Фанатка

— Филипп, будь добр, приоткрой окно, — попросил профессор заклинательства. Филипп поднялся и подошел к раме. Ухватился за ручку, знакомым движением потянул на себя. Створка не поддалась. Филипп замер на мгновенье, и потянул сильнее — с тем же результатом. — Должно быть, заело, Константин Васильевич, — ответил он низким мелодичным голосом после того, как попробовал ещё раз. — Боюсь, более серьезного воздействия стекло не выдержит. Профессор прервался, посмотрел поверх очков сначала на Филиппа, потом на окно, отложил манускрипт лекции, встал. — Действительно, не поддается, — в искреннем удивлении произнёс он, сам приложив немало усилий. — Ещё вчера всё прекрасно работало. — Владислав, — окликнул профессор студента через два стола. — Открой окно рядом с собой, будь добр. Парень резво поднялся, но и его ожидала неудача — створка рядом с ним тоже не желала открываться. — Да, что же это, — квохча, профессор поочерёдно пытался открыть окна, продвигаясь к задним рядам. — Какой-то розыгрыш? Знаете, я не ценитель. Только последнее окно в углу — там, где никто не сидел, соизволило распахнуться. — Ну наконец-то, — с облегчением выдохнул профессор. — С этой ситуацией я позже непременно разберусь и виновные будут наказаны, а сейчас не будем больше терять время и вернемся к лекции. Я не переживала о том, что буду наказана. Профессор обладал великолепной памятью, когда речь шла о заклинаниях, и просто отвратительной забывчивостью касательно бытовых дел, из-за чего не раз ругался с заведующей по хозяйственной части. Мне ничего не стоило прийти в кабинет пораньше с молотком и жменей гвоздей, и забить злосчастные створки. Даже если будут искать злоумышленника по магическому следу, ничего не найдут. Да и слышно моих стараний не было — в такую рань крыло пустовало. Если Филипп в тот день действительно поблагодарил за такую мелочь, значит, я серьёзно недооценила размер неудобства. Должно быть, холод ощутимо его изводил, раз уж такой пустяк стал основанием к контакту с изгоем, то есть со мной. Со сквозняками рядом с Филиппом пора было покончить. Готова биться об заклад, профессор не скоро займется проблемой, раз уж окно в конце аудитории открывается. А там придет зима, и необходимость в этом исчезнет по крайней мере до весны. Забыв об осторожности — мною никто никогда не интересовался, я улыбалась собственной находчивости, прежде отвесив себе мысленную оплеуху за невнимательность в отношении Филиппа. Впредь нужно быть собраннее. Кивнув своим рассуждениям, в порыве решимости я перевела взгляд на объект своего обожания… и застыла. Филипп смотрел на меня поверх плеча. Незаметно для остальных, словно откинулся в удобное для записи положение, в пол-оборота, и наблюдал за мной. Как долго?! Я запаниковала и тут же сникла. Опустила пониже подбородок, укрываясь за волосами, упавшими на лицо. Нет, он не мог догадаться. Мало ли о чём я могла думать? Я должна была выглядеть странно, но для меня это как раз нормально, ведь я же считалась странной. Что с меня взять? Парю в собственных фантазиях прямо посреди занятия, ничего особенного. Я медленно подняла голову, проверить смотрит ли ещё Филипп. Он смотрел. Я виновато потупилась, не в силах строить безразличный вид или другую сложную мину. Делать я это, конечно, умела, но обманывать Филиппа, пусть даже выражением лица у меня не было желания. Вдохнув глубже, я сдалась и подняла глаза. Пусть читает чистосердечное признание на моей провинившейся физиономии. Филипп смотрел и я не придумала ничего больше, как подернуть плечами. Он продолжал смотреть. Я насупилась, чувствуя себя не в своей тарелке. Я ведь хотела как лучше. Ничего не оставалось — я вытянула из-под стола молоток и положила поверх конспекта. Филипп, увидев молоток, вытаращился. Беззвучно произнёс губами: убери. Я поспешила спрятать инструмент обратно. Парень наконец отвернулся. Меня одолевали мысли, когда я, как обычно, одной из последних покидала кабинет и совсем не заметила, как кто-то пристроился рядом, сравнивая шаг с моим. Почувствовав касание руки, я вздрогнула, уставилась на человека идущего рядом — Филипп. Он мазнул нечитаемым взглядом по моему лицу и вышел первым. В руке у меня осталась записка. *** Ещё никогда мне не стоило стольких усилий донести поднос с тарелками до стола. Руки чуть дрожали от нервного возбуждения, костяшки пальцев побелели от усилия, я то и дело сглатывала копившуюся во рту слюну, словно умирала от голода, но о еде и думать не могла, просто взяла всё то, что брала обычно, поскольку мысли мои были заняты совсем другим. Стоило водрузить ношу на столешницу, как я тут же нырнула рукой в карман и достала записку, чтобы перечитать ещё раз. «Встретимся в дальней беседке, той, что у лысого камня, в 18.00». Пробежав строчку глазами, я почувствовала, как жар снова заливает щеки. Скомкала рукой юбку на колене и постаралась медленно вдохнуть, чтобы выровнять сердцебиение. Только через минуту, немного успокоившись, аккуратно сложила записку и спрятала сокровище в карман. Подняв взгляд, я уставилась в ту самую точку, которая имела для меня значение. В этот момент языки тел колыхнулись и в просвете мелькнуло его лицо. Филипп улыбался, слушая одного из своих друзей. Его глаза, укрытые мягкими длинными ресницами, ловили отблески зажжённых в зале свечей и тихо мерцали. Скулы тронул лёгкий румянец — в обеденном зале всегда было тепло от толпы студентов и кухни расположенной за соседней стеной. Уголок его рта дрогнул, поднимаясь выше, блеснул краешек жемчужных зубов. Откуда у людей могут взяться такие зубы? Я видела разные. Кривые, слишком мелкие и редко посаженые, щербатые, и слишком крупные наползавшие один на другой, обломленные и сколотые, с налетом и разной степени желтизны, сдвинутые относительно носовой перегородки вправо или влево, лошадиные — разные. Но чтобы такие, как у Филиппа, никогда. Его зубы были ровными, но не искусственными, как у некоторых. Не слишком крупными и не слишком мелкими, а идеально подходившими один к одному. Молочно белые со слегка прозрачными краями, просвечивавшими перламутром. Смотреть на них было приятно. Они были красивые. Как и всё в Филиппе. Наверное поэтому к нему тянулись люди. Филипп всегда был окружен компанией, будь то парни или девушки. Они летели к нему всё равно что мотыльки, влекомые светом. Я, конечно, знала о том, что есть на земле такие красивые люди, но Филипп был совершенством. К тому же он всегда был вежлив и обходителен с другими. Не отказывал в просьбах, даже когда им откровенно хотели воспользоваться. К примеру те, кто не желали учиться самостоятельно и рассчитывали на понимание и помощь других, без зазрения совести паразитируя на чужой щедрости, списывали домашние задание из года в год. Филипп был невероятно красив, хорошо учился и был учтив. Он обладал всем, чтобы подняться достаточно высоко по социальной лестнице. И я была совершенно согласна, что там — на самом верху — ему и место. Не было никаких сомнений, что он достоин всех благ, которые могла предложить ему жизнь. *** В беседке я была уже к пяти вечера. Небо укрывали разбухшие кишки облаков, медленно наливавшиеся сумраком. Там, в глубине, посверкивали слабые разряды молний, глухие протяжные раскаты набатом звучали в отдалении. Непогода меня не пугала, наоборот — завораживала. Облокотившись на широкий высокий борт беседки, свисавшей над пропастью, я смотрела в высь не отрываясь, подмечала, как крепчает ветер, пытаясь сорвать мои волосы с плеч. Холодно не было, внутренний огонь был надежнее любых одежд, так что накидку я оставила в комнате академии. С такой высоты монументальное здание как на ладони. Академия представляла собой старинный каменный замок с шестью устремлёнными к облакам башнями; несколькими площадками с широкими парапетами; с крытыми мостиками переходов, соединявшими западное и восточное крыло; с вытянутыми арочными окнами, украшенными мшистыми розетками; с выступами, занятыми пугающими изваяниями с оскаленной пастью и огромными когтистыми лапами; с оградами решёток и вылощенными плитами внутреннего двора с его неуклюжим фонтаном — весь монумент служил пристанищем Высшей академии магии и чародейства вот уже пару столетий. Сюда съезжались маги отовсюду. Сначала мне здесь не понравилось — здесь я была чужой, но стоило увидеть Филиппа и всё остальное стало не важным. Наоборот, я полюбила это место всей душой, ведь только в этих стенах я могла находиться вместе с ним. Три с небольшим года пролетели незаметно и до выпуска оставалось не так уж далеко, чтобы я ценила выпавшую мне возможность. Вот бы можно было остаться здесь с ним навечно. — Привет, — прозвучало за спиной и я обернулась. Это был Филипп. Помимо форменного костюма академии на нём были высокие тёплые с опушкой сапоги и зимний подбитый лисьим мехом плащ. Капюшон он снял войдя под своды беседки. — Ты не зажгла свет, — то ли подметил, то ли спросил он. По углам притаились факелы. Их можно было зажечь вручную, либо с помощью магии. Для меня, как для мага огня, это не составило бы сложности, но я не стала этого делать. — На всякий случай. Чтобы нас никто не увидел. Пусть вероятность, что в такую погоду кто-то решит прогуляться была мала, но всё же я собиралась соблюсти максимум осторожности. Филипп наверняка хотел того же, выбрав одну из самых удалённых и потому нежалуемых студентами беседок. Подниматься по крутому взгорью пришлось около получаса и это была отнюдь не увеселительная прогулка. Филипп ничего на это не ответил, прошел по дуге, на меня не смотрел. Руки его были в карманах — наверное он снова мёрз, но предложить согреть его я не решилась. Здесь, в уединенности скал, поросших голубоватым сосняком такое предложение казалось более личным, чем касание среди толпы. Я не хотела его обидеть. — Зачем ты это сделала? Очевидно, что моя выходка с молотком должна быть объяснена и я к этому готовилась. Выдумывать оправдание было глупо, к тому же я нисколько не смущалась собственных чувств. Считала их не уместными в отношении такого совершенства, как Филипп — да, конечно — но точно не поводом для стыда. Если бы такой, как он не нравился, кто же тогда? — Тебе было холодно и я приняла меры. Изящная бровь едва заметно изогнулась. Мое сердце ударило громче, я туже сжала челюсть, пытаясь не потерять сосредоточенность в его присутствии. — Это я понял, — сквозь зубы процедил он и отвёл взгляд. — Тебе не кажется, что это слишком? Я на секунду задумалась. — Нет. Он посмотрел на меня снова. — Ты странная. — Я знаю. Его слова меня ничуть не задели — это была чистая правда. — Чего ты хотела этим добиться? — Филипп хмурился. — И тем, что согрела мне руку? Думаешь, я падок на сопливую романтику? — Не думаю, — конечно, мои причины были совсем иные. — Просто ты мёрз и меня это беспокоило. Презрение отразилось на идеальном лице. — Значит, ты одна из этих дурочек, томно вздыхающих по мне и шлющих глупые записки без подписи, — вынес он приговор и кивнул сам себе. Мне требовалось немного времени, чтобы обдумать сказанное. Со стороны это должно быть снова выглядело странным — будто от растерянности или смущения я язык проглотила — но мне требовалось подумать. — Нет. Я не слала тебе записок без подписи или любых других. И я не вздыхаю томно — я пытаюсь себя контролировать. Филипп тихо фыркнул. — Ты очень странная, — протянул он с оттенком брезгливости. Я чуть расстроилась. Не словам, но выражению его лица. Филипп развернулся и направился к ступенькам ведущим из беседки, но в самый последний момент остановился, повернул голову в пол оборота и спросил: — Значит, я тебе не нравлюсь? — Нравишься, конечно, — тут же согласилась я. Парень развернулся, выглядя озадаченным. — Ты же только что сказала…— начал он и не закончил фразу.— Забудь. Больше он ничего не добавил, но и уходить не спешил. Его брови сошлись к переносице, означая, что он о чём-то раздумывает. Плотнее сжав губы, он сложил на груди руки и недружелюбно уставился на меня. — Чем я тебе нравлюсь? — спросил он так, будто ответ его не слишком волновал. Мы стояли друг против друга на некотором расстоянии, но даже приняв важный вид и будто вытянувшись, мы все равно были одного роста, и подавить меня важной позой не получилось — я прекрасно отдавала себе отчёт в происходящем. Юлить с ответом и не думала: — Всем. — Глупости, — отмахнулся он. — Подробнее. Ну хорошо. Подробнее, значит подробнее. Я начала с его внешности, и он тут же скривился, как от кислого лимона сунутого под нос, когда я закончила живописать его зубы, он попросил остановиться и, должно быть, на этом хотел закончить разговор, спросив «это всё?», на что я ответила, что дальше идет его характер, потом поведение и манеры, затем отношение к людям и порученным делам, и ещё несколько пунктов. Он снова застыл с выражением озадаченности на прекрасном лице. Немного подумав, попросил продолжить с того места, где он меня оборвал. И я продолжила декламировать, чуть повернувшись, когда к середине речи он подошел к скамье и не слишком грациозно опустился. Но слушал он меня внимательно. Разные эмоции мелькали на его идеальном лице, но среди них не было ничего напоминающего отсутствие интереса, и этого мне было более чем достаточно, ведь за всё это время немого обожания это был наш первый разговор. Ну и что, что больше говорила я, мне было уже приятно, что мы так близко и он впервые смотрит на меня прямо. На меня. — … ещё мне нравится, как ты щуришься, когда ешь ягодный штрудель. Когда делаешь первый укус, и даже немного до того. Уже предвкушая близкую кислинку, чуть прикрываешь глаза, будто готовый к терпкости вишни… — Хватит! — Филипп взвился, как ужаленный. — Прекрати это! Ты разве не понимаешь, что это ненормально! Я затихла, но глаз не прятала. — Понимаю. — Тогда зачем? — Что зачем? — Зачем… Зачем ты ведешь себя как помешанная? Что мне оставалось, кроме как пожать плечами. — Наверное потому, что я такая и есть, — тише проговорила я, и раскат грома сопровождаемый молнией сотряс воздух вокруг. — Жуть какая, — Филипп резко поднялся со скамьи. — Прекрати меня преследовать. — Я этого не делаю. — Тогда что же ты делаешь? — Просто смотрю на тебя. — Ты делаешь это постоянно! — Потому что на тебя невозможно не смотреть. Филипп раскрыл рот, собираясь парировать, но так ничего и не произнес. Я пожалела, что не зажгла факелы, мне так хотелось видеть его лицо отчетливее. О чём он подумал в этот момент? — Я ухожу, — с этими словами он поспешил прочь из беседки. — Филипп, — его имя на своём языке я пробовала не раз, но никогда не обращалась к нему вслух. Его имя отдавало вкусом спелого персика. Он остановился. — Один неважный момент… — я поколебалась, и всё же произнесла, видя, что он ждёт, — записки без подписи шлёшь ты? — скомкано закончила я, надеясь, что он не обидится. Я не хотела уличить его, просто если для него важны записки — ведь он упомянул о них и написал мне одну ранее днём — наверное, это могло иметь значение. Или нет? К однозначному выводу я не пришла — не успела, поэтому и произнесла без уверенности. В этот момент, в абсолютной тишине, сверкнула молния. Затем раздался гром, и он вынырнул из-под укрытия беседки. Всего миг я видела его лицо, но этого было достаточно, чтобы заметить смущение и уязвимость, а ещё лёгкий румянец, коснувшийся его скул. Он был ВОСХИТИТЕЛЕН! Не важно о чём был наш разговор и как сложился, вниз по дороге, обратно к академии, я полыхала вместе с потоками грязи от занявшегося дождя, абсолютно счастливая! После стольких лет лицезрения совершенства, шанс поговорить с ним — величайшая милость!