Падший будет прощен

Месяцами ранее…

Свобода — это ответственность за себя, а ответственность за себя — это свобода. Токио Годо

      С этого дня их разделял стол переговоров.       И все же… Невзирая на трагедию их положения, на мрачные ожидания Ярен, сидевшей напротив Харуна, и беспокойство госпожи Хандан, что расположилась слева от дочери, Харун пребывал в приподнятом настроении. Он не думал начинать разговор с обвинений, которых Ярен наслушалась достаточно в больнице, у него в палате, чтобы принять к сведению: это ее последний шанс исправить свои ошибки.       Глядя на задумчивую жену, Харун тихо улыбался и даже находил занятную параллель с древним сюжетом. Хавва, сотворенная из ребра Адама, стала причиной их изгнания из рая. Ярен же, прострелив ему ребро, добивалась прощения, и, как ни странно, они пока не вылетели из райских чертогов Насух-бея.       Ярен поежилась и закрылась от Харуна сложенными на груди руками, но тревожил ее не холод. Желтые улочки Мидьята лежали с температурой, зажаренные солнцем ранней осени, а под ним, как всегда, ни души, не считая редких отчаянных туристов. В основном жители ждали вечера, когда они всей семьей выбирались на крыши и террасы домов, заставленные топчанами и обеденными столами.       Сковывал Ярен отнюдь не мороз, но страх, что она тщательно пыталась скрыть за напускной бравадой. Она приступила к чтению списка с условиями и обязанностями, которые ей следовало исполнять, и первые пункты сразу же смутили в ней мятежный дух. Харун ценил смелость женушки, но частенько она вступала в схватки, которые могла бы не допускать.       — Харун, опять твоя шутка, зачем этот договор? Это же детская глупость! — возмутилась Ярен. Мамочка Хандан чуть не подорвалась со стула, чтобы образумить ее звонкой оплеухой.       — Посмотрим, как ты справишься с этой детской глупостью и в чем преуспеешь, — кольнул Харун. — Выбор у тебя, увы, невелик: либо этот договор, либо судебные бумаги и утомительное и бесперспективное сотрудничество с адвокатом.       Одним иском в суд он бы разрушил жизнь Ярен окончательно и бесповоротно. При разводе она не получит ребенка, которого решила оставить. Суд примет сторону отца-бизнесмена, а не безработной матери, живущей у него на обеспечении. Его личная собственность, а именно две квартиры, фирма в Америке и доля в компании Шадоглу, ей не достанутся по закону. Но, зная влиятельную и нетерпимую семью Ярен, ее корысть и изворотливость, Харун посоветовался с адвокатом и подстраховался. После росписи заставил женушку подписать брачный договор о раздельной собственности, по которому все, что она получила бы из его имущества — это отрезвляющий щелчок по носу, собственно не нажитое ею и хорошие деньги, которые Харун посчитает нужным выплатить в качестве компенсации за вынужденный и уже не фиктивный брак. Которому он мог положить конец хоть сейчас, только встав из-за стола.       И вместе с тем не мог.       — Вы проиграете, если я заявлю на тебя в полицию. У вас не будет никаких шансов отобрать ребенка. Даже связи клана Шадоглу, если Насух-бей проявит к тебе милосердие, не помогут.       При этом Харун опустил детали касательно своей матери, которая, хоть и держала бесстрастный вид, но не собиралась оставлять покушение на его жизнь без достойного ответа. Откровенно сказать, Харуну не без оснований стало казаться, что это он, сбившись с Шадоглу в единый боевой отряд, был вынужден обороняться от ее жестоких нападок, а не грешное семейство боролось с ним за будущего потомка трех родов. Даже зная о беременности Ярен, мать отправила ей в подарок петлю, но упорные требования Харуна отречься от мести ничего не дали. Госпожа Фюсун, как каменная колонна, пусть и с тростью, а при всем желании, при всей запекающейся внутри злости ее не сдвинешь, не умолишь. Уж мать-то точно не будет так милосердна оставить Ярен в покое.       На стол переговоров подали разлитый по стеклянным армудам чай. Мамочка Хандан пригубила свою порцию и озабоченно покосилась на Ярен.       — Упаси Аллах! — тревожно взмолилась мамочка Хандан. — Ярен согласится на любые условия, лишь бы не допустить суда. Машаллах, ты так благороден и добр к ней, сынок! Ты не представляешь, как мы счастливы возможности сберечь хотя бы крупицы мира… Ярен не хотела стрелять, это же случайность… Пусть Аллах будет тобой доволен, сынок.       — Проявлять почтение к старшим… — между тем вслух прочитала Ярен. Подобных пунктов о поведении в списке с лихвой — они повторяли пренебрегаемые ею общеизвестные основы, без которых выживание в особняке Шадоглу становилось задачей со звездочкой.       Ярен молча подняла на Харуна испепеляющий взгляд и так же молча уткнула в бумагу. Трудно, а для нее немыслимо, невообразимо сохранять уважение к старшим, которое, если и посеяли, то не проросло, а если и возникли ветхие всходы, то Ярен их с яростью выдрала в бесконечных столкновениях с отцом и дедом. Без комментариев остался и пункт о снисхождении к младшим — Харун видел, как злобная женушка ругалась на кузину Гюль. Насколько он выяснил, ворошить змеиное гнездо было бы не так опасно, как доводить до слез болезненного ребенка, за которым, словно свирепый джинн, таился объятый мраком Насух-бей.       Скользя ниже взглядом по тексту, Ярен потрясала Харуна редкостной выдержкой, которую, видимо, ниспослал ей Всевышний на условии «выезжать из дома в кафе, на базары и прогулки на свежем воздухе». Нужно ведь как-то отскоблить ее от протертых домашних диванов и вытащить из каменных стен, что резко ограничивали и ее мир, и кругозор, и духовное наполнение. Душок особняка Шадоглу просочится не то что в душу и ум — он будет первой причиной, почему бьется сердце и течет по телу кровь, и все силы каждый из Шадоглу положит на то, чтобы свершилась праведная месть врагу, соседа подкосил гнилой слушок, а шею ближнего обвила веревкой очередная интрига или недомолвка.       — Математика и геометрия? — хохотнула Ярен, встряхнув густой шевелюрой волос. — При чем тут математика, Харун?       — Дочка! Клянусь, ты испытываешь мое терпение, — гаркнула мамочка Хандан, стыдливо сжав губы, а Харун, допив свой чай, выпрямился из-за боли в ране. — Делай, что написано.       — Мама, ответь, зачем мне повторять математику?       — Ярен, когда я вышла замуж, я забыла, что такое «мама», и решала вопросы с мужем. Я повзрослела.       Харун мысленно согласился с госпожой Хандан — здесь она им не помощница, а их беседе скорее мешала, стесняя и его, и Ярен.       — Зато, кажется, когда родилась я, ты не захотела узнавать, что такое «дочь»! — не осталась в долгу женушка.       «Один-один», — скрыл непрошенную ухмылку Харун и посчитал, что пора загасить неуместный конфликт на корню:       — Ярен, я считаю, тебе нужно разнообразить досуг и отвлечься от плохих мыслей. Я не первый день наблюдаю за тобой и ни разу не видел, чтобы ты стремилась к чему-то помимо козней и сплетен. Ты можешь сутки бездельничать, влезая в жизни чужих людей, так возьми лучше тетрадь и порешай задачи. Я буду проводить для тебя уроки. Не трать время впустую, отдай тревожность полезным занятиям. Если меч без полировки ржавеет, то что происходит с человеком, утратившим чувство собственного достоинства и гибкость интеллекта?       Давно следовало заподозрить, что ни тем, ни другим не отличается ни один представитель Шадоглу. Сгоряча, назло, скоропалительно — так принимались решения главой семейства, и точно так же, следующая примеру деда, поступала Ярен. Чего Харун не мог отнять у матери и Азизе Асланбей — они запирали страсти в глубине себя, полностью погружаясь в холодный анализ. Математика, если ей увлечься, неплохо успокаивала нервы и возвращала ясность уму. А еще Харун желал бы узнать, к чему у Ярен способности и кто прятался за пеленой дьяволицы: технарь или гуманитарий? Творческие задания он тоже включил в список.       — Ты думаешь, я пойду учиться? — сообразила Ярен, положив руки перед собой на стол. Она горделиво вздернула голову и тем как будто вызвала его на дуэль.       — А ты думаешь, что не сможешь закончить университет и получить профессию? — ответил Харун в той же манере. — Настолько не уверена в себе? Или тебе не хочется дать себе больше свободы и опробовать возможности научного поля, из которого увлеченных изыскателей, бывает, годами не выловишь? Так ли я понимаю, мамочка Хандан?       Теща заискивающе закивала, хотя по вопросу, написанному у нее на лице, Харун понял, что до нее дошел не весь смысл сказанного. Она примолвила с мелькнувшим в голосе отчаянием торговца, которому необходимо выгодно продать испортившийся товар: «Разумеется. Ярен хорошо училась в школе, она была прилежной. Иншаллах, у нее все получится, чтоб не сглазить!» И, наконец, когда мамочку Хандан позвали на кухню, она оставила его с Ярен наедине.       Пользуясь моментом, Ярен нависла над столом, не поднимаясь со стула, и дала волю юношеской, стихийной злости:       — Да какая это свобода, Харун, если я буду без продыху чему-нибудь учиться? Следующий пункт — изучение английского, потом литература… Что за пытки, я же извинилась перед тобой? И дала слово исправиться!       — Знаешь, милая, есть такая персидская пословица, — вздохнув, невозмутимо произнес Харун, — «Я омыл усопшего, а куда он отправится, в ад или в рай, не мне решать». Решай ты, — и он придвинул ей список, на который обрушилось долгое молчание, терзаемое горькими сомнениями Ярен.       Сквозь отрицание и боль они преодолели и пункт о готовке — раздраженная женушка сначала вычеркнула его, затем, недолго подумав над персидской мудростью и покрутив в руке ручку, подвела. Харун стал рассматривать небо, бледно-желтое, точно корка белого свежеиспеченного хлеба, предоставив Ярен время ознакомиться с другими условиями, а потом любопытство все же дернуло его спросить:       — А в чем, по-твоему, заключается свобода?       — Когда делаешь, что хочешь, — выдала она. Банально, абстрактно и вполне ожидаемо от человека из провинциального городка, который никогда не сталкивался с настоящей свободой и риском, коему та подвергала.       — Ты хотела стать женой Асланбея, а переезд с места на место, где ты тоже будешь унизительно слушаться и ничего не делать, не очень похож на стремление к свободе. Не находишь? — резонно отметил Харун. — По-моему, настоящая свобода — это стремление к тому, что не только привлекает тебя, но дарит новые перспективы и преимущества. В твоем случае диплом с отличием и прибыльная работа, на которую тебя благодаря нему возьмут. Будешь сама зарабатывать и обустраивать жизнь по своему усмотрению, а не вылавливать холостого Асланбея со старинным особняком.       — Или переезд в Америку, раз уж свобода в движении и карьерном росте, — Ярен не преминула уязвить его учебой в Штатах.       Харун рассмеялся на ее глупую попытку, но смех звучал глухо и отрывисто, даже колюче. И его вдруг посетила неутешительная мысль, что он заслонился этим смехом, будто щитом. Когда имеешь дело с мышлением, ограниченным четырьмя стенами, это до невозможности надоедает. Ярен не имела никакой связи с внешним миром, чтобы покинуть отчий дом, минуя замужество: ни профессии, ни своего заработка, ни умения ладить с людьми. Харун как-то пошутил, что детская зависимость от Шадоглу обвивалась вокруг ее шеи, как пуповина. Без нее Ярен не могла обходиться, и в то же время жена въелась порочащим пятном в родовую честь семейства. Насух-бей избегал смотреть в глаза бестыжей внучке и клялся в случае развода отдать замуж за старика — долой с глаз, прочь из клана. Харун прекрасно помнил, как старый бей приводил в исполнение свои замыслы. Не скупясь на брань и пощечины, взбешенный ее выходками, сделал госпожой Бакырджиоглу, обретению которой Харун и сам не больно-то радовался поначалу. Но деваться им было некуда — только в браке с ним Ярен обрела спасение от самодурства деда.       Стоило признать, что и Харун, и женушка пытались сохранить лицо, несмотря ни на что. Кололись об остатки вражды и разбитой фантазии о совместном будущем, в котором представляли две кардинально разные картины. Взаимоисключающие. Как сложить из осколков единый витраж, Харун пока не знал. Не был уверен, что они не порежутся о крошево еще больше, а список условий лежал между ними связующим веревочным мостом, на который они ступили неуверенно, с ненавистью к их непростой ситуации, от безысходности и бессилия, но вполне искренне.       — Разве свобода — это золотые прииски, за которыми нужно срываться на другой конец света? Она в твоих руках, — напомнил Харун, кивнув на злополучную бумагу. — Возьми ее. Начни с самовоспитания, начни с малого. Хотя бы начни и оставь свои интриги, а там сравнишь, как изменится мир внутри и вокруг тебя.       — Да ну? Я что-то не нахожу пункта, исключающего дедов контроль и тумаки, — Ярен перевернула лист, изображая усиленный поиск.       — А знаешь, почему он разозлился? Потому что ты была с ним жестока и несдержанна на язык. Быть бойцом полезно, но надо знать цену ударам, которые наносишь. Нет, правда, тебе видится, будто прошлое душит тебя руками близких, и, только сбросив их, ты освободишься. Думаешь, что убежишь замуж от семьи или подчинишь ее своим желаниям и что-то поменяется в тебе самой, твои беды кончатся? — тут Харун с усилием избежал шутки в духе «горькой козе горе везде», пощадив распаленные откровенностью чувства Ярен, и добавил с серьезностью в тоне: — Выучив английский, ты сможешь общаться со всем миром. А на языке войны загонишь себя в ловушку и ни с кем мира не добьешься. С этого дня ты в ответе за себя. Пора повзрослеть.       Харун подождал, что она скажет, но Ярен не нашлась с ответом или знала, что сказать, но сочла грубым и все же последовала обязательству списка об умеренности и такте. Пока Харун слабо верил, что его идея сработает. Сведенные брови, сцепленные, как у деда, в напряжении челюсти и ничем не выводимое из характера клеймо Шадоглу заявляли о тяге своенравной женушки артачиться до последнего. Для нового мира, который Ярен могла бы для себя открыть, она не готова. Куда бы она ни направилась, тяжелый нрав Шадоглу, который она принесет в себе, будет отбрасывать на ее поступки тень. Шадоглу ломятся в двери, даже если их не зовут, и лишаются больше, чем жаждали обрести. А Харун надеялся, что Ярен, вняв советам из списка, сумеет благоразумно подбирать ключи к правильным дверям, и та дверь, что ей откроется, станет дверью, в которую входят искусные гладиаторы, а не той, через которую выносят их тела.       На худой конец Харун рассмотрел вариант, если они со зловредной женушкой все-таки не уживутся. Лет через пять, может шесть, она получит образование, а алименты и первичные сбережения, что достанутся Ярен при разводе в честь окончания учебы, позволят ей комфортно обустроить новую жизнь. На устои Шадоглу, которые привязывали к себе Ярен материально, она наплюет с высоты карьерного роста. Ребенка Харун согласится оставить с женой, а воспитывать его будут раздельно — это не редкость.       Мелькала даже абсурдная идея, нашептанная Харуну шайтаном: не обучать жену, раз противится, а сразу забрать из Мидьята и втайне развестись. Но это все равно что вывезти ее в никуда, выбить из-под ног законную опору, данную браком и не обеспеченную достойной работой, и вынудить существовать одним днем на выплаченные от развода деньги, которые будут пополнять периодические подачки Харуна. В этом случае суд не одобрит решение отдать малыша Ярен. И да — Азизе тоже любила спрятать родственников где ей заблагорассудится и подвесить над пропастью неизвестности. Нахрен такие бестолковые идеи.       Снизу раздался грохот деревянных створ. Во двор выбежали все домочадцы, встревоженные приходом Насух-бея, и зной Мидьята почудился Харуну нестерпимо душным от громких криков. Не мешало бы убраться в прохладную комнату, пока они с Ярен не заработали солнечный удар. На сегодня хватит и бесед, и времени, проведенном на свежем воздухе.       Ярен подскочила к невысокой каменной ограде, наблюдая за ругней, а Харун откинулся назад, повернувшись.       — Это ты, — покосился он на удивленную жену, подразумевая родичей, что снова сцепились между собой, как свора собак, — дело не всегда только в них. Ты носишь их в себе, как камни, которые тянут тебя на дно. Поэтому ты от них не спрячешься.       Ярен мрачно оглянулась на него, и что-то скрытое от его взора перевернулось в ее душе после этого заявления, но откликнулось ему мимолетной вспышкой в светлых печальных глазах. В другой стране, в другом городе обида Джихан-бея, младшего недооцененного ребенка, будет по-прежнему жечь Ярен, которой пренебрегли ради старшего Азата. Зависть госпожи Хандан съест Ярен поедом, повстречайся ей другой более счастливый в ее понимании человек. А в гневе Насух-бея она испепелит саму себя, как бы ни дышала на нее покоем чужая земля, сменившая лихорадку Мидьята.       — Они неидеальные, поступают ужасно, я согласен. Но ты можешь быть лучше их и найти к ним подход. Ну подумай, а я, как говорится, усопшего омыл. Остальное зависит от тебя, — заключил Харун и осторожно, не беспокоя рану, встал на ноги. Ярен, ужаленная чувством вины, поддержала его за руку.       По ступеням, что вели к ним на террасу, застучали грузные шаги Насух-бея.       — С дедом поздоровайся.       — Я не хочу с ним здороваться, — отрезала Ярен. — Он предал меня и запер в грязном сарае.       — А ты стреляла в меня, но я с тобой разговариваю. Хотя, если буду постоянно думать, как ты, зачем я это делаю, то могу и передумать. Мерхаба, Насух-бей! Как дела?       — Мерхаба, — последовал замедленный ответ, и на них взглянуло усатое и покрытое потом лицо старого бея. — Все хорошо, хвала Аллаху.       — Мерхаба… — холодно кивнула Ярен.