Ричард Третий: проклятый король?

Глава 8. Ричард: встревоженный лорд-опекун Апрель- июнь 1483 года Именно Вудвиллы начали действовать первыми. И это в порядке вещей: находясь на месте, где разворачивались события, семейство сразу узнало о смерти короля, и предоставленная информация позволила им выиграть время. Для королевы, ее родных и сторонников самым срочным делом было теперь заставить приехать в столицу юного суверена, Эдварда V, пребывавшего тогда в Ладлоу, дабы оказаться его наставниками и диктовать ему правила проводимой политики. С задачей следовало справиться как можно скорее, чтобы опередить Ричарда. Как только было объявлено об уходе ее супруга из жизни, Елизавета собрала Совет с целью написать сыну и брату Энтони, лорду Риверсу, опекавшему нового короля. Ричард, Риверс и королева В состав членов Большого Совета входили почти все представители клана Вудвиллов. За исключением камергера, лорда Гастингса, также исполняющего обязанности капитана Кале, который потерял бы все, включая жизнь, возложи Вудлиллы длань на королевскую власть. «Он опасался», - доносит до нас Кройлендская летопись, - «что, если высшая власть окажется в руках у семейства королевы, ее родственники жестоко станут мстить ему за причиненное им зло. Уже долго между ними и лордом Гастингсом существовала сильная враждебность», особенно сэр Уильям враждовал с Риверсом. Так как Гастингс не смог воспротивиться требованиям возвращения в Лондон Эдварда V, то потребовал ограничить количество его сопровождающих. «Некоторыми лицами были выдвинуты различные аргументы, относящиеся к необходимому числу сопровождающих юного принца в подобном путешествии. Одни настаивали на его увеличении, другие – на уменьшении, третьи – на оставлении вопроса единственному судье, над кем не властен никакой закон», - иными словами, королю. Гастингс боялся, что, если монарх и Риверс прибудут со всей армией, Вудвиллы используют ее для навязывания своей воли. Он пригрозил уехать в Кале, если суверен «не явится с умеренными силами». В конце концов, сошлись на количестве эскорта в 2 тысячи человек, что уже считалось довольно значительным. Возник еще один вопрос: Вудвиллы стремились, чтобы Эдварда V короновали как можно быстрее. Они предложили дату – 4 мая, спустя практически неделю после предполагаемого приезда монарха в Лондон. Но зачем такая торопливость, тогда как традиционный возраст совершеннолетия для английского короля был зафиксирован на 16 годах, а Эдварду исполнилось лишь 12 лет, то есть, на протяжение 4-х лет государством придется управлять посредством института регентства? Это совпадало с начавшим распространяться слухом, согласно которому накануне смерти Эдвард IV указал в приписке к завещанию брата Ричарда в качестве защитника и покровителя своих детей и королевства. Никто не знал, где находятся конституционные границы «защиты и покровительства», но Вудвиллы прекрасно понимали, - Глостер отстранит их от власти, заберет у них богатства и, несомненно, начнет против семейства процедуру отчуждения гражданских и имущественных прав. Единственный способ отразить подобную неизбежность заключался в коронации Эдварда-младшего. Сколько бы лет суверену не исполнилось, церемония прекращала полномочия защитника и покровителя, и права регентства перемещались к Совету. Доменико Манчини в совершенстве описал вставшую перед Вудвиллами проблему. «Были выдвинуты два мнения. Одно заключалось в том, что герцог Глостер должен править, ибо Эдвард указал это в своем завещании, поэтому полномочия отдавались ему. Но принятие подобного решения поддерживало меньшинство. Большая часть полагала, - правление надлежит возложить на несколько человек, руководить которыми следует совсем не исключавшемуся из Совета герцогу. Таким образом, и честь Ричарда останется в неприкосновенности, и королевская власть окажется надежнее обеспечена. Было общеизвестно, регент никогда не отрекался от службы, не иначе, как против воли или под принуждением вооруженных сил, что часто порождало гражданские войны. Более того, если все властные полномочия доверить одному человеку, он с легкостью окажется способен присвоить себе правление. Сторонники семьи королевы до единого разделяли подобное мнение, опасаясь, что Ричард завладеет короной или начнет править самостоятельно. И тогда Вудвиллы, на которых возлагали ответственность за гибель Кларенса, будут обречены на смерть или, по меньшей мере, утратят свои должности». Вудвиллам требовалось короновать Эдварда V до момента прибытия Ричарда в Лондон. Поэтому, сразу после заседания Совета, Гастингс написал герцогу Глостеру, сообщая ему о случившемся и прося «поторопиться явиться в столицу с достаточным подкреплением». Сэр Уильям также советовал перехватить юного монарха до въезда в столицу. Он признавался в страхе потерять жизнь по причине внушаемой им клану Вудвиллов ненависти. В середине апреля Ричард принял посыльного в Миддлхэме. Герцог одновременно узнал о смерти брата, своем назначении в качестве защитника и покровителя Эдварда V и государства и о маневрах Вудвиллов по превращению в наставников нового суверена. Реакция последовала незамедлительно. В Йорке герцог возглавил поминальную церемонию по брату и, если верить свидетельству Кройлендской летописи, был «в слезах», тем не менее, вынудив принести «всю местную знать присягу в верности сыну короля, первым сделав это». Чтобы успокоить Вудвиллов, Ричард отправил одно письмо королеве, а второе – Совету. Елизавете он принес соболезнования, попытавшись в сердечных выражениях ее утешить и выразив «радость от лицезрения, как в единых чувствах слились все сердца, что заставляет надеяться, - монарх, его племянник, проведет период своего несовершеннолетия в совершенном спокойствии. Что до герцога, он, в силу имеющейся у него власти, поспособствует поддержанию подданных в повиновении суверену, даруя им личный пример безграничной покорности». Но равно Ричард давал Елизавете дружеский совет, - трудиться ради примирения всех влиятельных вельмож, и «здесь он не в состоянии запретить себе сказать, что узнав о сборе графом Риверсом войск для сопровождения монарха в Лондон, герцог оказался этим удивлен, ибо вовсе не казалось, что в том являлась хотя бы малейшая необходимость. (…) Созванные под пустым предлогом обеспечения королевской безопасности войска в период, когда никто не считал своим долгом ее нарушать, могли только породить подозрения у недавно примирившихся партий. (…) Стоит лишь раз укрепить данные подозрения, и в королевстве объявятся 2 готовые армии. И одному Господу известно, что потом случится. В связи со всеми перечисленными причинами, чью значимость Елизавета, несомненно осознает, Ричард советует ей велеть распустить солдат, дабы все вельможи страны без опасения и страха направились бы продемонстрировать их юному владыке свое почтение». Под любезной видимостью герцог основательно оставил скрытую угрозу: если Риверс собрал войско, я последую его примеру. Послание Совету также балансировало между успокаивающим заверением в преданности и предостережением. Согласно Манчини, Ричард напомнил советникам, что «был верен своему брату, Эдварду, как в границах страны, так и вне их, во времена как мира, так и войны, и что он будет, если ему позволят, равно верен и сыну брата». Герцог настаивал, дабы Совет принял «в рассмотрение его заслуги, формируя правительство, на место где Глостер имел законное право вместе с приказом брата», поставившим Ричарда защитником и покровителем государства. Герцог уведомлял, - «ничего против закона и воли брата не окажется решено без серьезных последствий». Сообщение прочитывалось ясно, раскалывая членов Совета на 2 части. Клан Вудвиллов собрался вокруг королевы в составе ее братьев, Эдварда Вудвилла, Ричарда Вудвилла, Лайнела Вудвилла, епископа Солсбери, и сыновей Елизаветы от первого брака, Томаса Грея, маркиза Дорсета, и лорда Ричарда Грея. Их целью было объединить большую часть членов Совета. И они с легкостью ее добились, ведь королева могла рассчитывать на множество прелатов, обязанных ей своей службой: на архиепископов Кентербери и Йорка, епископов Линкольна, Или и Чичестера, а также на ряд других. Эти духовные лица занимали ключевые должности. Ротехэм, архиепископ Йорка, являлся канцлером. Рассел, епископ Линкольна, - хранителем личной печати. Стори, епископ Чичестера, - одним из исполнителей последней воли монарха. Елизавета, как писал Манчини, «привлекла в свою партию многочисленных чужеземцев, представив тех ко двору, так что они могли самостоятельно решать общественные и частные дела короны (…), жаловать или продавать должности и, в конце концов, управлять и личностью суверена». По сравнению с ними, Гастингс находился в надежной изоляции. Сэр Уильям почти не мог ни на кого полагаться, кроме как на лорда Говарда и, в случае необходимости, на лорда Стенли. Прибавим сюда, что маркиз Дорсет, в качестве хранителя Тауэра, распоряжался важным арсеналом и королевской казной. Граф Риверс, Энтони Вудвилл, в Ладлоу исполнял обязанности наставника монарха. Иначе говоря, Вудвиллы имели на руках все козырные карты. И они безотлагательно их использовали. Елизавета и ее сын Дорсет велели Риверсу в окружении плотного сопровождения привести Эдварда V в Лондон. Также произошло назначение Эдварда Вудвилла, брата королевы, командующим флотом, который патрулировал Ла Манш и поэтому мог угрожать управляемому Гастингсом Кале. Однако получение отправленных Ричардом писем заставило членов Совета засомневаться. Их содержание быстро распространилось в обществе, и, как пишет Манчини, «данные послания произвели в умонастроении народа значительное действие. Будучи до настоящего времени благосклонным к герцогу (Глостеру) из-за его честности, народ принялся открыто и громко поддерживать последнего до такой степени, что все говорили, - управлять органами власти надлежит именно Ричарду». При отсутствии возможности отказать Глостеру в статусе защитника и покровителя государства, Вудвиллам было важно заставить короновать Эдварда V как можно скорее, как уже упоминалось, начиная с 4 мая. Энтони Вудвиллу, графу Риверсу, следовало немедленно сопроводить подростка в Лондон. Старший брат королевы Елизаветы являлся человеком совершенно замечательным и сбивающим с толка. Его стоит рассматривать, и как образец человека, и как идеал, выработанный эпохой Возрождения. Блестящий боец на турнирах, изысканный придворный, чрезвычайно культурный и глубоко благочестивый, Энтони был сомневающимся, опасливым и полным противоречий. Все это прекрасно в нем уживалось. Большой любитель философских и теологических произведений, покровитель Уильяма Кэкстона, которому он перевел несколько напечатанных потом текстов, автор баллад, Энтони Вудвилл совершил паломничество в Сантьяго-де-Компостеллу, носил под роскошными одеяниями придворного власяницу и достиг высочайшего уровня во владении оружием. Именно его выбрали для отстаивания чести Англии на поединке с Бургундским Бастардом на большом лондонском турнире 1467 года. Энтони принимал участие в войнах со швейцарцами Карла Смелого и в битвах войн Алой и Белой Роз на стороне Йорков. Он ездил в Рим, и Сикст IV назначил его защитником и руководителем дел Папы на берегах Туманного Альбиона. Поэтому, не без причины конкретно Энтони поручили образование и воспитание принца Уэльского, а теперь короля Эдварда V. Нортхэмптонский переворот (конец апреля 1483 года) В середине апреля 1483 года на плечи Энтони легла тяжелая ответственность, - к нему одновременно обратились и Совет, потребовавший привезти суверена в Лондон, и Ричард, живо порекомендовавший ему объединить по дороге в столицу кортеж монарха с кортежем герцога. Действительно, герцог Глостер, предупрежденный Гастингсом, решил перейти к определенным шагам. Ричард уже находился на связи с герцогом Бэкингемом. Генри Стаффорд тогда пребывал на юге Уэльса и видел в сложившихся обстоятельствах хорошую возможность. Несомненно, в голове у него образовался точный план, но Бэкингем без колебаний выбрал лагерь, движимый ненавистью к Вудвиллам. Стаффорд предложил свои услуги Ричарду, пообещав примкнуть к нему. Глостер принял предложение, заявив Бэкингему, что намерен встретить монарха и Риверса на пути в Лондон. Оба герцога, Глостер и Бэкингем, написали Эдварду и Риверсу. Ричард напомнил о значении своих обязанностей защитника и покровителя, дабы оправдать желание присоединиться к кортежу суверена и сопроводить его в Лондон. Ричард спросил, - по какой дороге проследует король со свитой, дабы определить точку встречи, «чтобы в их обществе въезд в город оказался еще великолепнее». Граф Риверс и Эдвард выразили согласие, обозначив местом встречи Нортхэмптон. Даже беглый взгляд на карту позволяет установить, - для кортежа короля это подразумевало возвращение, ведь прямой путь из Ладлоу в Лондон пролегал южнее. В конце концов, Нортхэмптон являлся привычным пунктом по дороге из Йорка, по которой ехал Ричард, в столицу. Это значило, что Риверс и Эдвард не заподозрили ни единого дурного намерения у дядюшки суверена. Последний, нуждающийся в преодолении более продолжительного расстояния, выдвинулся в путь на юг 20 апреля, тогда как король еще 23 апреля находился в Ладлоу, отмечая там день Святого Георгия. В письме к жителям Кингс-Линна Эдвард поделился с ними намерением «очутиться в нашем городе Лондоне, с Божьей помощью, как можно скорее, дабы пройти в Вестминстере церемонию коронации». И 24 апреля, вместе с Риверсом и Ричардом Греем в сопровождении 2 тысяч человек юноша пустился в путь к Нортхэмптону, месту встречи с дядюшкой. Он прибыл туда раньше Ричарда и, вместо того, чтобы войти в городок, устроился с Риверсом и Греем в 20 километрах южнее, в местечке Стоуни Стратфорд, разместив сопровождающих в окрестностях с тем, чтобы позволить Глостеру обосноваться с его людьми в Нортхэмптоне. Ричард приехал 27 апреля, уже объединившись с Бэкингемом. В течение нескольких часов окажется разыгран первый акт драмы, которая приведет герцога Глостера на английский трон. Самыми правдоподобными источниками до сих пор считаются Кройлендская летопись и рассказ Доменико Манчини, «непредвзятого» и проницательного. В некоторых подробностях они отличаются, но в общем развитии событий совпадают. Первая из стоящих на повестке дня целей – прийти к единому мнению относительно происходящего. С этой целью Риверс и Грей отправляются в Нортхэмптон, чтобы там перехватить Глостера и Бэкингема. Кройлендская летопись рассказывает, - прибывших приняли крайне сердечно, они провели с соратниками приятный вечер за вкусной трапезой и потратили большую часть ночи на «дружеское» обсуждение действий. Для задержавшихся в Нортхэмптоне Риверса и Ричарда Грея было предусмотрено место ночлега. На следующее утро их, по приказу герцога Глостера, арестовали и под надежной охраной препроводили в Йоркшир, в крепость Шерифф Хаттон. Одновременно Ричард велел заблокировать все пути между Нортхэмптоном и Стоуни Стратфордом, дабы, согласно Манчини, «воспрепятствовать кому бы то ни было сообщить суверену о случившемся до приезда дядюшки». Затем, в сопровождении Бэкингема герцог поскакал в Стоуни Стратфорд и отдал приказ задержать старого камергера Эдварда, Томаса Вона, а также распустить королевское окружение, «под страхом смерти запретив всякому приближаться к местам, где в тот момент пребывает монарх». Изолировав подобным образом Эдварда, Ричард и Бэкингем почтительно предстали перед юным владыкой, 12-летним подростоком, едва вышедшим из детства и абсолютно оглушенным, чтобы познакомить его со своей версией произошедшего. «Со скорбным видом», - как докладывает Манчини, «они объяснили мальчику, что приехали для оказания защиты, ибо у него в окружении есть дурные советники, замышляющие недоброе против жизни и чести их господина. Эти советники», - продолжал Ричард, - устроили заговор «надеясь на гибель герцога и готовя ему западню в столице или по дороге, как признались в том их сообщники. Он утверждал, что прекрасно знает, как те пытались отобрать у него статус регента, доверенный Глостеру братом. Наконец, герцог решил, что данных людей нужно отстранить ради его же собственной безопасности и из опасения попасть в руки низких личностей, которые, как показывает пример предшественников регента, способны на все. Ричард объявил, - его кандидатура одобрена батюшкой короля, как имеющая силы взять в руки правление, не только ввиду опыта в подобных делах, но и благодаря народной любви. Герцог не пренебрежет никакой из своих обязанностей верного подданного и заботливого защитника и покровителя». Дурных советников следовало «отстранить», зловещее значение слова было довольно ясным, ведь «дитя окажется не в состоянии править столь обширным государством вместе с такими бездарными людьми». В соответствии со свидетельством Манчини, который, по-видимому, пользовался рассказом очевидца, Эдвард V ответил с удивительной для 12-летнего ребенка уверенностью. Воспитанный в лоне клана Вудвиллов и получивший, к восхищению родителей, замечательное образование с помощью Энтони, графа Риверса, дядюшки по материнской линии, он являл собой доказательство преждевременного созревания. Эдвард заявил, - советники были даны ему отцом, он целиком им доверяет и «желает их сохранить, пока ему не предоставят улики вредоносности последних. (…) Что до правления государством, король глубоко верил, как пэрам страны, так и королеве». Тут Бэкингем позволил разразиться ненависти, таившейся у него по отношению к Елизавете Вудвилл. Герцог произнес, что «не женщинам, а мужчинам следует править королевством», что, если суверен «и имел некоторое доверие к вдовствующей королеве, лучше от этого отступиться», и что ему полезнее «возложить свои надежды на баронов, обладающих благородством и влиянием». В процессе подобной беседы Эдвард, изолированный и лишенный преданных ему людей, не мог не подчиниться указаниям дядюшки, доставившего подростка в Нортхэмптон, дабы дождаться реакции Совета, королевы и лондонцев и лишь после этого продолжать путешествие к столице. В первом акте Вудвиллы утратили свой главный козырь: монарх попал в руки их противника, Ричарда, герцога Глостера, защитника и покровителя государства. Нортхэмптонское дело не являлось импровизацией, придуманной в течение одной ночи, какой представляет его Кройлендская летопись. Речь явно идет о заранее спланированной ловушке. Изъявленное Ричардом желание встретиться с королем и Риверсом, доверительность в отношении Энтони, вероятно, ни о чем не догадывавшегося, в процессе «дружеской» трапезы, его внезапное задержание, блокирование путей между Нортхэмптоном и Стоуни Стратфордом, наконец, речь, оправдывающая предумышленный удар, - все это предполагает подготовку и четкий план. Монарха не похищают, исходя из мимолетного желания. Встревоженный лондонскими новостями, переданными Гастингсом, Глостер взвесил существующие риски и решил поставить на карту свои статус защитники и покровителя государства и народную любовь, понимая, оставь он первый ход Вудвиллам, ему грозит оказаться отстраненным от событий, если не хуже. Действия герцога стали ответом на опасное положение, которое не он сформировал, но которое могло его раздавить. Задержав брата и сына королевы и взяв под надзор второго ее ребенка, короля, Ричард совершил настоящее объявление войны, брошенное Вудвиллам в лицо. Въезд в Лондон, 4 мая Клан родственников Елизаветы прекрасно понял, что происходит. Когда ночью 30 апреля в Лондон пришли известия из Нортхэмптона, королеву Елизавету и ее сына, Томаса Грея, маркиза Дорсета, охватила паника. Они укрылись в убежище Вестминстерского аббатства вместе с Лайнелом, епископом Солсбери, братом Елизаветы, а с ними и брат суверена, 9-летний Ричард Йорк, и его сестры, принцессы. Другой брат королевы, сэр Эдвард Вудвилл, недавно поставленный во главе патрулирующего Ла Манш флота, накануне уехал на побережье с частью казны суверена, чтобы заплатить экипажам кораблей. Утро 1 мая прошло в сильнейшем смятении, как повествует Кройлендская летопись. «Вы увидели бы сторонников и первых, и вторых, кто-то из них был искренен, кто-то скрытен из-за поднявшейся суматохи, но все они занимали какой-то лагерь. Одни собирали друзей и кучковались у Вестминстера от имени королевы, вторые – в Лондоне, под крылом у лорда Гастингса». Последних насчитывалось больше. Когда собрать сподвижников попытались Вудвиллы, то «установили, что умы не только смущены, они абсолютно враждебно настроены. Некоторые открыто высказывались, что справедливее и желательнее оставить юного монарха с дядюшкой по отцовской линии, чем с дядюшками со стороны матери и со сводными братьями». Даже старый канцлер Ротерхэм не знал, к какой партии ему примкнуть, сначала он отдал королеве печать, а затем ее забрал. В Нортхэмптоне Ричард написал два письма, предназначенных Совету и мэру Лондона для заверения их в своих намерениях. То, что он сделал, объяснял герцог, совершалось ради блага государства и безопасности короля, которому Глостер оставался верен. Видевший эти послания Манчини так описал их содержание: «Герцог не похищал своего племянника, короля Англии, скорее, он спас от гибели, как и страну, иначе бы юноша попал к тем, кто не пощадил ни чести, ни жизни его отца, к тем, кто не обратил бы внимания на младость сына. Подобный шаг оказался настоятельно необходим ради собственной безопасности Ричарда. Никто более него не пекся о благополучии короля Эдварда и о сохранении государства. Скоро он появится в городе вместе с юным сувереном для великолепной и торжественной его коронации». Еще одно послание Ричард направил новому канцлеру, Томасу Буршье, архиепископу Кентербери. В нем духовному лицу от имени короля говорилось: «Мы вас сердечно приветствуем и просим проследить за сохранностью и безопасностью Большой печати государства до момента нашего прибытия в город Лондон (…) Также проследите со все усердием собрать лордов, дабы обеспечить безопасность и сохранность нашего лондонского Тауэра и находящейся в нем казны. Мы полностью вам доверяем. Дано под нашей личной печатью в городе Нортхэмптон во второй день мая». Относительно касающегося казны, было уже слишком поздно. Часть ее забрал Эдвард Вудвилл, а оставшееся королева приказала отвезти в Вестминстер. Переходя к упомянутым лордам, следует отметить, что посыльный герцога их приободрил. Гастингс заверил вельмож, что защитник и покровитель королевства действует ради блага государства и монарха, и что дело трех заключенных – Риверса, Грея и Вона, окажется подотчетно Совету. В действительности Глостер приставил к ним надежную охрану и по отдельности отправил в принадлежащие ему замки: Риверса в Шерифф Хаттон, Грея – в Миддлхэм, а Вона – в Понтефракт. Начали ходить слухи, согласно которым, защитник и покровитель королевства намеревался завладеть короной. После нанесенного в Нортхэмптоне удара подобное подозрение являлось неизбежным, и герцог Глостер, очевидно, это осознавал. Не было ли подозреваемое в начале мая 1483 года уже замысленным, или слухи лишь заронили в душу Ричарда подобные перспективы? Факт их передачи демонстрировал готовность общественного мнения принять такой поворот. Как бы то ни было, герцог пытался понравиться юному суверену. 3 мая он велел назначить канцлером при Эдварде Джона, Джеффри, священника Пембриджского прихода, что принесло ему благодарность монарха. Тем не менее, защитник и покровитель государства начал лишать должностей Вудвиллов, троих из которых он успел отправить под арест. Остальные закрылись в стенах убежища Вестминстерского аббатства, где, в силу права на укрытие, задержать их не могли. В конце концов, было возможно забрать у них благосостояние. Глостер взялся за это со 2 мая, передав земли и крестьян имения Риверса в Вудхэм Мартине, что в Эссексе, некому Роберту Беллу. Положение Ричарда, однако, являлось более шатким, нежели представлялось. Как только Эдвард V прошел бы церемонию коронации, защитник и покровитель государства утратил бы свои власть и права. Суверен смог бы образовать новый Совет, куда вернулись бы Вудвиллы. Под угрозой находилось даже влияние герцога на севере, - 4 мая произошло встревожившее Глостера событие. В 17 лет бездетным скончался Джордж Невилл, герцог Бедфорд. Согласно тексту договора от 1475 года, определявшего последовательность наследования в семействе Невиллов, предусматривалось, что часть, отошедшая к Анне, дочери графа Уорика, должна, в случае смерти Джорджа бездетным, перейти к следующему наследнику. Анна была супругой Ричарда, поэтому последний являлся не более, чем пожизненным держателем владений Невиллов без права передавать их собственным детям. Без земель Джорджа Невилла могущество семьи серьезно уменьшалось. Эта причина также способствовала дополнительному поиску нового средства укрепить влияние клана. К настоящему периоду для герцога речь шла о максимальном использовании власти, даруемой ему статусом защитника и покровителя государства. Гастингс предупредил Ричарда, что в Лондоне «Глостера все хвалят за его преданность племянникам и стремление покарать их противников», и тот 4 мая вошел в столицу, тщательно проработав предварительно свое появление на сцене. Покинувший утром Сент-Олбанс кортеж возглавлялся облаченным в голубой бархат королем. Со стороны правой руки Эдварда сопровождал одетый в черное, «словно в траур» Ричард, как рассказывает Большая Лондонская летопись. Со стороны левой руки ехал герцог Бэкингем. За ними следовали 500 знатных уэльсцев и йоркширцев, равно в черном. С прибывшими не было солдат, их заменяло 4 повозки, «нагруженных оружием с девизами братьев и сыновей королевы, с глашатаями, объявлявшими на каждом встречающемся им перекрестке, что эти девизы оказались собраны у противников герцога, разместивших те в стратегических местах за стенами города, дабы напасть и убить скачущего туда Глостера». Столь грубо срежисированное появление, как докладывает Манчини, породило в толпе смятение. Пока кто-то требовал повешения Вудвиллов, их сограждане демонстрировали происходящий сейчас обман: привезенное оружие собрали много месяцев тому назад, в период войны против шотландцев. Это только сильнее подпитывало слухи об истинных стремлениях герцога Глостера. Прием суверена и двух герцогов лондонскими властями оказался крайне официальным без проявления чрезмерного восторга. Поприветствовать короля пришли 30 городских советников и уполномоченных от товариществ в алых одеждах во главе с мэром. Эдварда ввели во дворец епископа Лондона, где ему уже приготовили ночлег. Молодой человек находился под строгим надзором людей обоих герцогов, «опасавшихся, что он ускользнет или будет освобожден с применением силы». От короля отстранили последних верных ему старых придворных, таких как его наставник, Джон Олкок. Ричард устроился в своем доме на Кросби плейс. Король, королева-мать и защитник и покровитель государства Что же потом? Сначала преобладало облегчение. Внушавшие страх столкновения не случились. Послания и заявления Ричарда успокоили население, равно как и его решимость заставить мэра, советников и лордов принести суверену клятву в верности. На состоявшемся 10 мая заседании Совета Ричарда официально назначили защитником и покровителем страны: со стороны происходящее казалось повторением событий 1422 года, когда другой герцог Глостер, Хэмфри, также дядюшка несовершеннолетнего короля, Генриха VI, был поставлен на должность защитника и покровителя государства, что оказывало скорее успокаивающее воздействие. Представлялось, что Ричард играет отведенную ему роль. Дату коронации отнесли на 22 июня, а собрание Парламента для заседаний – на 25 июня. В ожидании этого Ричард возглавил правительство, принявшееся назначать на высокие посты офицеров при сохранении основного состава группы, унаследованной защитником и покровителем страны от брата, Эдварда IV. Джон Расселл, епископ Линкольна, «человек значительных познаний и великого благочестия», как характеризует его Манчини, был назначен канцлером. Джон Гюнторп – хранителем личной печати. Томас, лорд Стенли, - управляющим дома короля. Уильям Кэтсби, юрист, - канцлером графства Марч. Лорд Динхэм – управляющим графства Корнуолл. Лорд Говард – сенешалем герцогства Ланкастер. Граф Арундел – главным ловчим и лесником королевских угодий. Лорд Гастингс – камергером, главой монетного двора и правителем Кале. Джон Вуд, личный друг Ричарда, - казначеем. Подобный состав команды должен был позволить защитнику и покровителю государства вести дела страны без противодействий. Последний, впрочем, стал заботиться о соблюдении внешней формы, сотрудничая в принятии решений с монархом и ставя подпись под актами, уже отмеченными большой печатью. Эти акты, выпущенные от имени суверена, несли, тем не менее, упоминание: «При согласовании с нашим дорогим дядюшкой, герцогом Глостером, защитником и покровителем нашего королевства Англии» или «При согласовании с нашим возлюбленным дядюшкой, герцогом Глостером, защитником и покровителем нашего королевства Англии на протяжение нашей юности». Эдварда окружили со всех сторон. Службы его дома доверили бывшим служителям Эдварда IV, Эдварду Хардгиллу, комнатному секретарю, и Джону Норрею вместе с Уолтером Хангерфордом, личными оруженосцами монарха. С 10 августа на повестке дня возник вопрос о месте жительства суверена. Эдвард больше не мог оставаться в особняке епископа Лондона, удобном, но плохо приспособленном для королевского положения. Совет рассмотрел два пустующих места. Вестминстер исключили, - в аббатстве скрывались королева с семьей. Тогда герцог Бэкингем предложил Лондонский Тауэр. Блестящая идея была единодушно поддержана. Тауэр в рассматриваемую эпоху еще не пользовался зловещей славой, что осенит его совсем скоро. Внушительная крепость имела в дни Ричарда тот же облик, что и сегодня. Граничащая с Темзой и окруженная рвом с водой цитадель подчинялась грандиозной Белой башне, высотой в 30 метров и обхватом в 40 метров с 4-мя часовнями по углам. Возведенная при Вильгельме Завоевателе и завершенная в конце XI столетия Вильгельмом Рыжим, она защищала своими 5-метровыми в толщину стенами арсенал, в котором складывали латы, копья, мечи, алебарды, луки, стрелы, детали артиллерии и прочие военные механизмы, подвалы и склады, часовню Святого Иоанна, тюрьму и покои суверена. Вход в замок осуществлялся через заставу Колдхарборгейт (Холодную гавань), сегодня исчезнувшую и прилегавшую тогда к крепости вместе со своей внешней лестницей, которая позволяла добраться до двери на первом этаже. В течение веков вокруг Белой башни успели соорудить две концентрических ограды. Единственный доступ к ней защищался огромным барбаканом, иначе говоря, Львиной башней. Чтобы преодолеть ров, следовало подняться на мост, покрывающий расстояние в 30 метров длиной и охраняемый двумя башнями-близнецами, Средней и Байвордской. Далее вы попадали в проем между внешней оборонительной стеной справа, относящейся к XIV столетию, и внутренней оборонительной стеной, появившейся в XIII веке, соседствующий с 13 башнями. Пройдя его и миновав башню, ныне именуемую Кровавой, вы оказались бы во внутреннем дворе, на лужайке Тауэр Грин, где поставили часовню святого Петра. Ансамбль целиком находился в ведении хранителя, как и внушительный гарнизон. Тауэр - это не просто крепость. Это символ английской монархии в средние века. Король жил там вплоть до церемонии коронации, да и потом появлялся с разной периодичностью. Его покои располагались одновременно в Белой башне и в большом зале, примыкающем к внутренней стене укреплений. Замок гарантировал удобство и безопасность, по меньшей мере, по отношению к противникам извне. В Тауэре монарх укрывался в случае проблем, как случилось, например, в период восстания Джека Кэда. Но опасностей тут обнаруживалось больше внутри, нежели снаружи, и королевский замок легко мог превратиться в темницу. Здесь запирали важных лиц. Короля Франции, Иоанна Доброго, суверена Шотландии, Давида, герцога Карла Орлеанского, шесть горожан Кале, многочисленных английских вельмож и даже Генри VI. Чаще всего пленников держали в одной из башен внутреннего кольца укреплений, в башне Бошама. Бесполезно говорить, что отсюда почти не сбегали. В данных стенах можно было и жизнь оставить: для этого на лужайке Тауэр Грин предусматривалась плаха. Тем не менее, в мае 1483 года в замок-дворец с почестями ввели юного 12-летнего суверена, преисполненного обещаний и ожидающего церемонию коронации, совсем не подозревающего, что это место превратится в могилу его правлению. Начиная с этого момента, власть стала распределяться между 4-мя соперничающими друг с другом группировками. Все они находились в Лондоне. В Тауэре пребывал король. В Вестминстерском дворце – Совет. На Кросби плейс обретался защитник и покровитель государства, а в убежище Вестминстерского аббатства – сплотившаяся вокруг королевы семья Вудвиллов. Суверен демонстрировал явную безвредность. Он принимал посетителей, но имел мало средств, чтобы действовать. Его советники образовали официальное правительство с руководителями министерства финансов (Палаты Шахматной доски), казначейства, с хранителем личной печати и с министерством юстиции. Но они ничего не могли предпринять без соотнесения с мнением защитника и покровителя страны. Вудвиллы, с теоретической точки зрения, находились в аббатстве заблокированными от внешнего мира, пользуясь правом на убежище. Но у них была с собой часть казны, и члены клана сумели связаться с соратниками при помощи многочисленных посредников. «Они начали собирать армию, дабы защититься и освободить юного короля из когтей герцогов», - сообщает Манчини. Эдвард Вудвилл возглавлял флот, патрулирующий южное побережье Англии. Накануне прибытия Ричарда он вынудил Совет выплатить ему 2 тысячи 65 фунтов стерлингов 13 су и 4 денье, чтобы в течение 2 месяцев раздать жалованье 2 тысячам человек. Учитывая 856 ливров, полученных для подкупа капитанов 2-х больших парусных судов, и 226 ливров, происходящих из Тауэра, сэру Эдварду было чем поддерживать столь внушительные силы. К ним следует добавить грандиозную сумму в 10 250 ливров в золотых слитках, появившуюся благодаря «крупному якорному кораблю в Хэмптон Уотер и внесенную его хозяином в качестве залога с обязательством вернуть через 3 месяца». Поэтому у Эдварда Вудвилла имелась возможность создать врагу серьезные неприятности. И Ричард добился от Совета предписания роспуска войск. Не вернувшиеся домой офицеры объявлялись вне закона, их имущество конфисковывалось. «Основательное вознаграждение» предлагалось «любому, кто захватит Эдварда живым или мертвым». Начиная с 9 мая, Глостер назначает Уильяма Беркли командующим острова Уайт и повелевает Уильяму Овдейлу взять на себя ответственность за крепость Портчестер, близ Саутхэмптона. 10 мая Томас Фулфорд и Джон Халуэлл получили задание собрать флот Эдварда Вудвилла и рассеять его. 14 мая Эдварду Бремптону, Джону Уэллсу и Томасу Грейсону следовало принять капитуляцию руководителей восстания. Для поимки сумевших выбраться из Вестминстерского аббатства Энтони Вудвилла, Ричарда Грея и маркиза Дорсета снарядили погоню. Как бы то ни было, созданную Эдвардом Вудвиллом угрозу обратили в пыль довольно неожиданно. В собранном им флоте присутствовало множество итальянских кораблей. Особенно выделялись два крупных генуэзских судна, чьи капитаны после заявления защитника и покровителя оказались в затруднении, опасаясь утратить свой транспорт. Чтобы чувствовать себя в их отношении спокойным, Эдвард Вудвилл отдает приказ подняться на палубу итальянцев английским солдатам. Генуэзские офицеры предложили гостям вино и, когда те захмелели, как рассказывает Манчини, заковали, после чего «затрубили в трубы и рожки, вывесили королевский стяг и доложили, что покоряются защитнику и покровителю государства вместе с Советом». За ними последовали и другие итальянские корабли, а вскоре «и весь флот пошел за продемонстрировавшими пример генуэзцами». Армада Вудвилла рассыпалась, а сам он оказался вынужден бежать в Бретань. Избавившись от этой угрозы, Ричард продолжил конфискацию богатств семейства королевы, несмотря на некоторые недомолвки со стороны Совета. 14 мая великолепное имение Игтем-Мот в Кенте, чудесным образом сохранившееся до сегодняшнего дня и принадлежавшее кузену королевы, Ричарду Хоуту, было отдано сэру Томасу Уортли. 19 мая оказалась конфискована сеньория Уэмингтон. 21 мая Френсису, лорду Ловеллу, кузену Ричарда, пожаловали сеньорию Торпуотерфилд. 28 мая к министерству финансов (к палате шахматной доски) перешли доходы от владений Риверса. Остальные блага распределили между Уолтером Хангерфордом, Джоном Котингтоном и Робертом Пембертоном. Подобные ликвидации без подкрепления законом и иного мотива, чем стремление подточить могущество клана Вудвиллов, осуществлялись на основе личной печати Ричарда и вызывали мало возражений, настолько эта семья была населением не любима. В конце концов, Глостер столкнулся с противодействием Совета в вопросе о судьбе Энтони, графа Риверса, Ричарда Грея и Томаса Вона, задержанных в Нортхэмптоне и продолжающих находиться в Йоркшире под наблюдением. Защитник и покровитель государства желал избавиться от них, особенно от первых двух пленников, так как понимал, - после коронации Эдварда V они, несомненно, окажутся освобождены и попытаются тогда отомстить за себя. Герцог постарался заставить обвинить их в совершении измены, но безуспешно: Совет решил, что для этого нет достаточных доказательств. Непрочное положение Ричарда Этот отказ продемонстрировал шаткость положения Глостера. Со стороны казалось, что все в его руках: суверен пребывал под надзором в Тауэре, королеву заблокировали в стенах Вестминстерского аббатства, Совет в каждом вопросе угождал Ричарду, к тому же герцога поддерживала большая часть знати, среди которой присутствовало несколько весьма важных лиц. Здесь можно вспомнить Френсиса Ловелла, скоро ставшего виконтом Ловеллом, вероятно, самого старого и близкого друга Ричарда, назначенного им на должность дворецкого Англии и пожалованного с честью Уоллингфордом и сеньорией Торпуотерфилд. К тому же перечню относятся граф Линкольн, Роберт Стиллингтон, епископ Бата и Уэлса, Томас Лэнгтон, поставленный 21 мая епископом Сент-Дэвидса, сэр Ричард Рэтклиф, сэр Джеймс Тирелл, Роберт Брэкенбери, Уильям Кэтсби, Томас, лорд Стенли, пользующийся сильным влиянием в Ланкашире и Чешире, человек довольно искусный. Стенли, в соответствии с наглядной популярной поговоркой, «сразу видел, с какой стороны надо намазывать на хлеб масло», что сильно характеризовало свойственный ему оппортунизм. К числу самых восторженных сторонников Ричарда причисляли Уильяма Гастингса, кто провел в столице работу в пользу защитника и покровителя страны. Управляющий Кале, глава монетного двора и канцлер, он входил в ближний круг и пользовался влиянием как на прежнего короля, так и на Совет. Но это же влияние делало Гастингса опасным, сочти тот даруемые награды скромными. Еще одним могущественным, но достойным малого доверия «другом» был Генри Перси, граф Нортумберленд, хранитель восточной и центральной Марок, чей политический вес на севере почти мог сравниться с политическим весом там Ричарда. Как мы уже видели, сотрудничество молодых людей перед угрозой со стороны шотландцев не всегда оказывалось легким. Герцог продлил полномочия Перси в качестве хранителя всего на год, а обязанности капитана Бервика – на 5 месяцев. Более надежным являлся Джон Говард. Будучи на 30 лет старше Ричарда, он принимал участие во всех сражениях войн Алой и Белой розы, причем, всегда в лагере Йорков, что считалось исключительным примером верности. Человек действия, Говард блистал в боях как на суше, например, при Барнете и Тьюксбери, так и на море, где он бился против Уорика, против французов и против шотландцев. Пылкий сторонник Эдварда IV, сэр Джон встретил Ричарда в 1469 году, в Колчестере, в графстве Эссекс, в центре своих семейных владений, рядом с которыми покупал некоторые принадлежащие герцогу Глостеру объекты. Отчетные бухгалтерские книги Говарда раскрывают облик джентльмена-фермера, близкого с крестьянами и соседями, всегда готового преподнести им небольшие подарки, любящего пение и музыку, равно, как и Ричард, который временами отправлял к сэру Джону своих музыкантов. У себя в доме лорд Говард поддерживал «Томаса-арфиста», певца Николаса Степлтона и 4-х детей из хора часовни. Также сэр Джон любил театральные представления и книги. Чрезвычайно похожий на герцога по темпераменту, он был серьезен, прямодушен, доступен в общении и привязан к личным землям в Эссексе. Лорд Говард считался талантливым дипломатом. Именно он сопровождал Эдварда IV на мост в Пикиньи, что стоило ему содержания в 1 200 крон, выплачиваемого со стороны Людовика XI. Сэр Джон принадлежал к числу самых яростных сподвижников защитника и покровителя государства, 15 мая назначившего его управителем герцогства Ланкастерского к югу от течения реки Трент и получившего при том от лорда Говарда великолепную золотую чашу. Совершенно иной тип темперамента был у Генри Стаффорда, герцога Бэкингема, с мая 1483 года превратившегося в одно из центральных действующих лиц среди сподвижников Ричарда. Этот честолюбивый молодой человек, пламенный, красноречивый, высокомерный и неугомонный, стал для защитника и покровителя государства кем-то вроде второго «я». Казалось, что герцог подпал под чары данного характера, столь непохожего на него. Бэкингем являлся главным создателем и, может статься, спусковым механизмом переворота в Нортхэмптоне. С тех пор его жребий оказался тесно связан со жребием Ричарда, сделавшего Генри Стаффорда своим любимцем. Спустя несколько дней после победного въезда в Лондон обрамляющей фигуру суверена парой защитник и покровитель государства пожаловал другу невероятное сосредоточие полномочий и титулов. Сюда входили должности камергера и верховного судьи севера и юга Уэльса, хранителя и управляющего всех монарших земель в графствах Сомерсет, Шропшир, Херефоршир, Дорсет и Уилтшир с правом собирать там войска и брать под свою ответственность все оказавшиеся свободными королевские замки, хранителя, управляющего и почетного владетеля Монмаута и сеньории Ладлоу, хранителя и управляющего крепостей Уск и Конвей. Кроме того, Бэкингем получил внушительные суммы на поддержание в должном состоянии цитаделей и предположительный подъем армии с прилагающимся к ним «даром» в размере 1 тысячи марок. Генри Стаффорд стал в Уэльсе кем-то вроде вице-короля. Разумеется, Ричард нуждался в укреплении положения в указанном регионе, где ощущалось влияние Ланкастеров и Тюдоров, но подобная концентрация власти в руках у одного человека, без сомнения, не была желательной. История свидетельствует, чрезвычайно могущественные фавориты, не говоря даже об их способности оказаться опасными, притягивали к себе недоброжелателей, портили репутацию покровителя и всегда заканчивали жизнь довольно плохо. Здесь герцог совершил ошибку. Ослепленный описываемым ненадежным персонажем, постепенно принимавшим облик проклятия его души, Ричард пренебрег благоразумием, требующимся в отношении членов окружения, и эта слабость в стоящие на дворе смутные времена могла сыграть роковую роль. Одинокий, склонный к индивидуализму и закрытый, герцог не имел за спиной сплоченной и целостной команды. Его сподвижники не образовывали ни партии, ни клана. Они представляли собой воздушную коалицию личных интересов, не воодушевленную никакими общими ценностями. Каждый тогда искал собственной выгоды, не думая о преданности или о сохранении верности, но готовясь при малейшем признаке удачи сменить лагерь. Единственным способом обеспечить себе поддержку было распределение титулов, ответственности, земель и денег. Ричард же столкнулся с серьезными финансовыми трудностями. Государственные сундуки оказались пусты или же едва наполненными. Согласно Доменико Манчини, «полагали, что казну покойного короля, собранную такими трудами и в течение стольких лет, разделили между королевой, маркизом (Дорсетом) и Эдвардом (Вудвиллом)». В отношении денег, которыми воспользовался Эдвард Вудвилл, можно уверенно сказать об оставшихся на дне ящиков министерства финансов (Палаты шахматной доски) всего 490 ливрах и о 710 ливрах в сундуках Коллегии. Совету пришлось немедленно собирать 1 016 ливров в серебряной посуде, 1 800 ливров в золотых образках, 1 316 ливров в продаваемой торговцам-перекупщикам из Кале шерсти. Одновременно требовалось обратить внимание на срочные расходы: траты на похороны Эдварда IV (1 896 ливров), на будущую церемонию коронации Эдварда V и на поддержание в надлежащем состоянии крепостей и гарнизонов Кале и Бервика. Глостер не отказался от мысли возобновить военные действия против шотландцев. Граф Нортумберленд, в качестве хранителя графства Марч (восточной и центральной Марок) получил на жалованье их гарнизонам 2 тысячи марок. Гарнизон Бервика, включающий в себя 600 человек, обходился в 438 ливров в месяц, на восстановление его стен предусматривалось потратить 1 тысячу ливров, а на возведение новых – еще 1 600 ливров. Гарнизон в Кале вырос до 825 человек, и торговцы уже собрали на его оплату 1 220 ливров. Лорд Гастингс, как капитан города, хотел получить сумму основательней, по данному вопросу даже заметили некоторое напряжение между ним и герцогом. Защитник и покровитель государства отдавал предпочтение Бервику, Гастингс – Кале. Что до расходов на грядущую коронацию, - тут остановились на общей сумме в 2 тысячи марок, в соответствии с обсуждением на заседании Совета 9 июня. В таких условиях просьба о снижении налогов с жителей Йорка, представленная от их имени Анной, прибывшей, дабы присоединиться к своему супругу Ричарду 5 июня, по всей очевидности, не была встречена с радостью. В любом случае, следовало как можно быстрее созвать на заседание Парламент, чтобы его представители проголосовали за принятие нового чрезвычайного налога. С 13 мая были отправлены приглашения для избрания членов Палаты общин и их общего заседания 25 июня. Герцог оказался под давлением. Его положение отличалось непрочностью и нервным напряжением, так как время поджимало. Документ о приглашении избрания в Парламент, подписанный от имени короля, уточнял, - речь идет о решении «некоторых сложных и срочных вопросов, касающихся как нас, так и состояния нашего государства - Англии». Предусмотренная для церемонии коронации дата – 22 июня – надвигалась широкими шагами. Что случится после ее наступления с защитником и покровителем страны? Устранение лорда Гастингса, 13 июня Вопрос встал перед Советом, когда Ричард еще продолжал серьезные приготовления к церемонии коронации. Под руководством хранителя гардероба, Питера Кертиса, портные работали над необходимыми на мероприятии костюмами и выбирали, кто предстанет в роли вооруженных рыцарей в момент священнодействия.Относительно судьбы защитника и покровителя государства после 22 июня решили…ничего заранее не решать. Исключительно Парламент, куда начали избирать представителей и который должен был воссоединиться 25 июня, оставлял за собой здесь последнее слово. Серьезнейшим образом рассматриваемое решение состояло в продлении полномочий Ричарда после коронации вплоть до наступления совершеннолетия суверена, то есть еще на 4 года. Подобный выход хотел предложить канцлер, Джон Расселл, в речи, что он приготовился произнести перед Палатой общин и чей набросок лежит сейчас в недрах Британской библиотеки. Согласно Джону Расселлу, «полномочия и власть моего господина Защитника и покровителя государства настолько целесообразны и разумны, что ему следует быть одобренным и утвержденным именем данного собрания». И это продлится пока «зрелость и личное влияние» юного монарха не придут к гармонии. Для Расселла, знакомого с трудами классиков, «опека и надзор за королевской личностью правителя на протяжение его нежного возраста будут обеспечены, как было в случае Марка Эмилия Лепида, дважды исполнявшего обязанности консула в Риме». Канцлер объявлял об убежденности, - суверен обрадуется возможности оказаться под руководством дядюшки. Сэр Джон добавил пару строк, направленных против Вудвиллов, в особенности, против лорда Риверса, с двойной игрой слов в окончании. Устойчивость, по словам Расселла, скорее свойственна островам, омываемым «морем или полноводными реками». Ричард же отличается высочайшим благородством, «пожалованный великими милостями, владениями и богатством» - то есть, Ричард, некоторым образом, богат. Нет уверенности, что Парламент нашел бы это очень забавным, но, как бы то ни было, речь так никогда и не оказалась произнесена. Герцог Глостер больше рассчитывал на силу, нежели на неровную риторику канцлера, для обеспечения своих полномочий. 10 июня он обратился с воззванием к верным друзьям на севере. Ричард написал Джону Ньютону, мэру Йорка: «Мы сердечно просим вас прибыть и присоединиться к нам в Лондоне, как сочтете возможным, со всеми теми, кого сможете вооружить, дабы помочь нам участием в борьбе против королевы, ее родни, сторонников и близких, стремившихся и стремящихся каждый день нас убить и сокрушить, равно как и нашего кузена, герцога Бэкингема, и других носителей королевской крови в этом государстве». На следующий день такое же воззвание было обращено к Ральфу Невиллу: «Придите и примкните ко мне со всеми доступными вам силами, вооруженные и как можно скорее». Идентичный клич отправился к графу Нортумберленду и всем людям, которых он мог снарядить. Обращение Ричарда представлялось малоубедительным и столь же слабо связанным внутри текста. Несомненно, он надеялся, собрав в столице своих вооруженных сторонников, оказаться в состоянии надавить на Парламент. Но это оставляло его верным сподвижникам мало времени для подготовки: максимум, 2 недели, чтобы распространить известия, снарядить людей, собрать их, организовать и отправить в путь из Йоркшира. Обвинения в заговоре против жизни герцога, однако, кажутся более правдоподобными, ходили слухи на тему тайных сообщений между королевой и неизвестно где скрывающимся маркизом Дорсетом. Для ровного счета Ричард также предположил, что Елизавета могла прибегать и к колдовским практикам. Но население это, как кажется, почти не взволновало. Один город Йорк отправил в столицу достойную уважения группу из 200 всадников, тогда как Халл с трудом собрал 12 человек, да и остальные местности ненамного его опередили. Подобный недостаток готовности толкнул Глостера совершить 19 июня новое объявление, его интонация оказалась гораздо торопливее. Защитник и покровитель государства велел, дабы «все мужчины в лучшем их снаряжении после прочтения вышеуказанного заявления поднялись и явились в Лондон под его руку в обществе кузена герцога, графа Нортумберленда, лорда Невилла и других доверенных лиц, назначенных Глостером для оказания помощи и поддержки в подчинении, устранении и усмирении королевы». Елизавета обвинялась в желании убить Ричарда, Бэкингема и «всех вельмож их круга». В столице это создало смуту. Власти Лондона колебались, не зная, что думать о предполагаемом заговоре, и обсуждали подробности происходящего, например, будут ли прибывшие носить ливрею герцога Глостера или ливрею города? Даже в Йорке войска собирались с трудом. 21 июня Ричард отдал себе отчет в том, что опоздал. Ожидаемая армия не подготовится к открытию заседаний Парламента. Защитник и покровитель государства просто приказал отменить созыв собрания и отодвинуть дату церемонии коронации. Что творилось на самом деле? Положение отличалось запутанностью. Источники противоречат друг другу, их повествования лишь затемняют понимание и последовательность событий. Внимательное изучение имеющихся текстов позволяет утверждать, что опасения Ричарда имели под собой основание. Чего он боялся, так это союза между Вудвиллами и чрезвычайно влиятельной группой советников, под предводительством Гастингса. Данный союз заставил бы короновать Эдварда V как можно скорее, а заодно покончил бы с институтом защиты и покровительства государству. Вплоть до недавнего времени сэр Уильям являлся одним из самых пылких сподвижников Ричарда, которому последний был частично обязан сплочением Лондона. Тем не менее, очень быстро, в течение мая, между мужчинами возникли разногласия. Гастингс счел себя недостаточно вознагражденным за оказанные в недавнем прошлом услуги и стал косо смотреть на присваиваемое Глостером возрастающее влияние. Верный династии Йорков, сэр Уильям твердо поддерживал Эдварда IV, и теперь тревожился, наблюдая Эдварда V в состоянии ограничения его свободы защитником и покровителем страны: «и на смену сильной радости пришла печаль», - свидетельствует Кройлендская летопись. Поэтому Гастингс тайно наладил связь с королевой Елизаветой, чтобы помазать Эдварда V на царство как можно раньше. Его точку зрения разделяли 3 члена Совета. Томас Ротерхэм, архиепископ Йорка, который, как писал Манчини, «пусть и был скромного происхождения, стал, благодаря своему таланту, важной персоной при короле Эдварде и много лет работал в монаршей канцелярии», с приездом в Лондон Ричарда свою должность канцлера утратил. Джон Мортон, епископ Или, 60-летний и полный сил, мастер заговоров, всегда готовый вывернуть свою рясу светлой и выгодной стороной наружу. До перехода к Йоркам служил Ланкастерам, а в будущем при Тюдорах стал министром. Но и здесь ставки сэра Уильяма Стенли, бывшего мужа сестры Создателя королей, не находили себе соперника, ибо он менял поддерживаемые кланы без малейшего зазрения совести. Полуподвальным союзам банд, подобных банде квартета Гастингса-Ротерхэма-Мортона и Стенли, было чем тревожить Ричарда, подозрения которого воодушевлялись Бэкингемом и Кэтсби. Бэкингем положил глаз на посты, занимаемые Гастингсом на севере Мидлендса. Что до Уильяма Кэтсби, превратившегося в одного из самых верных соратников Глостера, он происходил из знати Лестера и недавно был назначен канцлером графства Марч, тесно связанного с Бэкингемом. Тогда же на сцену выходит следующий персонаж, неизвестный рыцарь из Йоркшира, который станет частью ближнего круга помощников защитника и покровителя государства, - сэр Ричард Рэтклиф. Это ему будет поручено доставить мэру Йорка 10 июня послание от Ричарда, назвавшего молодого человека «верным слугой». Представляется, что от Генри Стаффорда, герцога Бэкингема, герцог Глостер, как утверждает Манчини, «узнал, что иногда они (Гастингс и его приспешники) встречаются в домах то одних, то других», и что равно часто они посещают палаты суверена в Тауэре и поддерживают связь с королевой в Вестминстерском аббатстве. Это предполагало посредника, связывавшего между собой различные точки. И данная связь оказалась самой неожиданной, ибо речь шла о Джейн (Елизавете) Шор, прежней, предпочитаемой остальным, возлюбленной Эдварда IV. После смерти суверена, а, может статься, и до нее, Джейн стала возлюбленной Гастигса и, либо одновременно с этим, либо в порядке очередности, еще и возлюбоенной маркиза Дорсета, Томаса, сына королевы Елизаветы от первого брака. Хотя та, как писал Томас Мор, «ненавидела даму интенсивнее, чем какую-либо иную женщину, ведь Джейн являлась любимейшей из подруг ее мужа, короля», а сейчас и ее сына, благодаря госпоже Шор Елизавета получала письма от Гастингса и от Дорсета. На протяжение мая инициативы сэра Уильяма становились все подозрительнее. Он укрепил гарнизон в Кале, которым руководил, солдатами, происходящими из родного ему региона, Дербишира. Это требовалось для упрочнения их личных связей. Также Гастингс учредил для себя собственную охрану. 13 мая сэр Уильям заключил равносторонний договор с неким Томасом Грином. Согласно ему, последний обязывался, как сказано в тексте, «нести в течение моей жизни, как в мирных условиях, так и в военных, со столькими вооруженными людьми, сколько сумею набрать, верную и честную службу, когда бы названный господин или любой другой от его имени меня не попросил, на средства названного господина, пока я существую». Действительно, Гастингс собирал личное войско. Выросший среди насилия, войн и убийств 1460-1470 годов Ричард осознавал лучше кого бы то ни было, - удар наносить следует первым. Нравственным вопросам тут места не находилось: между Гастингсом и Глостером стояли жизнь или смерть. «Таким образом, защитник и покровитель государства, сломя голову, бросился в бездну преступления», - написал Манчини, - «от страха перед способностями и влиянием опасных для себя людей». Эвфемизм. У герцога не имелось выбора. 12 июня Ричард решил, что завтрашнее заседание Совета пройдет в делении на две группы. Первая устроится в Вестминстере, под председательством канцлера Джона Расселла. Вторая – в Тауэре, в 10 часов утра. В составе последней группы числятся Гастингс, Ротерхэм, Мортон, Стенли, Бэкингем, лорд Говард и множество верных председательствующему там Глостеру лиц. В соседнем помещении разместят вооруженных солдат, которым следует по данному им знаку ворваться, убить сэра Уильяма и захватить оставшуюся троицу. Все развивалось, как предполагалось, совершенно просто, повторяя часто повторяющийся в истории сценарий. Доменико Манчини излагает нам краткую, но, несомненно, более правдоподобную версию. 13 июня, «когда все они вошли в комнату для обсуждений, защитник и покровитель государства, как и было предусмотрено, воскликнул, что против него приготовлена ловушка, что приглашенные явились с оружием, дабы напасть первыми. В ответ на его слова размещенные господином рядом солдаты бросились вместе с герцогом Бэкингемом и сокрушили Гастингса под ложным предлогом совершения измены. Они задержали остальных, сохранив им жизнь, вероятно, из уважения к вере и святым предписаниям. Так погиб Гастингс, убитый не врагами, которых опасался, но другом, в ком никогда не сомневался». Другом, впрочем, обреченному его же волей на недобрый жребий. Полидор Вергилий, несколько лет спустя, расцветит эту сухую версию несколькими живописными чертами собственного изобретения. Историк припишет Ричарду высокопарную речь, обвиняющую королеву Елизавету в использовании против него магических чар, в качестве доказательства, подкрепленную размахиванием недействующей рукой. «Господа, я собрал вас здесь сегодня, чтобы продемонстрировать, с какой опасностью мне приходится иметь дело. Я больше не сплю – ни днем, ни ночью. Я не в силах ни есть, ни пить, моя кровь и сила уходят из меня, а все мои члены высушены, как вам видно (он продемонстрировал руку). И эта напасть вызвана известной женщиной, королевой Елизаветой, отравившей меня своими губительными магическими чарами». Довольно театральный и неправдоподобный жест со стороны Полидора Вергилия. Ричард никогда не жаловался на какую бы то ни было атрофию руки. В действительности Гастингс не был сражен на месте. Его вывели на воздух и лишили головы во дворе. Ричард приказал захоронить сэра Уильяма в Виндзоре, около могилы Эдварда IV и взял на себя обязательство перед вдовой казненного, Екатериной, не начинать против ее покойного супруга процедуры отчуждения гражданских и имущественных прав, что позволило бы забрать все его богатства. Брата Гастингса даже немного погодя восстановили на его должности капитана Гиени, на территории Кале. Поразительная снисходительность по отношению к человеку, который недавно пытался организовать его убийство и совершить государственную измену. Тут мы сталкиваемся с важным качеством герцога Глостера: безжалостный, пока вопрос касался устранения вставших на дороге людей, он до максимума ограничивал число побочных жертв, щадя окружение противников, и не колебался принимать на службу и использовать перебежчиков из враждебного лагеря. Таким образом, сподвижники сэра Уильяма смогли извлечь из произошедшего чрезвычайно завидную выгоду. Задержанные в палатах Совета 13 июня, они были очень быстро освобождены. Архиепископ Ротерхэм попал под надзор Джеймса Тирелла. Епископ Джон Мортон оказался отправлен в один из замков герцога Бэкингема, Брекон, и уже оттуда был выпущен по требованию Совета, посчитавшего его действия вызванными «свойственным человеку заблуждением и совсем не упрямством», а святого отца «неустанно пытавшимся снискать прощения за допущенную ошибку». Что до Томаса Стенли, он покинул помещение со шрамом на лице, полученным в процессе задержания, но спустя каких-то несколько дней вернул себе место в Совете и стал пылким соратником Ричарда до ближайшей возможности его предать. Другие действующие лица меньшего значения оказались потревожены в той же степени. Так случилось с Джоном Форстером, разделявшим с лордом Гастингсом управление аббатством Сент-Олбанс. Он также являлся главным сборщиком дома королевы. Задержанный 14 июня Джон Форстер два дня спустя уступил свою должность управляющего Уильяму Кэтсби, что не помешало пребыванию джентльмена в Тауэре в течение 40 недель. В списке счетов Елизаветы, тогда как она находилась в убежище Вестминстерского аббатства, есть упоминание о передаче 13 фунтов стерлингов 6 шиллингов и 8 денье «мастеру Форстеру», что, несомненно, предполагает службу последнего посредником с Уильямом Гастигсом. Равно Ричард приказал задержать Оливера Кинга, королевского секретаря, который позднее скажет, что был «жестоко заточен герцогом в Тауэре…и оказался в опасности потерять жизнь». Еще одной посредницей являлась Джейн (или Елизавета) Шор, иначе, как ее называли в официальных документах, «жена Шора». Даму задержали, ее жилище обыскали и ограбили, а саму арестованную обвинили в колдовстве. При отсутствии необходимых доказательств Ричард был вынужден передать Джейн епископу Лондона, Томасу Кемпу, дабы тот наказал ту за низкую социальную ответственность. Этот шаг заставил многих хохотать, как свидетельствовал Томас Мор, ведь ее поведение пользовалось общей известностью и, до настоящего момента, никого не волновало. «Все понимали, что это правда, и смеялись, наблюдая, как происходившее вдруг стали принимать чересчур серьезно». Эпизод приоткрывает еще одну грань личности Глостера – его пуританизм. Джейн Шор обрекли на проход по городу в нижней рубашке со свечой в руке, что, как снова добавляет Томас Мор, стоило ей больше восхищения, нежели презрения, особенно, со стороны мужской части зрителей. Она отличалась «такой красотой и обаянием, что позор обратился для нее в хвалы тех, кто скорее влюбился в ее тело, чем заинтересовался душевным содержанием». Следующий персонаж, от кого Ричард стремился себя обезопасить, - Томас, маркиз Дорсет, сын королевы от первого брака. Молодому человеку удалось ускользнуть из убежища Вестминстерского аббатства. «Герцог узнал от своих агентов, что маркиз оставил убежище и, предполагая скрывание юноши в окрестностях, Ричард велел войсками и собаками оцепить места, где уже собирали урожай, как и возделанные или заросшие лесом. Дорсета травили, словно дичь на охоте, приближаясь все ближе и ближе, однако, его нигде не обнаружили». Герцог Йорк в Тауэре, 16 июня Известие об убийстве Гастингса распространилось в Лондоне почти мгновенно, и там вскоре послышался тревожный возглас: «Измена! Измена!» Начали возникать самые безумные россказни, ведь никто не знал, что случилось на самом деле. «Жители, слышавшие вопль, но не подозревавшие о его причине, паниковали, и каждый из них хватался за оружие», - пишет оказавшийся свидетелем событий Манчини. Ради успокоения умов Ричард отправил по улицам глашатая, зачитывающего воззвание и объясняющего, что заговор был раскрыт, и что его целью являлось убийство защитника и покровителя государства, а равно захват короля. Вдохновителя интриги, лорда Гастингса, сразу же казнили. Поэтому, причин сходить с ума нет, все идет хорошо, горожанам следует вернуться к привычной деятельности. Согласно труду Томаса Мора, текст воззвания был начертан на пергаменте, прекрасным каллиграфическим почерком, менее чем два часа спустя после произошедшего, и вызывал нечто серьезнее, нежели обыкновенные подозрения: «даже ребенок увидел бы, что герцог подготовился заранее», - подводит черту автор. Но толпу и наполовину не убедили. Быстрая последовательность драматических событий на протяжение апреля волновала и целилась в одинаковом направлении: взятие в свои руки власти и, может статься, коронация герцога Глостера. Что бы ни случилось, все пытались, с успехом или нет, успокоиться: «До настоящей минуты», - утверждает Манчини, - «пусть признаки указывали, что он стремится к короне, Глостер отрицал, вопреки всему, и малейшую надежду, ибо еще не претендовал на трон, и заявлял, что совершит максимум, от него зависящего, дабы покарать измены и ошибки. Да и комплекс личных актов вкупе с официальными документами носили на себе титулы и имя Эдварда V. Но стоило устранить с дороги Гастингса, как окружению монарха запретили с ним общаться». Убийство Гастингса, действительно, стало решающим для судьбы Ричарда шагом. С данной минуты ничто уже не могло остановить Бэкингема и Глостера. Существовал ли или нет заговор между Вудвиллами и Гастингсом, члены Совета, наряду с правящими кругами и высшей знатью, из страха или из выгоды, сделали вид, что поверили в него, ведь отныне герцог всем внушал ужас, грозя соответствующим подвигам вознаграждением. Для автора Кройлендской летописи, «оказались устранены три важнейших сторонников нового суверена, да и оставшихся ему верными ждала сходная участь. Теперь оба герцога делали все, что им было угодно». Ричард и Генри Стаффорд зашли слишком далеко, чтобы отступать: тиски вокруг Эдварда сжимались. Слухи множились, поэтому последний акт никого не удивил. Решения принимались одно за другим с беспощадной логикой. Неизбежно приходилось переходить к следующему этапу. Требовалось покончить с присутствием королевы Елизаветы и остатка рода Вудвиллов, продолжающих скрываться в Вестминстерском аббатстве, пользуясь правом на убежище. Подобный островок сопротивления в сердце столицы являлся невыносимым, тем более, что было известно о постоянных сообщениях королевы с ее сыном, маркизом Дорсетом, который передавал матушке послания из найденного им укрытия. Настоятеля Вестминстерского аббатства, хранителя убежища, обвинили в небрежности в надзоре за королевой, как свидетельствует о том послание Саймона Сталлуорта, члена дома канцлера, от 9 июня. К тому же, Елизавета держала рядом с собой младшего сына, 9-летнего Ричарда, герцога Йорка, брата короля Эдварда V. Коронация последнего все еще предполагалась на 22 июня, и даже речи не было об устройстве церемонии в отсутствии брата суверена, наследника трона. «По причине родственной близости и его статуса, герцогу Йорку следовало исполнять в церемонии важную роль», писал Манчини, выражая мнение защитника и покровителя государства, в связи с коим «не подобало, дабы монарха короновали без брата». Так как Елизавета, вопреки обещаниям относительно ее безопасности, упрямо отказывалась покидать убежище, королеву пытались убедить позволить, по меньшей мере, юному герцогу Йорку присоединиться к суверену. В ответ – новый отказ. Не составляло труда нарушить право на убежище и силой проникнуть в аббатство, чтобы захватить ребенка, но это катастрофически отразилось бы на образе Ричарда. В соответствии со сведениями Манчини, Глостер спросил, «не удерживается ли дитя близ матери против своего желания», тогда не будет запрещено использовать силу ради «его освобождения, ибо предки создавали убежище, как место для укрытия, а не для заключения, а в данном случае мальчик стремится оказаться рядом с братом». Этот довод совсем не убедил епископов. Однако, требовалось действовать. 16 июня Ричард созвал в Тауэр сподвижников и группу солдат. Оттуда они на лодке направились в Вестминстер, аббатство оцепили и на переговоры с Елизаветой внутрь запустили епископа Кентербери, Томаса Буршье, в сопровождении герцога Бэкингема и лорда Говарда. Королева, в конце концов, уступила настояниям архиепископа, убедившего ее положиться на честное слово Глостера. В любом случае, выбора у нее не было. Либо Елизавета разрешала сыну выйти, либо солдаты заходили внутрь и начинали его искать. Герцога Йорка сопроводили в Вестминстер Холл, где он встретился с канцлером, с Бэкингемом и, наконец, со своим дорогим дядюшкой, герцогом Глостером, почтительно приветствовавшим ребенка «множеством добрых слов», перед тем, как отправить маленького Ричарда присоединиться к брату в лондонском Тауэре. В обычные времена тут не из-за чего было бы тревожиться: по традиции, и король, и его ближайшие родственники накануне коронации размещались в Тауэре. Но мы ведем рассказ о временах не обычных. Даже составитель Большой Лондонской летописи зафиксировал – «после этого и принца, и герцога Йорка велели стеречь еще внимательнее, а наедине говорили, - защитник и покровитель государства собирается стать королем». Подозрение утверждалось новой предпринятой Ричардом мерой: он удостоверился в надежности следующего племянника, Эдварда, графа Уорика, 10-летнего сына герцога Кларенса. Глостер не отправлял мальчика в Тауэр, напротив, отдал на попечение супруги, Анны, «ибо опасался, что, если все потомство короля Эдварда (IV) угаснет, то это дитя, также имеющее в жилах монаршую кровь, сможет создать ему проблемы», - полагал Манчини. Вот мы и подобрались к 17 июня. Герцог Глостер взял положение под контроль: все его племянники находились под наблюдением, Совет попал в подчинение, семейство Вудвиллов раздробили, королеву лишили свободы передвижения стенами Вестминстера, ее сын, Дорсет, ринулся в бега, а брат, Ричард, скрылся в Бретани. Коронация ожидалась 22 июня, а открытие заседаний Парламента – 25 июня. Войска из Йоркшира, на которые защитник и покровитель государства возлагал надежды по устрашению собрания, задерживались. Идти в ногу с ранее принятым графиком не представлялось возможным. Тогда, как мы это уже знаем, не вдаваясь в объяснения, Глостер решил передвинуть церемонию коронации и созыва Парламента на 9 ноября. Одновременно Ричард собрал собрал знать, потребовав от каждого из вельмож взять с собой лишь несколько человек, дабы избежать разграблений. Последней предосторожностью стало вынесение приговора трем пленникам, после нортхэмптонского переворота заключенным в йоркширских крепостях герцога: Энтони Вудвиллу (лорду Риверсу), графу Ричарду Грею и сэру Томасу Вону. 23 июня лорда Риверса, брата королевы Елизаветы, удерживаемого в Шериф Хаттоне, оповестили, - он осужден на смерть по обвинению в участии в организованным его сестрой заговоре. Энтони составил прекрасное завещание. Относясь к миру литературы, лорд Риверс сочинил балладу о хрупкости человеческой жизни и о неизбежности жребия каждого. 24 июня его переправили в Понтефракт, где Энтони встретился с Греем и Воном, а уже 25 июня трио мужчин обезглавили по инициативе графа Нортумберленда и Ричарда Рэтклифа. Власяницу, которую носил Риверс, повесили в церкви Донкастера в качестве реликвии. С пути убрали все препятствия. Все было готово к следующему этапу, который предполагался решающим. Но каким он мог оказаться? В чем заключаться? В коронации Эдварда V? В продлении института защиты и покровительства государства? В захвате короны Глостером? В конце весны 1483 года никто этого не знал, без сомнения, даже Ричард, который, отодвинув коронацию и сбор членов Парламента на 9 ноября, предоставил себе продолжительный отрезок времени на размышление. Рассмотрению подверглись абсолютно все варианты. Герцог превосходно понимал, - слухи приписывают ему намерение занять трон. И он мог совершить подобное, ни в коей мере и потрясая основы общественного мнения, по большей части, к нему благосклонного и остерегающегося случайностей, связанных с несовершеннолетием суверена. Насколько бы не казалась подобная мысль искусительной, следовало еще отыскать достаточно правдоподобное объяснение для убеждения как вельмож, так и себя самого. «Верность связывает меня», - гласил девиз Ричарда, и эти слова не были для него совершенно мертвым звуком. Оказавшись, благодаря стечению обстоятельств, на подобном решающем перекрестке судьбы, герцогу ничего другого не оставалось, кроме как следовать предначертанному ему жребию.