень надеюсь, не навсегда… Эль-Тэмур, показательно восстав из мертвых, одарил землями и титулом даругачи всех сторонников. Сообщить об этом императору он, как обычно, посчитал излишним, так что Тогон-Тэмур был весьма удивлен, узнав от Баяна, что тот теперь является его наместником в одной из отдаленных провинций. Очень не хотелось ему отпускать верного человека, да и сам Баян отнюдь не рвался из Даду в глушь, но есть подарки, от которых лучше не отказываться. Тал Тал не услышал от дяди ни единого слова просьбы, но вопрос выбора для него не существовал: они едут вместе. За минувшие три года пережито столько общих бед, тревог и опасностей, сколько выпадает далеко не каждому отцу и сыну. Жизнь порознь воспринималась обоими как что-то совершенно невозможное, потому и не потребовалось никаких уговоров: просто они сообща занялись сборами в долгую дорогу. Баян был оживлен и деятелен; Тал Тал старался не отставать от него, но все-таки его грызла тоска: предстояла разлука с Тао. Да, в последнее время они нечасто виделись, но от дома Баяна до постоялого двора дядюшки Лю всего несколько хутунов… Присутствие этой женщины в его жизни сделалось чем-то незаметным и необходимым, как дыхание. Ах, если бы она стала его женой! Однажды он в самом деле предложил ей замужество. Ворожея в ответ грустно улыбнулась и покачала головой: «Ты хочешь разрушить все хорошее, что есть между нами? Брак сделает нас обоих несчастными, вот тебе прямое мое пророчество». Разный цвет глаз уже давно не мешал Тал Талу различать их выражение, он стал замечать в них непонятную печаль, и это тревожило. Тао отговаривалась то усталостью, то неважным самочувствием, но чаще тем, что сама называла «издержками ремесла»: «Боги не любят, когда смертные покушаются на их тайны. Знаешь, они весьма мстительные господа». В постели ее страсть приобрела отчетливый привкус исступления, точно каждая их ночь была последней. Узнав об его отъезде, она лишь кивнула и еще раз провела пальцами по струнам циня. — Если удастся, напиши мне… Я буду ждать. Избитые слова, но разлука в самом деле проверяет чувства. Тао опустилась в мягкое полукресло, отодвинувшись от стола. Тал Тал сел рядом на пол, прижавшись виском к ее бедру. Это было время тихой нежности, их давний ритуал. — Тао, давно хотел спросить… — Что, милый? — Сняв его заколку, она задумчиво пропускала между пальцами длинные жесткие пряди. — Почему ты тогда выбрала именно меня? Из-за цвета волос? — Долго же ты собирался спрашивать… — Когда судьба преподносит подарок, боишься оскорбить её неуместной пытливостью. Но все-таки — почему? Тогда нас пришло сюда семеро, и были там юноши красивее меня, например Кама… Но как же глупо я себя тогда повел! — Тал Тал ткнулся лицом в мягкий шелк юбки. — Сбежать хотел! До сих пор стыдно… — Ты повел себя правильно. Не пытался выглядеть опытным, не прятал неловкость за грубостью. Тебе тогда уже кто-то сказал, что главное в любви — честность? — Мне кажется, это само собой разумеется. — Ох, если бы! — Тао выложила несколько прядей на коленях, засмотревшись на их медный отблеск. — Да, эта грива сразу бросается в глаза. Но будь причина только в ней, та наша ночь была бы первой и последней. Суть в твоем пламени. Как бы тебе объяснить… — Она ненадолго задумалась. — Каждый человек — вместилище собственного огня. Мужчина или женщина, старый или молодой — неважно, огонь есть у всех. Кто-то едва тлеет, кто-то мерцает, будто свечка, или горит тепло и ровно, почти как очаг… А ты полыхаешь словно пожар. Очень, очень давно я не встречала таких, как ты. — А мой дядя тоже таков? — Тал Тал как раз подставил лоб под ласкающую прохладную ладонь, но она вдруг замерла. — Нет, Баян менее яркий. Не пожар, — факел скорее… Он что-нибудь рассказывал обо мне? — Ее голос сделался странно напряженным. — Он говорит, ты спасла его, когда распознала проклятие. А еще посоветовала избегать гнедых лошадей. Узкая ладонь, соскользнув со лба, бессильно упала на его плечо. Он прижался к ней губами и заметил, что рука дрожит. Тал Тал поднял голову: Тао беззвучно плакала. — Сердце мое, я что-то не то сказал? — Нет, ничего… — Она постаралась улыбнуться. — Мне грустно, что ты уезжаешь. Останешься сегодня? До утра еще далеко… В эту ночь ворожея сама сделалась пожаром. Уснули незадолго до рассвета. Последнее, что запомнил Тал Тал, проваливаясь в каменное забытье, — сухой и острый блеск ее невозможных глаз. Так в ночи горят звезды над пепелищем. Разбудила его мягкая печальная мелодия. Одевшись, он вышел в кабинет. Тао, завернувшись в хорошо знакомый ему халат, играла на подаренном цине. — Чудесный звук, — проговорила она, не прерывая игру. — Даже настраивать не пришлось. Тал Тал выглянул в окно. Уже светало, надо было торопиться. — Мне пора… Струны вздохнули и запели о разлуке и надежде. Он поцеловал ее холодные дрогнувшие губы: — Я обязательно буду писать. И вернусь, как только смогу. Цинь зарыдал в ответ.

***

— Дыра, — мрачно изрек Баян. Подумал и добавил: — В заднице. Сдается мне, это ссылка, а не награда. Тал Тал промолчал. Возразить было нечего. Они стояли на разбитой пыльной дороге, ведущей к воротам в каменной стене. Вернее, к провалу в длинной груде валунов. От створок сохранились лишь дырки в камне, где когда-то крепились петли. В тени стены пряталась от солнца пестрая корова, меланхолично жующая жвачку. Не обращая внимания на всадников, через дорогу в сторону близкой реки важно прошествовало утиное семейство. Сквозь провал виднелись приземистые бурые домишки, крытые потемневшим от непогоды тростником. Ни звука, ни движения. Город Ичжоу, столица провинции Ляоян. Как говорится, с прибытием. Баян в сердцах плюнул в пыль и велел обозу трогаться. С отрядом в полсотни солдат и дюжиной больших повозок добирались до Ичжоу почти месяц. Эль-Тэмур обещал выслать вперед гонцов, чтобы сообщили о приезде даругачи, но то ли не сдержал канцлер обещания, то ли не доехали гонцы до места, но утки и корова стали единственными, кто встретил Баяна и его людей. Местные жители при виде множества хмурых темнолицых воинов попрятались кто куда. Баян с досады уже хотел поджечь несколько хибар, чтобы заявить о себе, но Тал Талу удалось найти провожатого: достаточно было перейти с монгольского на китайский и громко объявить, что прибыл высокопоставленный чиновник, облеченный особым доверием Сына Неба. Золотая пайцза завершила дело: горожане — по виду сплошь бедняки — высыпали из своих убежищ, так что к дому, где размещалась управа, новый наместник явился уже во главе целого шествия. По дороге выяснили, каким образом освободилась должность: прежнего даругачи три года назад хватил удар. — Кто же с тех пор выполняет обязанности наместника? — спросил Тал Тал у самого словоохотливого горожанина. — А никто, господин, — весело осклабился тот. — Без него обходимся! Из дверей управы, единственного каменного здания в окружении деревянных построек, вывалился засаленный человечек с перевязанной щекой, с ходу бухнулся на колени, ткнулся лбом в каменно утоптанную землю и замер. — Это секретарь покойного даругачи, — не дожидаясь вопроса, пояснил провожатый. Его пояс уже оттопыривался связкой медных монет, так что сведения о ближних и дальних сыпались из редкозубого рта не переставая. — А теперь сделался сторожем. Следит, значит, чтоб добро не того… — Эй ты, перемотанный! — позвал Баян, не покидая седла. — Поди сюда. Человечек проворно вскочил и посеменил к всаднику. — Где местные чиновники живут, знаешь? Сможешь показать? — Знаю, пресветлый господин! Покажу, пресветлый господин! — Тимурташ, Таштимур, возьмите каждый по десятку солдат и волоките всех, кого этот покажет, к управе, — распорядился наместник. — Познакомимся… Он добавил еще несколько слов по-монгольски. Тал Тал вновь отметил про себя, насколько этот язык больше подходит для крепких выражений по сравнению с китайским. Интересное наблюдение, им бы поделиться с любителем словесности Оуян Сюанем в какой-нибудь из беседок Пинканли… Эх, где те беседки, где Оуян-цзы… Тал Тал спешился и прошел в распахнутую настежь дверь управы. Снаружи она представляла собой длинную одноэтажную постройку, внутри обнаружились два крыла, разделенные широким коридором. На двери в правое крыло висел огромный ржавый замок. В левом царил полумрак и пахло кухней того рода, где любым блюдам предпочитают горох и капусту. Из-под ног с громким кудахтаньем вывернулась курица и убежала в глубину дома. — Нефритовый чертог, порхающий феникс, — он усмехнулся. — Императору и не снилось! На улице послышались жалобные причитания, заглушенные раскатами властного голоса: похоже, близнецы уже доставили первых чиновников и Баян занялся распеканием. Предоставив дяде нагонять страх на подчиненных, Тал Тал отправился исследовать левое крыло. Оно, видимо, служило складом, оружейной и тюрьмой. В одной из комнат сохранились стойки для доспехов, в двух других тянулись ряды пустых пыльных стеллажей. За тюремной решеткой, покрытой, как инеем, белым пухом, кудахтало с десяток кур. В самой дальней каморке нашелся единственный человек — неряшливо одетая молодая женщина, которая тут же с плачем бросилась ему в ноги, умоляя не выгонять их с мужем. Кое-как ее удалось успокоить и узнать, что она жена сторожа и зовут ее Гун. — Нам потребуется прачка и служанка для уборки в доме, — сказал Тал Тал. — Справишься с такой работой? А муж пусть по-прежнему остается сторожем и прибирает во дворе. Мы берем вас обоих на службу. — Да благословит вас Будда, милостивый господин! — Женщина вновь залилась слезами. — Хватит рыдать, Гун. Можешь отпереть тот большой замок на двери в коридоре? Хорошо. Иди открывай. Все комнаты правого крыла были устланы коврами пыли. Серые бархатные чехлы покрывали столы, стулья, диваны — их дерево во многих местах растрескалось, обивка порвалась. Тал Тал подошел к самому большому столу и в приступе внезапного озорства вывел пальцем на пыльной столешнице: «Павильон бесконечного чихания». — Это знаки против злых духов, да, господин? — робко поинтересовалась новая служанка, разглядывая из-за его плеча стремительные иероглифы. — Почти. Найди себе на сегодняшний день несколько помощников, я заплачу им. К вечеру тут должно быть чисто. Деньги получите после работы — если я сочту ее удовлетворительной. Теперь покажи мне, где жил прежний даругачи. Через вторую дверь в коридоре жена сторожа вывела его во внутренний двор. Когда-то тут, наверное, рос ухоженный сад, но деревья засохли или одичали, дорожки развалились, а на месте цветников торчали капустные кочаны и свекольная ботва. В глубине сада виднелся деревянный дом с заколоченными окнами. — Должно быть, там так же пыльно? — уточнил его будущий обитатель. — Да, господин. Семья прежнего даругачи покинула его сразу после смерти хозяина, больше трех лет назад. — Кстати, отчего он умер? — Очень много кушал, господин, — Гун мечтательно улыбнулась. — И очень много пил крепких настоек. Однажды особенно плотно поужинал, упал и больше не встал. Трое крепких мужчин с трудом смогли его поднять. — Он был настолько тучным? — Да, господин. В двери проходил только боком. Оставив Гун хозяйничать, Тал Тал вернулся к дяде. Он к тому времени уже разобрался с чиновниками, и небольшая площадь перед управой вновь опустела. — Что скажете, дайе? — Воруют, — вздохнул Баян. — Ясное дело, отпираются все как один… Но ты бы видел эти рожи! Новый даругачи дал понять, что шутить не намерен. Трех особо злостных казнокрадов повесили, остальных наказали палками. В отместку управу два раза пытались поджечь, в Баяна несколько раз стреляли, а однажды, когда он, Тал Тал и близнецы возвращались с охоты, на них напала дюжина хорошо вооруженных головорезов. С трудом, но отбились от них, положив всех. После этого покушения прекратились: трупы на дороге убедили чиновников и мелких местных князьков, что с новым наместником императора лучше не ссориться. От обычных взяток, замаскированных под подарки, удалось уклониться. Тогда управу наводнили свахи: Баян и Тал Тал вдруг сделались самыми завидными женихами во всей Ляоян. Очень долго обоим мужчинам было не до развлечений; однако, когда власть удалось утвердить и в Даду отправился первый обоз с положенной данью, провинциальная глушь дала себя знать. «Весенний дом» в Ичжоу имелся только один, и обитательницы его были таковы, что даже всеядный в этом отношении Баян не сумел никого себе подобрать. Впрочем, вскоре у него завелся небольшой гарем из бывших жен казненных казнокрадов. Вдовы поселись на женской половине дома и, судя по всему, своего нового господина обожали. Дядя ходил довольный. Тогда свахи с удвоенной энергией взялись за Тал Тала. Он от души веселился, изображая из себя ужасно придирчивого жениха, пока среди предложений не прозвучало «лотосовая ножка». Он отказался наотрез и велел свахам убираться. Когда же те попробовали заупрямиться, взялся за саблю. Несколько лет назад в Пинканли, где собиралась «золотая» молодежь, Тал Тал познакомился с юным ханьским аристократом, выделявшимся изысканными манерами и утонченным вкусом. Он покровительствовал молодому меркиту, интересовался его переводами, занятиями в Академии, и как-то раз предложил насладиться «самым дивным цветком этого славного квартала» — девицей с «лотосовыми ножками». Мол, ступни ее не длиннее указательного пальца, и столь изящны, что напоминают лепесток лотоса и обуты в прелестные маленькие туфельки. «Познав это наслаждение, ты не пожелаешь никаких других, — горячо уверял приятель. — Уже одно созерцание крохотного башмачка вызывает невероятное возбуждение, а прикосновение к нему… о-о-о, это невозможно описать словами! Когда же прелестница, скинув одежды, остается в одних башмачках, сочетание плавных округлых форм и ножек-лепестков сводит с ума…» Тал Тала не пришлось долго уговаривать, к тому же интерес подогревала очень высокая, по сравнению с другими «цветочными девушками», стоимость ночи с этой красавицей. Он заплатил и вскоре уже стоял в душной от благовоний комнате, где на широченной низкой кровати раскинулась пышная белотелая особа, которая не столько прикрывалась, сколько играла с шелковым шарфом, скользящим по тяжелым бедрам. И она в самом деле лежала на постели в обуви — маленьких сапожках с каблучками, расшитых шелком и усыпанных жемчугом. Никакого возбуждения он не почувствовал. Скорее было смешно: большое рыхлое тело на детских ножках, особенно когда девица принялась сучить ими, как младенец. Прикосновение к сапожкам тоже оставило его равнодушным: шарф на бедрах выглядел куда соблазнительнее… Пытаясь понять, что мешает ему испытать восторг, описанный ханьцем, он предложил ей снять обувь. «Но меня никогда не просили об этом…» — «А я прошу. И приплачу тебе за труды». Недоумевающе поглядывая на странного посетителя, девица стащила с ноги один сапожок, потом другой. Открылись выгнутые подковой треугольные ступни, туго обмотанные плотными бинтами. «Разматывай». — «Но, господин…» — «Иначе не получишь обещанных денег». Взглянув на него уже с откровенным испугом, она размотала бинты. Какое-то время Тал Тал озадаченно разглядывал то, что оказалось под ними. Потом спросил, почему пальцев только по три на каждой ноге и куда делись ногти. Узнав, что пальцы сгнили и отвалились, а ногти вырвали, чтобы не врастали, он стянул с ее бедер шарф, накинул на ступни, потом швырнул на прикроватный столик мешочек с обещанным золотом и пошел к двери. Но на пороге обернулся, задав последний вопрос: «А ты вообще можешь ходить?» — «Мне не надо ходить, меня носят!» — с вызовом бросила она. Когда приятель поинтересовался, побывал ли Тал Тал на вершинах блаженства, он ответил, что его не привлекают калеки, пусть и в роскошной обуви. «Ты просто ничего не понял. Это оттого, что тебе, несмотря на образование, по-прежнему недоступны наши традиционные высокие ценности. Увы, ты остаешься варваром…» — «По-моему, гниющая плоть, прикрытая жемчугом — сомнительная ценность!» В ответ ханец вызвал его на поединок. Его выбор оружия был предсказуем: меч-цзянь. Меркит быстро и без затей проткнул им плечо обиженного, сделав из всей этой истории один вывод: варварство и цивилизованность — понятия относительные. Предложение «лотосовых ножек» вызвало в памяти образ других ног — розовые пальчики с полированными ноготками, гладкие пятки, нежная кожа, узкие горячие щиколотки. На левой — тонкий золотой браслет… Тал Тал понял, что тоскует по Тао намного сильнее, чем предполагал, покидая Даду. Первое письмо удалось послать ей только полгода спустя, когда обоз с данью отправился в столицу. Тал Тал упомянул «нефритовый чертог» и «фениксов», вообще постарался быть жизнерадостным и увлекательным в описании своих будней, но, передавая пакет с письмом, больше всего хотел оказаться на месте своего посланца. Он не отрицал, что, как говаривал Баян, «сильно переборчив по женской части», но меняться не собирался. Гун ласково улыбалась и бросала на него красноречивые взгляды, по несколько раз на дню попадаясь ему на глаза, некоторые вдовушки из гарема явно были не прочь добавить к дяде племянника, но их усилия пропадали зря. Тал Тал смутно подозревал, что за связью со служанкой последуют обжорство, пьянство, лень и как итог — превращение в двуногого борова. В углах мерещилась рыгающая тень прежнего даругачи. К счастью, одолеть ненужные мысли и желания помогало проверенное средство — дело. Обязанности секретаря наместника были немногосложны, Тал Тал быстро справлялся с ними и все остальное время работал, как если бы по-прежнему находился в стенах Академии. Местная река не разливалась по весне, так что в дамбах необходимости не возникало, зато леса, холмы и горы, которыми изобиловала местность, таили в себе множество открытий для картографа и собирателя коллекции растений. Первое время меркиту очень не хватало привычного с детства степного простора и распахнутого горизонта. Потребовалось время и многие экспедиции в компании близнецов, которые были родом из этих мест, чтобы понять, проникнуться красотой и величием скалистых вершин, мудрым безмолвием вековых сосен в распадках, ощутить живую силу воды в укромных родниках. Здесь росли травы, которые прежде встречались ему только на рисунках, водились невиданные прежде птицы, а среди камней порой попадался зеленый и белый нефрит. С вершины каждой сопки, на которую удавалось взобраться, открывался новый, неизведанный простор, лежали, как на ладони, деревни и городки, ленты рек, нитки дорог… Вот так, с горы, Тал Тал и заметил караван невольников, направляющийся в Ичжоу. Торговцы обычно привозили новости, следовало поскорее вернуться в город. Вереница грязных, изможденных мужчин и женщин тянулась по улице к базару, где располагались бараки для рабов. Баян по обязанности вышел посмотреть, кто явился в его город и куда направляется; Тал Тал рассеянно скользил взглядом по серым, худым лицам. Сон Нян они заметили одновременно. Она тоже увидела их и все оборачивалась, спотыкаясь, искала их глазами, в которых застыло отчаяние и му́ка… — Как ее угораздило? — недоумевал Баян. — Она же была с Ван Ю, верно? Я думал, он ее давно в Корё увез… Тал Тал тоже терялся в догадках, но расспросить их общую спасительницу не было никакой возможности. Сперва пришлось участвовать в невольничьем аукционе и выложить за нее немалые деньги. На площадке для торга Сон Нян стояла, гордо выпрямившись. Но когда завершился торг и колченогий работорговец передал ее новым хозяевам, она покачнулась, и если бы Тал Тал не подхватил ее под руку, упала бы. — Спасибо, — прошептала бывшая невольница, отстраняясь от него. — Голова немного закружилась… Мне уже лучше, я могу идти сама. В доме Баяна ей отвели пустующую комнату на женской половине и поручили заботам Гун. Но не успели мужчины дойти до своих покоев, как их остановил испуганный крик служанки: — Госпоже плохо! Нян лежала на полу у стола; Гун рассказала, что собиралась принести госпоже ужин, когда та вдруг упала со стула. — Беги за лекарем, — приказал Баян, но Тал Тал жестом остановил ее. Склонившись к девушке, он дотронулся до ее запястья, потом достал из-за голенища засапожный нож и приблизил к ноздрям. Блестящее лезвие помутнело. — Не надо лекаря, это обморок. Возможно, от голода. Гун, у меня в кабинете на этажерке у окна стоит черный сундучок. Принеси его, и поскорее. Служанка убежала. Тал Тал поднял Нян и уложил на стоявшую рядом кровать. — Кожа да кости, — покачал головой Баян. — Да, похоже, ей несладко пришлось… Вернулась Гун с сундучком. Тал Тал откинул крышку. Внутри оказались два ряда прозрачных флаконов, плотно вставленных в ячейки из черного бархата. Он взял один, вытащил притертую крышку и осторожно поднес к носу девушки. Она вздрогнула, чихнула и открыла глаза. — С возвращением. — Тал Тал закупорил флакон и вставил его обратно. — Гун, разведи в горячей воде две полные ложки меда и дай госпоже выпить. А потом неси ужин. — Спасибо, что выкупили меня… — Она переводила растерянный, неверящий взгляд с одного лица на другое. — Мы тебе жизнью обязаны, — улыбнулся Баян. — Ешь, отсыпайся. Если что надо, проси Гун, она все сделает. Завтра расскажешь, что с тобой стряслось.