Падший будет прощен

Ребенок, которого не обнимала деревня, сожжет ее дотла, чтобы почувствовать ее тепло. Африканская пословица

      С тех пор, как отец ушел от матери, Харун ненавидел их особняк в Урфе и не выносил Аджену-ханым, приезды которой вечно походили на торжественные въезды прокуратора в оккупированные римлянами земли. Сегодняшний не стал исключением. Мать с волчихой пили кофе во дворе, у бассейна. Территорию оцепили ее охранники, но Харун, еле волочивший ноги со школы, плевать на них хотел. Раздражало больше то, что этот вечер безвозвратно испорчен, потому что Аджена-ханым, как обычно, задержится на ужин и надо уделить ей время.       Харун дополз до дивана в гостиной, уронив на него сумку и себя, и унесся мечтами в Стамбул, где преподавал когда-то дед Дживан. Еще каких-то три года, и Харун — совершеннолетний студент. Три года потерпеть.       У него едва получилось расслабиться, как в прекрасный образ бесцеремонно вторглись голоса, текущие через раздвинутые панорамные двери. Мать и госпожа Аджена обсуждали работу, сидя к дому спинами, но разговор проходил не так, как в прошлые разы. До Харуна вдруг запоздало дошло, что кровожадные хищницы заговорили о своих жертвах, и он скрылся за спинкой дивана с заполошно стучащим сердцем и весь превратился в задетый оголенный нерв.       — Прелестные. Они выглядят здоровыми, — сказала волчиха придирчиво.       — Да, и приехали одни. В отеле за ними ведется слежка. Эти замужем, возраст у всех подходящий.       — Прекрасно. Не упусти их, Фюсун, нам нужна эта сделка. Доплати ресепшену, пусть смотрят тщательнее. И уладь вопрос с полицией. Ни к чему отпугивать туристов.       Внутрь дома вперлось зайти охраннику волчихи. Услышав стук парадной двери и заметив рослый силуэт в коридоре, Харун заметался на месте. Он схватил сумку. Поддался отчаянному порыву улизнуть через кухню, соединенную аркой с гостиной, и в дикой спешке распластался на журнальном столике, споткнувшись о его ножку. Во дворе стало шумно. На мгновение Харуна объяла пожирающим пламенем четыреждыблядская ярость на свою неуклюжесть, но она же придала сил. Он поднялся сквозь боль в теле. И в ту минуту, как мать с госпожой Адженой и охранник зашли в гостиную, на столике уже лежала его сумка. Словно он только что пришел с учебы, злой и уставший, и смачно швырнул на столешницу не себя, а учебники.       — Что случилось? — мать окаменела в дверях суровой статуей, подражая Аджене-ханым, разве что у той глаза не застилал животный страх. Если волчиха поймет, как много он услышал, ему конец.       Из боязни перед ней мать нашла удобным для себя удержать маску ледяного безразличия и стать его вторым палачом, разочарованно ожидающим казни. Она ничего не предприняла, не подстраховала его, не отвлекла волчиху выдуманным предлогом, и Харун расценил ее трусость как отказ занять его сторону. Для матери слишком важна ее золотистая львиная шкура.       Каждый был сам за себя.       Аджена-ханым внимательно взглянула на Харуна и скупым кивком как будто дала две секунды на принятие решения. Он проглотил вязкий комок в горле. Легкие заполнил ее едкий, тошнотворный парфюм, а в последний миг — крик ужаса, который Харун перевел в вежливую улыбку. И попробовал себя спасти:       — Извините, я не знал, что вы здесь, я бы не мешал. Плохой день в школе.       Его милостиво пригласили к бассейну. Уловив какой-то жест волчихи, охранник уже вынес оттуда секретные документы, по-видимому, с информацией о девушках. Это подозрение вошло в нутро Харуна, как ржавый гвоздь.       — Отдохни с нами, Харун, — разрешила госпожа Аджена, забравшись в шезлонг. В глубоких рубцах, которыми морщины изрезали ее восковое лицо, несмотря на талант пластического хирурга, притаилась злобная насмешка. — Расскажи, как дела в школе.       Он опустился в кресло, хотя наверняка для Аджены-ханым это выглядело так, будто у него отнялись ноги и он беспомощно упал. А сейчас попросит пощады или призовет на них кару Всевышнего. Но он принялся запихивать в себя фрукты и бутерброды, изображая голод и надеясь, что Аджена-ханым верила его бесталанной игре в раздолбая-школьника. Еда с привкусом крови лезла обратно. Тогда Харун запил ее стаканом воды и задышал незаметно и медленно, стараясь ничем не выдать гнев и омерзение.       Остаток встречи отпечатался в сознании бесконечно долгими часами светской беседы, которую Харун провел под ледяными взглядами убийц. Звери, влезшие в человеческую плоть, смотрели испытующе и выразительно, уволакивая за собой во тьму.       Взгляд Сардара таким не был. Он и близко не казался убийцей и стоял в полнейшем замешательстве, держа руки поднятыми. Он настоял опустить оружие и выслушать его. Перед тем как сделать это, Харун торопливо осмотрелся. По улице гулял холодный ветер, разбрасывая листья и вздымая пыль, фонари бледно светили, бессильно отгоняя густую темноту. Еще работали фары внедорожника Сардара и заведенной легковушки Харуна, позволив ему убедиться в том, что за углом их никто не караулил и курдов всего двое. Харун сказал им, что уберет пистолет лишь в том случае, если они тоже избавятся от своего оружия.       — Справедливо, — согласился Сардар, так как они превосходили Харуна числом.       Он передал автомат напарнику, который отнес все, в том числе собственные пистолет и ножи, в их машину. Волнение немного ослабило на горле тугой узел, когда мужчины оказались безоружны перед Харуном. Вернув предохранитель на место и отклонив вниз травмат, он сказал:       — Аллах, это ж на какого оборотня нужно выходить с таким арсеналом?       — Мидьят кишит выродками, — расплывчатый ответ Сардара подвел Харуна к выводу, что тот ловил зверя крупного калибра и, часом, не из Эстеля ли? — Харун-бей, я приношу извинения. Я сейчас же отгоню машину и не стану вас задерживать. Клянусь могуществом Аллаха, мы не замышляли ничего против вас, вышло недоразумение. Подождите...       Сардар пошел было к автомобилю, что, заграждая улицу, служил приманкой, как попятился, кротко и невозмутимо глядя в дуло нацеленного на него травмата. Второй курд позади опасливо дернулся, и Сардару снова пришлось остановить его жестом руки.       — Интересно, что же привело вас к этому недоразумению?       — Харун-бей, мы договорились убрать оружие.       — И что я вас выслушаю. Я слушаю, не прерывайтесь. Или вы думали, я уйду как ни в чем не бывало и обо всем забуду? Вы просили встречи с Насух-беем... Так вам нужна эта встреча?       Внутри Сардара будто вспыхнула искра и осветила черные, таившие правду глаза. Он нахмурился, крепко задумавшись. По всей видимости, он больше всего желал избежать такого поворота событий, но не подфартило. Кто еще у кого в силках оказался. На удачу Харуна, Сардару так и не довелось переговорить с Шадоглу. Джихан-бей назначал свидания, а потом отменял их, ссылаясь на загруженность в фирме.       — Вы сорвете встречу? — осведомился Сардар.       На это, одобрительно посмеиваясь, Харун опустил пистолет и затянул петлю ничем не неприкрытого шантажа потуже:       — Зависит от того, что я услышу, Сардар-бей, поэтому осторожнее. Если вы будете убедительны, наш разговор не дойдет до Насух-бея. Если нет... Сами понимаете, информацию о вашем ночном сафари можно преподнести по-разному — я могу сделать это так, что вас близко не подпустят к порогу Шадоглу.       А видеорегистратор у него в машине между тем записывал. Харун все еще стоял за капотом, чтобы он, а теперь и Сардар попали в объектив камеры.       — Да, я понял, — тяжело вздохнул тот. — Все это выглядит очень подозрительно, но семье Насух-бея действительно не о чем беспокоиться. Это... Это Эстель.       Кто бы сомневался. Интуиция не подвела Харуна, а, стало быть, семье Насух-бея беспокоиться самая пора.       — Нам нужно поймать их, — пояснил Сардар тише. — Мы выяснили, что их машина проезжает здесь примерно в эти часы, они должны быть сегодня. Они у гаражей забирают деньги, этот свой налог за крышу, с владельца винного бара. Он нам так сказал. Мы думали, что едет их бригада, а нарвались на вас. Но они могут скоро появиться, нам бы уйти отсюда.       — Зачем вам Эстель? — не верил своим ушам Харун, не зная, как и быть. Сардар выглядел предельно серьезно: им требовалось убраться восвояси, пока не приехал клан. Но тот факт, что их цели почти совпадали, с трудом укладывался в голове, поэтому Харун ждал подробностей.       Петля затягивалась, положение Сардара с минуты на минуту делалось безвыходнее и вынуждало его говорить как есть:       — Старейшины Эстеля держат в плену маленького сына моей жены. Он не мой сын, это долгая история. Если мы не перехватим их бригаду, то не узнаем, где он, и не спасем. Его увезут в Иран. Харун-бей, я не шучу, надо поспешить.       — От их бригады вы ничего не узнаете.       — Может, не от них, но их будут искать, — возразил Сардар.       Он забылся и подошел ближе, очевидно, пытаясь понять, блеф ли это, чтобы вытянуть из них больше сведений. По бесстрастному виду Харуна нельзя было сказать, что его заинтересовала судьба мальчика.       — Эстель не будет менять ребенка на двух не представляющих для них ценности бандитов, — легко отпарировал Харун. — Те только забирают деньги. Их даже в полицию как свидетелей не сдашь, потому что они не посвящены в дела своих шефов — одна рука клана не знает, что творит другая. И им приказано молчать ради безопасности их же близких. Насух-бей уже проходил через это десять лет назад и ничего не добился. Может, Эстель предложил вам решить конфликт иначе?       На замечание Харуна Сардар сначала молчал, недолго обдумывая ответ. Режущие огни изчезли в черноте его потухших глаз, а потом он фальшиво выдал:       — Нет, иного решения нет.       — Есть. Но денег у вас таких нет, — догадался Харун, ощерившись, как хищник. — Просто так похищать ребенка не станут. Выходит, вот какое у вас было деловое предложение к Насух-бею. Вы не собирались вкладываться в его бизнес, а пришли обобрать до нитки?       Харун нарочно опустил тот нюанс, что у Шадоглу, разорившихся на адвокате, штрафах и защите компании, сейчас не было огромных средств в доступе. Равно как у него — все или в деле, или по мелочи на счетах. Мнимые богатства Насух-бея держали Сардара на крючке, слово за слово развязывая ему язык. Помимо того Харун понимал, что лишь еще большая хитрость, где-то на грани с жесткостью, пресечет недомолвки и попытки курдов использовать Шадоглу в своих интересах.       — Вы ошибаетесь, я не вор! — произнес Сардар с оглядкой, как бы в эту секунду их не поймала банда Эстеля. Он отошел к той машине, которая заграждала дорогу. — Да, мне нужны деньги. Срочно. Я должен заплатить старейшинам. Я бы попросил кредит у Насух-бея, но мне постоянно отказывают во встрече, поэтому я вынужден выкрасть мальчика.       — Еще лучше. Вы украдете и сбежите, а разъяренный клан отыграется на нас как на ваших родственниках. Пострадают родные Насух-бея. Убийцам без разницы, чью кровь пить. И что же ваша община не выручает вас?       Сардар опешил. Увидев, что Харун встал у распахнутой двери своей легковушки — чтобы сразу забраться в нее при опасности — изворотливый курд промолчал о семье Назлы-ханым, в которой его наверняка послали с таким финансовым запросом, и окликнул Харуна:       — Стойте! Насух-бей не узнает об этом разговоре. Я предлагаю так: вы убедите его встретиться со мной, а я не буду штурмовать Эстель и компрометировать Шадоглу. И никто не в обиде.       — Сардар-бей, я правильно понимаю, вы признаетесь, что нападете на людей Эстеля, если я не уговорю Шадоглу дать вам денег? И вам безразлично, что из-за вас их могут убить? — послал ему победную ухмылку Харун. Как хорошо, что его видеорегистратор записывал звук и последовавший утвердительный ответ. Улик предостаточно не только для Насух-бея, но и для старейшин новомидьятского клана, о чем можно будет предупредить Сардара, если он продолжит наглеть в том же духе.       — Я вынужден, — развел руками Сардар.       — Ну тогда с вас долгая история о похищенном мальчике. Если бросите врать и увиливать, попробуем ему помочь.       Напоследок смерив друг друга взглядами, они, казалось, одновременно подумали: «Шакал! Я обломаю тебе зубы».       Старшее крыло Шадоглу взяло новую высоту. Хазар-бею позвонила Зехра-ханым, сказала, что врачи отпускают их внука с дочерью домой и на этой неделе они вылетают из Стамбула. А вот кому на ближайшее время пришлось забыть о всяких полетах, посвятив свой досуг быту семьи, так это Харуну с женушкой. Ярен, ненадолго взмыв в небо, на невидимую высоту, устремилась вдруг к родным месопотамским берегам и принялась вить гнездо. Это так мамочка Хандан назвала внезапно овладевшую ею страсть к наведению чистоты и порядка перед рождением сына.       Первым делом Ярен подготовила белье для детской кроватки и одежду Ахмету на первые месяцы. В магазине Харун с ней застряли... Застряли конкретно, приехав в особняк под вечер. Потом, невзирая на просьбы отдохнуть, она взялась за их ванную комнату, которую дочиста отмыла общими усилиями с Мелике, за что премировала служанку своим золотом, подаренным на свадьбу. То же стихийное бедствие через день постигло спальню, в которой жена разделалась с малейшим намеком на пыль и перебрала постельное. Сменила простынь, наволочки на куче подушек, закономерно устала и, когда Харун закончил с рабочими бумагами, отдала ему на расправу тяжелый пододеяльник. Ему не нужно было объяснять, что это за монстр, но Харун с ним не бодался аж со дней общежития в Сабанчи.       Ярен, лежа среди подушек, заливалась смехом. Хотя нет, она задыхалась в его заразительных пароксизмах, краснела и обмахивалась руками, пока Харун искал в недрах пододеяльника треклятый конец одеяла.       — Бедный ты мой паша! — подразнивала женушка, а вместе с бесконечно веселой улыбкой на ее лице сияло чувство столь же бесконечной нежности. В ее ухо был вставлен один наушник, а другой, как обычно спущенный на грудь, играл какую-то зарубежную песню. — Горько видеть, как потомка османских военных с треском разгромил какой-то жалкий пододеяльник. Это тебе, Харун, не по подворотням Мидьята с боевиками сталкиваться. Тут нужны особые умения.       Ее очень впечатлила история с Сардаром, из которой Харун предусмотрительно вырезал самые драматичные и страшные моменты и обрисовал встречу с курдами скорее как случайное пересечение, а не охоту на зверя, коим он невольно стал. Ярен согласилась с ним, что Сардар — зыбкий союзник, способный подставить, пускай отчаявшийся и пострадавший от Эстеля. Джихан-бей лишний раз убедился, что спешить со встречей не стоит: угрозы курдов не казались ему выдумкой. Хотя команда Сардара могла идеально вписаться в роль воров-налетчиков. У них свои счеты с новомидьятским кланом, и они не настолько безнадежны, чтобы не попытаться привлечь их на свою сторону и не помочь спасти ребенка. Но план с кражей денег Ярен так или иначе отвергала.       А вот Азат и папочка Джихан считали этот вопрос решенным, думая отправить на кражу охранников Шадоглу, наиболее толковых и обученных, но интуиция Харуна противились их идее. Охранников вычислить проще — да хотя бы по их повадкам и голосам, которые не скроешь, как лица. Кое-чему Харун научился у матери: для грязной работы она никогда не использовала частную охрану, находившуюся у всех на виду. Это были наемники, что приходили из ниоткуда и исчезали без следа.       — Насчет боевиков, жизнь моя, ты обещала подумать и обсудить наш план. Разве ты откажешься от шанса засадить мою мать за решетку на пожизненно? — сманивал Харун женушку, смягчив убеждение небрежной улыбкой. — Доля риска, конечно, есть, но и цель, согласись, не скромная, не побоюсь этого слова — наивысшая в масштабах Мидьята.       Ярен с госпожой Хандан поднялись против их идеи, как настоящие генеральши. Особняк Шадоглу, словно весь восточный мир, внезапно разделился на две половины: мужскую, одобрявшую предложение Харуна, и женскую, которую не прельщала перспектива вдовства, если что-то пойдет не так. Женушка с потрохами сдала их мамочке Хандан, а та отчитала Харуна и Азата, как нашкодивших детей. Папочке Джихану, который тут же напустился на нее, тоже перепало с лихвой: «Я не позволю разбрасываться сыновьями, Джихан, как будто у нас полно запасных! Если вы будете воевать с этой бандой, они погубят нас! Я устала бояться и молиться по вечерам, чтобы вы живыми вернулись домой. Нет уж! Пусть полиция выполняет свою работу лучше».       Харун не знал, что выразилось в его лице, только, когда он в геройском кураже полез в пододеяльник за нужным концом одеяла и вылез взъерошенный и довольный, как завоеватель Мехмед Фатих, Ярен охала, придерживала живот и плакала от смеха.       — Ну как такого очаровательного медника на смерть отпускать? — простонала она.       Чтобы достать и поправить второй край одеяла, пришлось подвинуть женушку, так как она на нем лежала. Улучив в суете миг, Харун коснулся мягкой щеки Ярен жарким поцелуем и схлопотал выговор на курдском про любовь и наглеца. Однако как такую милую лисичку не поцеловать?       — А если серьезно?       Ярен, наконец, выровняла сбившееся дыхание и подперла голову рукой.       — Это очень опасно, Харун. Что, если твоя мать скажет, что деньги украли вы, и клан Эстеля нападет на нас?       — Исключено, — развеял ее опасения Харун. — Чтобы обвинить нас, нужны весомые доказательства, а даже в таких варварских бандах, как мидьятский Эстель, существуют зачатки цивилизации и определенные нормы поведения. Безбашенные боевики — такая же байка, как вечно пьяные пираты, шатающиеся без дисциплины. Если бы старейшины клана бросались в омут почем зря, их бы уже пересадили или перестреляли. Матери будет сложно убедить их, что воры — мы. Логично звучит?       — Пока да, — неохотно произнесла Ярен. Ее брови хмуро вздрогнули; не выключая наушники, она сбросила их на подушку. — Но я ищу изъяны.       — Милая, я тебе затем и рассказал план, чтобы ты помогла найти недочеты. Две рыжие головы лучше одной. Смотри. У нас нет мотивов предавать Эстель. Машина, на которой украдут деньги, принадлежит моей матери, гараж будет открыт ключами хозяев, то есть без признаков взлома, и сами Асланбеи — сомнительные для Эстеля люди. С одной стороны сидящая по уши в долгах Фюсун Асланбей, которая пойдет на все, чтобы набить карманы чужими деньгами и надуть партнеров. С другой — ее протеже Фырат, с которым клан не отработал и года, чтобы проникнуться доверием к новому наследнику. Хотя в преступных кругах доверие — материя спорная и крайне эфемерная. Они первые подозреваемые.       — Аллах, Аллах! Хорошо, пусть так. А что случится потом? Вы заберете деньги, Фырат собрать такую же сумму быстро не сможет, и твоя мать опять задолжает клану. Неужели ты веришь, что она заплатит из своих средств от продажи фирмы, а не разорит Фырата?       Женушка смотрела на него в упор, как на играющего со смертью авантюриста. Бывало и прежде, что в свои темнейшие дни жизнь вынуждала становиться немного безумцем. Но Харун уже сейчас ощущал на себе близость грядущего рассвета, в мгновения, когда улыбка и глубокие пытливые глаза Ярен хранили его неземной покой.       — Заплатит. Теперь, как помнишь, я буду разговаривать с ней по-другому. Она не устоит перед предложением, которое я сделаю ей, — ответил Харун с негасимой усмешкой и сел на кровать. — А кроме того она сядет, и для нее же будет лучше не упрямствовать, а сделать это с большим удовольствием.       — Она не будет требовать деньги у тебя? Нам точно ничего не грозит?       Подав ему руку, которую Харун подхватил выше локтя, Ярен тяжело села в постели и получила более-менее удовлетворившее ее объяснение, что мать скорее пойдет ко дну, чем заставит Харуна платить за себя. Даже мимолетом ей не залетит в голову мысль так унизиться перед ним.       — Поверь мне, жизнь моя, тебе не о чем переживать.       — Ладно, — дала добро Ярен, повиснув на его шее, и собранная, с видом все той же важной генеральши, с каким судила его, стала приводить в порядок его вновь отросшие волосы. — Ты, Харун-паша, и мертвого уболтаешь. Но, пока твоя мать не сядет, я настаиваю... Нет, ты обязан, — и она легонько стукнула его кулаком по груди, — приезжать домой до потемок. И желательно распределить поездки в город до обеда. А еще, если ты куда-то надолго уедешь, с тобой отправится охранник. И! — возвысила она командный голос. — Ты будешь брать с собой зарядку. Если еще раз забудешь ее и я не дозвонюсь до тебя, твой телефон прилетит тебе в голову! Я не договорила, Харун, не щекочи меня... — хихикнула женушка.       А он и целовал до умопомрачения, спускаясь к шее от изломанных улыбкой губ, и щекотал, как мальчишка, и терся бородой о шелковистую кожу, вдыхая ее запах. Ярен пахла совершенно потрясающе. Копна пышных волос ласкала обоняние влажной свежестью и лавандовым прибоем. Ниже, на выступе ключиц, тронутым жадным поцелуем, южным теплом с горечью трав. Рубашка — одеколоном Харуна. А еще ниже, в разрезе рубашки, в аромате раскрывался какой-то едва различимый тон ванильного крема. Правду говорили древние шумеры: никакие специи не пахнут так хорошо, как женщина. Особенно любимая.       — Харун, это несерьезный разговор. Я соглашусь на твой план еще при одном условии.       Харун отстранился, чувствуя в своем сердце тот самый блаженный покой, и увидел, как на губах Ярен распускались огненные следы его поцелуев. И буйно цвели.       — Давай, режь меня без ножа, вредная госпожа, — подначил он, а из наушников тем временем неожиданно громко заструилась музыка Ланы Дель Рей.       — Я хочу приготовить панакоту. Поможешь? — невинно моргнула жена.       — С яблоками?       — С яблоками. И еще... — опередила она Харуна и подпела в такт песне, приникнув вплотную к нему: — Kiss me hard before you go... I just wanted you to know, that baby you're the best...       Килограмм яблок до панакоты не дожил — Ярен приговорила все, что начистил и нарезал Харун, и в итоге они бросили готовку и просто выпили чай с лукумом. Когда начало смеркаться, из офиса приехали Азат с папочкой Джиханом, часом позже с делами расправился Хазар-бей, а самым последним явился глава дома. И ужин мог бы пройти мирно, не заяви Насух-бей, что на следующей неделе в гости к Шадоглу он пригласил Азизе. Будут отмечать прилет Мирана и Рейян с долгожданным правнуком, как настоящая крепкая семья.       Вот тут-то старому бею и припомнили проклятую черную розу, которую он отвез Азизе. И все хорошее вместе с ней.       — Отец, как ты можешь привести эту подлую женщину в дом, которому она причинила столько боли?! — безуспешно взывал Хазар-бей к памяти и совести Насух-бея.       — Брат, — не на шутку перепугавшись за него, папочка Джихан в знак утешения похлопывал его по плечу, — успокойся, брат, сядь. Ты еле на ногах держишься. Дай я поговорю.       Хазар-бей бешено сбросил его ладонь, игнорируя свое плохое состояние и затравленную криками малышку Гюль, которую служанка поскорее увела в спальню.       — Я не успокоюсь, Джихан, оставь меня! Ноги Азизе не будет здесь. Мы никогда не разделим с ней общий стол и хлеб, и я ни за что не позволю ей приблизиться к моим детям и внуку!       — Азизе — твоя родная мать, Хазар. Она заслуживает, чтобы ей отдали должную справедливость и разрешили навестить правнука, — враждебно прищуриваясь, пробасил Насух-бей так, словно ожидал, что сейчас провалится сквозь пол второго этажа. Или его, как минимум, сбросят вниз негодовавшие сыновья.       — Она не мать, а сущее чудовище! — лязгнул Джихан-бей, потрясая четками. Он отпихнул Азата, который хотел ввязаться в спор, да свернул знамя борьбы, несолоно хлебав. — Мы не давали согласие на ужин с ней. Хоть раз прислушайся к нам! Хотя бы раз отдай должную справедливость нам! Мы — твои дети, но ты вытираешь о нас ноги. Хватит! Хватит того, что Хюму ты назвал в ее честь.       — Замолчи, Джихан! Имей уважение! — загремел старый бей, выпучив глаза, и папочка Джихан потерял дар речи, ощутив, как рука отцовской воли твердо сдавила рвавшуюся из горла ругань. — Этот ужин состоится, и вы все обязаны на нем быть! Отказов я не принимаю.       — Ты становишься на сторону врага. Врага своих детей, — с ужасом, который тут же передался остальным, проговорил Хазар-бей. Отпрянув, он добавил тише, но его голос отчетливо звучал в душе каждого, кто слушал: — Если Азизе переступит наш порог, меня и Зехру тут не ищи. Мы уедем. Мне никогда не забыть слезы и кровь, которые мы пролили из-за мести Азизе. Я, как ты, отец, наших детей не предам.       — Дядя прав! — возникла Ярен со своего стула. Что-то в ней всколыхнулось, отчего молчать на уход Хазар-бея из особняка стало недопустимо. — Ты защищаешь эту террористку, дед, а должен быть за нас. Но мы, как бабушка Назлы, для тебя не люди. Ты не интересовался нашими чувствами, не был любящим, а теперь напрасно мечтаешь о сплоченной семье и вводишь в нее заклятого врага. У тебя семьи нет и никогда не было!       Харун сразу же поднялся из-за стола, предостерегающе глядя на старого бея.       — Насух-бей, не делайте того, о чем придется пожалеть, — он на корню пресек попытку сокрушить беременную жену гневным воплем. Тем более обвинять ее в том, о чем старику открыто твердили все. Он правда предавал близких, ставя интересы вероломной Азизе превыше всего. И ему следовало спросить их об ужине, прежде чем бросаться приказами.       Получив единогласный отпор, Насух-бей недовольно покачал лысеющей головой. В столовую пришла тишина, а он, повернув к семейству спиной, хлопнул дверью и был таков.       — Спасибо, дочка, — сердечно благодарил Ярен Хазар-бей. Она же слабо улыбнулась ему.       Они редко сходились во мнениях, из-за конфликта женушки с Рейян ладили раз через два. Однако сегодняшний вечер неожиданно принес в себе примиряющую легкость того, когда на следующей день после росписи у сарая Ярен и Хазар-бей покончили со своей враждой. Похоже, они, мельком оглянувшись на Харуна, подумали о том же, о чем и он. Затем папочка Джихан очнулся от своих дум и призвал продолжить трапезу. На зов госпожи Хандан явилась Мелике, держа за руку Гюль, и малышку наперекор авторитету Насух-бея усадили на его пустующее место, во главе стола.       — Машаллах, спокойствие да благодать, — прокомментировал Джихан-бей бегство старого бея.       Воистину, подумал, усаживаясь, Харун, пока Ярен накладывала ему котлеты и булгур с вермишелью. И все вспоминал ту давнюю ссору жены и Хазар-бея, в которой они схлестнулись, как недруги, и дети так же бичевали сердца родителей, а родители жестоко предавали детей.       От того скандала с дядей и родителями Харун увел Ярен подальше, в ближайшее кафе, где предоставил ей время побыть наедине со своими мыслями. Она остыла. Во всяком случае спрятала злость и обиду за ленивой внешней молчаливостью, а он, добившись от официанта пакета со льдом, принес ей. Ярен надменно фыркнула, но лед взяла и приложила к щеке, отбитой Хазар-беем.       Харун сел напротив и откинулся на спинку кресла. Напряжение между ними можно было резать ножом — оно моментально окутало Харуна знойным маревом и никак не способствовало установлению диалога. Проклятье. Он надеялся, что их с Ярен проблемы больше не будут пересекаться и накладываться друг на друга. Она на него не рассчитывала, а он путем нейтрального соседства хотел добиться в отношениях с женой окончательной точки. Вопреки их желаниям вышла жирная запятая с головокружительным продолжением.       Из-за ссоры с Хазар-беем Ярен изгнали из особняка, в который с огромным трудом вернули. Если они не помирятся, это поставит под угрозу план Аслана. Харуну придется перевезти женушку в отель и навсегда забыть дорогу к дому и секретам Шадоглу. В основном там он отслеживал подробности войны с Асланбеями, не считая, конечно, торопливых обменов новостями в фирме, когда заготовленные карты непосредственно выкладывались противниками на стол и повлиять на игру, предотвратить или скорректировать удар уже было нельзя. Вдобавок из дома легче контролировать Ханифе, которая все еще стремилась туда, куда дул ветер выгоды, и важно не упустить ни один такой порыв новоявленной союзницы.       Просто поразительно, как фиктивный брак моментально пустил поездку в Мидьят под откос.       Харун резко перевел взгляд на Ярен, она, поежившись, отвернулась и положила лед на стол. Вчера он вез ее из грязного сарая, сегодня вытащил из перепалки с родичами, а туманность дня завтрашнего заставила Харуна в который раз с добром припомнить поломанные кости матери, как он волок ее в больницу и попутно выслушивал благодарственную ругань. Все то же самое повторялось с Ярен. То же, мать его, самое. Нет, когда не пакостит, не желает ему смерти и не топчет никого в грязь, она весьма прелестная девушка с загадочно мерцающим внутри огнем и — как это странно, впрочем, — с бессознательно-теплой улыбкой. Красота раскрывалась в Ярен, когда забывало черстветь раненое сердце. Харун хотел разглядеть в ней красоту. Но и обмануться не спешил.       — Будешь что-нибудь есть? — спросил Харун, лишь бы не сидеть в тишине, как глухонемые. Обед они пропустили. Он бы заказал только кофе, но, раз пришел в кафе не один, перекус надо предложить.       — Не строй из себя заботливого мужа! Можешь быть прежним собой, родители за нами не наблюдают, — съязвила Ярен. — Добродетели мусульманина тебе не к лицу.       — Тебе они, конечно, подошли бы больше, но сомневаюсь, что в твоем эгоистичном мире осталось место добродетелям, — отрезвил ее Харун, не согласный сносить хамство на ровном месте.       Он догадывался, что чем острее она ощущала досаду и одиночество, тем больше ей хотелось причинять зло другим. При этом в нем самом накопилось столько яда, что, выплесни он на Ярен эту муть, она скажет, что он маньяк и как посмел.       — Послушай, — сердито парировала она, пригнувшись в кресле, как перед броском, — ты понятия не имеешь о моей жизни и через что мне пришлось пройти! Ты — любимый сыночек отца и баловень трех старших сестер, как ты вообще можешь рассуждать об эгоизме? Твоя семья всю жизнь посвятила твоим капризам, а я даже единственный день, который должен был принадлежать мне, свою свадьбу, провела под замком в сарае, а потом в одной комнате с психопатом! Тебя никогда не предавали близкие, Харун. А дядя пожалеет, что ударил меня, — остервенело выплюнула Ярен и спряталась, замуровалась от него скрещенными руками.       — В вашей семье Хазар-бей, кажется, первый пример родителя, вставшего на защиту своего ребенка, а не его обидчика в твоем лице. Это, конечно, сбивает с толку, — краешком рта улыбнулся Харун.       Захваченная врасплох, жена затихла и оказалась совершенно разбита. Прежде всего мыслью, что ни отец с матерью, ни Харун, постоявший вчера за нее перед Насух-беем, ни тем более дядя, который до последнего видел в Ярен заблудшую дочку, а не недруга, — никто не заслонял ее от вызванной ею лавины. Пожалуй, она и в этом завидовала кузине. Родители не вступились за нее, как Хазар-бей за дочку. Тогда как они проклинали ее взглядами, она ждала, что они оправдают ее подлости. Ей, возможно, казалось, что, что бы она ни натворила, до точки невозврата еще далеко и так будет всегда, всегда будет кто-то, кто раздвинет границы дозволенного, сотрет точку невозврата, заметет за ней следы и скажет, что она не виновата, ее вынудили. Разумеется, ситуация, в которой родитель держит сторону твоего врага, не могла не ужасать. Харун хорошо помнил безучастное лицо матери, которая покорно сложила руки, когда он очутился перед Адженой-ханым. Только Ярен слишком многих сделала своими врагами.       Подобрав пакет со льдом, жена вновь прислонила его к горящей щеке и наморщилась. Спокойно смотреть на ее муки можно было только через розовое мутное стекло. Злость родителя за своего многострадального ребенка понятна и неизбежно жестока, но Харун не ожидал, что этой пощечиной Хазар-бей при всей его тихости поставит себя в один ряд с прочими Шадоглу.       Пощечина грозила кое-чем похуже синяка и испорченного настроения — опасным спектром травм от сотрясения до разрыва сосудов головного мозга. В определенных травмах Харун разбирался, ради своего блага пришлось, так сказать, освоить. Охранник матери в юности учил и мог заехать по лицу так, что противник с первого удара отлетал к праотцам.       — Думаю, тебе стоит показаться врачу. Голова не болит?       — Отека нет, я не поеду. Аллах, подумать только, — рассмеялась чему-то Ярен; сгоревший голос не пылал праведным гневом. — Меня лечит маньяк, дядя спятил...       — Спятил? Знаешь, милая, я, откровенно говоря, не вижу ничего криминального в том, что Рейян узнала правду об отце. Рано или поздно вскрылось бы, что он ей не родной. Но, унижая ее этой правдой, на какую реакцию Хазар-бея ты надеялась?       — Я добивалась понимания и уважения, а не побоев!       Харун на миг застыл от удивления.       — Ты сама-то склонна уважать тех, кто тебя оскорбляет и подставляет?       — А что, мне извиняться перед ними? Меня насильно выдали замуж, что мне еще делать? — ощетинилась она, растерявшись.       — Смотря чего ты от них хочешь, — рассудил Харун и, подозвав официанта, попросил кофе. Тот растянул услужливую улыбку, приняв заказ, улыбнулся еще шире, когда Харун заметил, как он косо и неприязненно поглядывал на Ярен, и, наконец, убрался. — Если хочешь наладить отношения, то вам с дядей придется умерить свои страсти и действовать по соображениям совести. Да, женушка, — ухмыльнулся он на ее тигриный взгляд исподлобья, которым она разделывала его на части, — по крайней мере, с Хазар-беем не поздно найти компромисс. Но если тебе нужно отношения разорвать, оставить за стенами особняка врагов и уехать, то ты на верном пути.       — Харун, ты же понимаешь, что это выбор без выбора. Мне некуда идти, а в Урфу к своим сестричкам ты меня не затащишь, не позволю.       Он понимал не хуже Ярен, что ей, как это ни печально, предстояло вернуться к Шадоглу. Харуну не хотелось, чтобы она полагалась на него и привыкала к его присутствию в своей жизни — она скорее мечтала о его отсутствии. Так как он с самого начала не думал задерживаться в Мидьяте и в роли мужа, то и ложных надежд ей не давал. Ярен не входила в его планы. Решение не вмешиваться в беды чужой семьи наталкивалось в Харуне на сострадание, как меч на меч, и лишь единожды, вчера у сарая, проиграло.       — В отеле я оплачу тебе комнату, можешь жить там, а так семья твоя — решать тебе. Но, жизнь моя, давай смотреть правде в глаза: мы не находим с тобой общий язык, поэтому скорее всего разведемся. Ты с пистолетом в руках требовала положить конец браку. Я прав?       — Иншаллах, да будет так! — огрызнулась Ярен на его короткую усмешку. Удачно, что их намерения совпадали. Когда по плану надобность в браке отпадет, Харун подаст на развод.       — В таком случае тебе опять придется иметь дело с семьей.       Она опустила глаза и нервно покривила сжатые губы. Их потревожил зазвонивший у нее телефон. Увидев, что это Джихан-бей, Ярен не приняла вызов. Ей звонили несколько раз, но она молчала. Значит, объемное расследование, затеянное ради плана Аслана, придется начинать с нуля. Но пока Харун не представлял, как заново завоевать доверие Шадоглу.       Еще не будучи знакомым с ними лично, он пытался узнать о них как можно больше из общеизвестных сведений и досужих пересудов. Послушать мнение соседей о Насух-бее и что это за крепкий орешек, вычленить хотя бы одну вескую причину скорого замужества Ярен. Знатным семьям спешка не по статусу. Их гордые невесты маменькиного Ибрагимушку за Ибрагимушкой отсеивают, набивая себе цену, а тут — ну видно же — девушка решительно против, а ее, украшение клана, и «американцу» горазды сплавить. Дыма без огня не бывает. Оттого Харун хотел видеть ясно, что за люди перед ним, а не сквозь пелену пожара.       По приезде в Мидьят он заглянул в кофейни и торговые лавки старого города, пообщался с местными, и, в общем-то, причина — как ему думалось, настоящая — не заставила себя долго искать. На самом деле, чтобы не заметить ее, пришлось бы завязать себе глаза и забить ватой уши. Это были все те же слухи. На какую улицу ни ступи, но, если ты из Шадоглу или намерен породниться с ними, в тебя сию секунду полетят косые взгляды и ножи грязных сплетен о Рейян, выброшенной Асланбеями в свадебном платье на городскую площадь. А раз одна дочь уважаемой семьи беспутная, значит, и воспитание второй, Ярен, под вопросом. Оклеветанной невесте проще расстаться с жизнью, чем найти хорошего жениха, как-то сетовала мамочка Хандан, поняв, что Харун наслышан о подлых сплетнях. Лжец Миран их запутал, сватался как будто к Ярен, но выяснилось, что не к ней, а потом этот срам с Рейян, не приведи Аллах, и вот ты уже несчастный восточный житель, посыпающий голову пеплом, потому что дурное мнение соседей о тебе хуже кобеля на привязи — женихов к дому за километр не подпускает...       Дальнейший речевой поток госпожи Хандан Харун слушал, как истинный сын Востока: с участливой улыбкой и через воображаемую вату. Сказали бы сразу, что их дочь даст сто очков вперед Иблису и сама себе шайтан. Желая насолить кузине, она подарила горожанам повод и свое имя истаскать по Мидьяту до откровенных насмешек.       Со временем дистанция между Харуном и Шадоглу сократилась до всевозможных козней Ярен, бесцеремонности Насух-бея и яростного крика, которым тот позволил себе окатить Харуна на одной из встреч с семейством. Реальная причина брака жила независимо от разума старого бея, в его гневе на внучку, в интригах Асланбеев, и стала осязаемой благодаря Ханифе. Эта ушлая служанка, продавшись за мысль ужалить Азизе побольнее, делилась с Харуном кое-какими сведениями, но тех накапывало в час по чайной ложке. Если Ярен не договорится с семьей, он, как раньше, будет зависеть от Ханифе, а этот брак не закончится никогда.       Очередной не принятый вызов от папочки Джихана потонул в вязком молчании. Ярен со скукой стряхнула с темных — траурных — брюк и кофты несуществующие пылинки и закинула ногу на ногу. Взяв дело в свои руки, Харун сказал:       — Сейчас позвонят мне. Ну хорошо, ты не можешь переступить через себя и заговорить с ними, но очень хочешь домой...       Сухой кивок женушки прервался звуком звонка. Харун достал из кармана свой телефон и, не поднимая трубку, обратился к ней:       — Я помогу тебе. Давай заключим сделку и покончим с нашей враждой.       Ярен взбодрилась духом и, отбросив пакет со льдом, ухватилась за спасительную соломинку.       — И разведемся!       — Дай мне время, я улажу этот вопрос. А ты бросишь ставить мне палки в колеса. Никаких пакостей, ясно?       — Ради свободы я поклянусь счастьем, чтоб не сглазить!       — Ты смотри, как быстро брак возвращает потерянный рассудок, да, женушка? — съехидничал Харун.       — Забудь это гадкое слово. Поднимай уже, — заерзала она в кресле.       — Алло, папа, — ответил Харун на вызов, окрасив голос в разочарованный, почти холодный оттенок. — Да. Мы в кафе. Ярен отошла в уборную. У нее заболела голова, полагаю, это от удара Хазар-бея. Придется доехать до больницы, — соврал Харун, изумив жену злодейской полуулыбкой. Не будет лишним припугнуть семейство, указав им на их жестокость, к тому же дать Ярен время тщательно все взвесить и отдохнуть. — Нет-нет, мы сами, не приезжайте. Как что-то выяснится, я позвоню вам. Конечно, я передам ей. До встречи.       — Харун, ты обалдел?! — Ярен вскочила, но тут же села, чтобы не притягивать к себе чужое любопытство.       — Как просили, султанша, вас приглашают домой. Хазар-бей, более известный вам как спятивший дядя, очень раскаивается в своем поступке и хочет с вами поговорить. Решение за вами.       Приехав в особняк под вечер, они застали папочку Джихана и Хазар-бея сидящими во дворе. Мамочка Хандан прибежала из спальни, заслышав шаги и голоса, но не сумела выдать и слова, когда Хазар-бей быстро встал с топчана и встретил Ярен с мокрыми от слез стыда глазами. Онемела и женушка. Сжала и разжала кулаки, точно выронив расколотые копья обвинений и ненависти, и шагнула назад, учащенно моргнув. Казалось, ей стало дурно от слез дяди, уже обильных, что жгли нестерпимо, как расплавленный металл, и теперь, соприкоснувшись с ними, она терялась и искала повод молча уйти. Тогда-то Хазар-бей и поклялся, что впредь ни один ребенок Шадоглу не покинет этот дом по вине родителей и не пострадает от их рук. Иначе его сердце этого не вынесет.       — Прости... — чуть слышно прохрипела в плечо дяди Ярен, удерженная его бережными объятиями.       — И ты нас, дочка, — извинился Джихан-бей, утерев влажное лицо, покрытое мертвенно-бледным страхом. — Как голова? Как ты себя чувствуешь? Я больше никуда тебя не отпущу, моя красавица Джейлан.       И красавица Джейлан ему верила. Чуть сильнее, несмотря на замужество, в ней стала и вера Харуну. Во всяком случае Ярен уже не пыталась избавиться от него, как от бедолаги Ибрагимушки, и они ждали подходящую возможность развестись.