Трепет крыльев / The Whisper of Feathers

      Поначалу трепет крыльев такой тихий, что она не обращает на него никакого внимания. Идет дождь, холодные капли тяжело падают на землю под ее ботинками, заставляя булыжники поблескивать в желтом свете фонаря. Сумерки сгущаются к ночи, когда она спешит по Косой аллее домой.       К тому времени, когда она добирается до своей теплой, тихой квартиры, шелест перьев стихает.       Когда она слышит его снова, уже громче, отчетливее, она не сразу понимает, что этот звук исходит из ее собственного сознания.       В последующие дни и недели Гермиона замечает это достаточно часто, чтобы не обращать на это внимания. Предположение об ударах крыльев становится все сильнее, и каждый раз, когда она пытается примириться с мыслью, что это звучит исключительно в ее голове, у нее ничего не получается.       В течение многих лет Гермиона руководствовалась логикой и рациональностью. Одно дело — внешний звук, но совсем другое — нарушать покой ее тихих мыслей.       В первый раз, когда она чувствует боль от чего-то острого, она вздрагивает.       Будто от иглы, или лезвия, или клыков.       Жар охватывает ее в самое неподходящее время: поздней ночью, когда луна стоит высоко.       Ранним утром, когда на улице ещё свежо, она видит вспышки цветов, — видения, — но они настолько внезапны, настолько неотчетливы, что она не может собрать их в цельную картинку.       По мере того как проходят дни, по мере того как инстинктивный страх перед неизвестным и непонятым уходит на задворки ее сознания, Гермиона больше не может отрицать тот факт, что что-то не так. Недуг, которому она не может дать названия.       Когда ночь становится особенно темной, ей кажется, что она чувствует на себе чей-то взгляд. Серебристый и обжигающий, исподлобья, и ее тело нагревается при одной мысли об этом.       Сколько она себя помнит, она искала убежища в пергаменте и страницах, и она прячется в библиотеке на площади Гриммо, пока Гарри на работе, намереваясь найти все, что сможет объяснить то, что, должно быть, является магическим феноменом.       После четвертой чашки черного кофе она снова выходит на солнечный свет побежденной.       И только когда она начинает чувствовать острое покалывание на внутренней стороне запястья, страх поселяется в ее сердце. По мере того, как оно растет, понемногу с каждым днем; по мере того, как образ начинает отпечатываться на ее коже.       Она стискивает зубы от боли и от того, что ее загнали в тупик.       Ей снятся белые, серые и черные сны, крылья, зубы и когти, боль и удовольствие. Ей не снится ничего и все сразу, и она просыпается в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем и тупой пульсацией у висков.       Когда несколько дней спустя зуд, наконец, проходит, пара бело-серых крыльев покоится над точкой ее пульса, вытатуированная под слоями кожи.       Что бы она ни делала, она не смогла стереть чернила. Не смогла ни скрыть это, ни убрать, и, несмотря на свое собственное пугающее презрение, она ничего не может поделать с тем, что восхищается гладкими, детализированными перьями.       Вооружившись дополнительной информацией, она снова возвращается в библиотеку.       На этот раз это занимает не так много времени, и она сжимает вторую чашку кофе так, что побелели костяшки пальцев, когда наконец находит ответ.       Метка Вейлы. Брачная метка Вейлы.       Каждая ее частичка думает о том, чтобы отрицать это, бросить вызов этому. Она никому не принадлежит, и все, что она знает о Вейлах, указывает на то, что их партнеры — это нечто большее.       Конечно, есть какой-то способ обойти это.       Она посещает целителя, чтобы получить подтверждение. Но столкнулась только с холодным сочувствием, когда она выразила несогласие с изложенными перед ней фактами.       — Я не пара Вейлы, — говорит она, и эти слова звучат раздраженно для ее собственных ушей. — Это просто… это даже не имеет смысла.       — Это не обязательно, — говорит целитель, и, несмотря на понимание в его голосе, Гермиона ощетинивается. — Магия Вейлы просто ищет наилучшую возможную пару.       — А если я скажу «нет»? Если я откажусь? — Гримаса мужчины говорит ей все, что ей нужно знать, — достаточно, чтобы подтвердить то, что она уже прочитала. Поэтому она размахивает запястьем, чувствуя, как внутри нарастает чувство паники. — Как мне избавиться от этого?       — Ты этого не сделаешь, — говорит он отрывисто и бесцветно. — Ты не можешь. Это опознавательный знак. Твоя Вейла найдет тебя, когда придет время. Твоя Вейла.       Целитель продолжает, хотя она лишь смутно слышит слова:       — У них появляется какая-то похожая метка, связывающая их с вами.       Как будто она могла бы предъявить права на кого-то, кто хочет только предъявить права на нее. Как будто у нее может быть какой-то интерес к кому-то, кого она не выбирала, независимо от того, какую пару они могут составить.       Отчаявшись сейчас, она погружается в исследования, ищет первоисточники, ищет способ, который поможет ей доказать, что это все ложь.       Вместо этого она находит истории. Более глубокое понимание ситуации, с которой она сейчас сталкивается. Две стороны одной медали, одновременно пугающие и волнующие.       Обладание — преданность.       Инстинкт — страсть.       Что может быть клеткой — то может быть и целой жизнью, полной обязательств и уважения.       Она думает о трудных решениях, сложных последствиях и свободе воли. О том, что кто-то может существовать специально для нее.       В свете всего этого у нее кружится голова, и Гермиона сейчас не знает, что делать с ситуацией, еще больше, чем когда впервые начала замечать признаки.       Если Вейле суждено быть с ней, она не знает, сможет ли выдержать напряжение. Предчувствие, предвкушение. Ожидание.       Теплым осенним днем, одним из последних перед тем, как в воздухе начинают ощущаться намеки на холод, она отваживается отправиться на Косую аллею. Улица заполнена семьями, готовящимися к поступлению в Хогвартс, и улыбка, напоминающая о прошлом, появляется на ее губах, когда она проскальзывает в книжный магазин, несмотря на толпу.       Потянувшись за единственным экземпляром нового издания, которого она так долго ждала, она вздрагивает, когда ее пальцы касаются чужих пальцев, и резко втягивает воздух, когда ее легкие внезапно ощущают пустоту.       Ее глаза вспыхивают.       Бледно-серые глаза с серебряными крапинками встречаются с ее глазами. Платиновая челка падает ему на лоб, брови удивленно приподняты.       Драко Малфой пристально смотрит на нее, стиснув челюсти, с напряженным выражением лица, пока его губы не приоткрываются, как будто он собирается заговорить.       Гермиона едва может думать из-за шума крови в ушах. Бешеный стук ее сердца, жар, который разливается по каждому дюйму ее кожи.       — Грейнджер, — говорит Малфой, пристально глядя на нее. Тогда ее поражает, что его глаза — самые красивые из всех, что она когда-либо видела. Он наблюдает за ней, и множество эмоций мелькают на его лице, как будто он не знает, что с ней делать.       Медленно, кропотливо его взгляд опускается туда, где их пальцы все еще соприкасаются. Какое-то медленное мгновение он смотрит на татуировку у нее на запястье.       Она слышит трепет крыльев.       — Возьми ее, — говорит он, протягивая ей книгу.       У нее невероятно пересохло во рту, и она с силой сжимает пальцами корешок книги. Ей удается сдержанно кивнуть.       — Спасибо.       Дрожь пробегает по ее спине, когда он смотрит на нее, снова опуская взгляд на ее запястье. Она поспешно дергает себя за рукав, не понимая, почему у нее нет желания уходить. Она почти не видела этого человека уже много лет и даже не знает, каким человеком он стал. Не больше того, что она читала в газетах.       — Не стоит, — говорит он, поджимая губы. — Ты, наверное, хочешь прочитать это больше, чем я.       Гермиона не уверена, подразумевается ли это как пренебрежение, но в его тоне нет никакой злобы.       — Я понимаю, это звучит странно, — говорит он, — но я собирался пообедать. Если ты хочешь, можешь присоединиться ко мне.       Когда он проводит рукой по волосам, ее сердце замирает.       На внутренней стороне его запястья, чуть выше пульса, находится маленькая татуировка в виде выдры.       Гермиона резко втягивает воздух, сердце бешено колотится в груди, в нём звучит вызов, страх и неизбежность.       — Да, — выдыхает она, ища серебро в его глазах. На мгновение она теряется в их прохладной тени. В уязвимости, жаре, древнем, крадущемся существе внутри.       Вспышка чего-то похожего на вечность.       Она снова заставляет себя посмотреть на татуировку на его запястье, а когда снова поднимает взгляд, то замечает медленное, дразнящее веселье, которое расплывается по его лицу.       — Да, — снова говорит она, крепче сжимая книгу в пальцах. — Я думаю, пообедать было бы неплохо.