Презрение.

Симон Иуду презирает. Презирает его слабость, его трусливость, его страх и его любовь. Иуда для него — всего лишь мусор, который не страшно ударить, который будет молить об этом, проглотит оскорбления и будет молча стоять, но Симон ударить его не хочет — боится, что запачкается в этой слабости. Иуда смотрит на Симона и боится, ненавидит, восхищается. Он безумен, уверен в своём безумстве и готов пойти на всё — он готов убивать мирных, готов уничтожить целые города для так называемой «свободы». Его не остановит ничто, кроме собственной смерти, и, кажется, даже так его идея бунта будет идти в народ. Иуда хочет умереть: он не понимает, зачем он существует, какая роль, что про него знает Иисус. Он задыхается в этом незнании и умоляет о смерти, но его никто не слышит. Его слышит только Симон, который, кажется, наслаждается пытками Иуды. Иуда почти вонзает себе в сердце кинжал, но его запястье крепко сжимают пальцы Симона. Он толкает, заставляя упасть на пол, и ставит ногу на грудь Иуды, нажимая и не давая нормально вдохнуть. Симон выглядит злым, страшным. Его волосы — всегда причёсанные назад — растрёпаны, руки сжаты в кулаки. — Ты что тут делаешь? — Симон наклоняется и давит сильнее, а Иуда в ответ улыбается. В улыбке мольба — мольба сломать кости, мольба не давать вдохнуть, мольба ударить так сильно, что навсегда уснёшь. Симон это видит и в раздражении ухмыляется, убирает ногу, помогает Иуде встать — и вдруг прижимает к стене, смотрит в глаза, ненавидит. Иуда задыхается от чувств. Он ненавидит Симона сильно, а любит сильнее, точно так же, как Иисуса. Он восхищён тем, что Симон знает, что должен делать, хочет быть таким же, хочет понимать себя и не страдать. — Умереть надумал? — Симон раздражённо шепчет, смотрит в глаза, и Иуда чувствует стыд. — Слабак, тряпка. Произносишь пламенные речи, Иисусу в лицо говоришь, что он не прав, но так жалко хочешь умереть… Симон отпускает Иуду и вздыхает. Тот смотрит и не понимает, почему Симон не дал ему умереть, но хочет его крепко обнять и заплакать в плечо. Он ведёт рукой по своей груди и немного давит, словно стараясь повторить то, как на него ботинком давил Симон. — Почему я не могу умереть? — Иуда спрашивает искренне, смотрит искренне, и это Симона раздражает сильнее. Он видит в этом глупость и детскую наивность, которую давно стоило из себя выкинуть. — Почему я должен жить, Симон? Почему я должен страдать, не понимая, кто я такой? Зачем я Иисусу, зачем я миру? — Потому что ты для этого и создан, — Симон ухмыляется. — Ты страдаешь от непонимания, ты страдаешь от действий Иисуса, ты страдаешь от его любви. — Но я не хочу страдать! Иуда не верит, что он создан только для этого. Но даже если так, то он не может страдать просто так. Он же должен что-то совершить, чтобы страдать, а он не сделал ничего. — Но я ничего не сделал, Симон… Я не хочу страдать просто так. Почему мне нельзя умереть, почему я не могу позволить себе перестать страдать, Симон? — Потому, что это план Иисуса. И ты не можешь умереть, пока он сам этого не захочет. — Тогда избей меня. Симон, я прошу тебя, избей меня до обморока, — Иуда падает на колени и хватается за чужой плащ. — Я хочу хотя бы немного побыть без страданий. Прошу тебя, Симон, сжалься. Симону противно смотреть на умоляющие и почти плачущие глаза Иуды. Он кривится и выдирает плащ из чужих рук, смотрит ещё немного и молча уходит, игнорируя слёзы Иуды и его громкую мольбу, которая затихает, но не из-за того, что Симон всё дальше и дальше, а из-за слабости Иуды, который даже молить долго не может. Симону противно, мерзко и совсем немного жалко. Возможно, он мог бы Иуду пожалеть, но кто он такой, чтобы нарушать божий план? Иуда лежит и плачет. Он ругает сам себя и понимает, насколько он жалкий. Он бы хотел прямо сейчас вновь схватить кинжал и воткнуть в грудь, ведь больше Симон его не остановит, но он лежит и не двигается. Иуда сам себя презирает.