Glimpses / Проблески

Нежнейший розовый цвет, какой ни Тобираме, ни его брату никогда прежде не доводилось видеть ни у одного живого человека. За такой цвет удавилась бы половина красавиц мира, а за одно с ними и производители тканей. Ее волосы были все равно что шелк в сравнении с грубой мешковиной. Больше всего они напоминали лепестки сакуры, и поэтому они так и назвали ее - Сакура. Сакура хорошо отзывалась на «свое» имя. Хаширама сразу сказал, что имя девушке понравилось. Но Тобирама не был так уверен. Она, безусловно, улыбалась, но чем больше Сенджу думал об этой улыбке, тем больше видел в ней печали. Эта печаль парадоксальным образом пряталась в уголках ее улыбки. Ее допросили, но она ничего не сказала. Ее одежда, крайне необычная и по качеству, и по фасону, нисколько не проливала свет на то, откуда эта девушка внезапно взялась. Ее пытались разговорить - она не проронила ни звука. Смотрела на них, и временами, казалось, что ее вообще нет в комнате. Взгляд ее становился расфокусированным, она глядела сквозь них. Она была куноичи, это было понятно с первого взгляда. То, как она неосознанно держалась, как были подтянуты ее мышцы, даже самые простые движения. Но это было, пожалуй, единственное, что им удалось выяснить наверняка. Даже попытка вызвать реакцию через нападение привела к тому, что Сакура сначала уворачивалась, а потом лишь пыталась отразить нападение, но ни разу не попыталась напасть сама. Тобирама считал, что это неестественно. Это было похоже на то, как будто у нее с корнем вырвали часть навыков, по пути лишив здравого рассудка. В конце концов ее оставили «в покое» - если так можно назвать простую службу в доме главы клана Сенджу и его брата. Она стелила постели, подметала по утрам дорожки, зажигала вечером свет, а со временем ей доверили готовить простые блюда. За пол года она не проронила ни одного звука, если не считать жалобных всхлипов во время нападения Мадары, когда они пытались ее спровоцировать. Идея оставить ее в доме принадлежала, разумеется, добросердечному Хашираме. Сначала Тобирама был этому не очень-то рад, но правоту брата признавал: с одной стороны, если девушка была орудием вражеского замысла, то так было проще всего за ней следить. С другой стороны, они не могли просто бросить ее в лесу. И, третья причина, которая не обсуждалась, но молча признавалась: Сакура была молодой девушкой, более чем беззащитной в своем состоянии, и было очевидно, что ее неспособность позаботиться о себе приведет к беде, окажись в менее благоприятном окружении. У нее не было семьи, и она нуждалась в защите. Жизнь в их доме пошла Сакуре на пользу. Хаширама называл ее смышленым ребенком. Тобирама хмурился, но был согласен. Вечером, сидя за тонкой стенкой сёдзе, он слышал ее тихие шаги, когда она обходила дом снаружи, зажигая огни. Его внимание привлек другой звук: тихое гудение, которое он по началу не смог понять, а потом догадался. По-прежнему не говоря ни слова, Сакура издавала звуки, имитируя играющую, по видимому, в ее голове, мелодию. Тобирама слушал ее внимательно, но это было не похоже ни на что из того, что он знал. С этого момента Тобирама начал наблюдать за Сакурой с удвоенной бдительностью. Он непременно должен был узнать, кто она: враг, или куноичи, которой очень не повезло. Появление клана Яманака было очень кстати. Проникновение в разум Сакуры прояснило несколько вещей сразу: она была жертвой войны (не удивительно), и память ее представляла собой ошметки отдельных воспоминаний. Глядя на них, Тобирама испытал нечто близкое к жалости. Исследование памяти не было безболезненным. Сакура провела в постели следующие сутки, и еще несколько недель ей понадобилось, чтобы снова начать напевать свою странную мелодию. Все это время Тобирама был к ней очень внимателен. Он принес для нее кимоно (в традиционных цветах Сенджу, разумеется), а потом, в один из вечеров, когда солнце мягко опускалось за горизонт, а на небе была видна россыпь звезд, он потянул ее за руку, приглашая опуститься рядом. Сакура послушно села и внезапно Тобирама понял, что ее молчание давно перестало его беспокоить. Он никогда не был хорош со словами, но Сакуре это, очевидно, не было нужно. Этой ночью он выяснил, что Сакура может издавать не только стоны боли. Несколько месяцев спустя, когда живот Сакуры стал заметно округлым, ему показалось, что ее взгляд временами становится более осмысленным. Он пытался поговорить с ней, но она только смотрела на него и по-прежнему молчала. Сложнее всего в этой ситуации оказалось Хашираме. С одной стороны, он не желал, чтобы Тобирама путался с незамужней девицей низкого происхождения, тем более не в себе. С другой стороны, у них не было других наследников кроме того, что носила под сердцем Сакура. Он любил брата, неплохо относился к девушке, и мысль о том, что скоро он сможет подержать на руках племянника (или племянницу) грела его больше, чем моральная необходимость что-то предпринять. Сакура же продолжала находиться в своем отдельном мире. Она достаточно осознавала, что с ней происходит, то и дело поглаживая растущий живот, и улыбалась чаще обычного, и иногда эти улыбки были адресованы непосредственно Тобираме. То, что Тобирама не собирался на ней жениться, очевидно, нисколько ее не беспокоило. Тобирама гадал, унаследует ли его сын волосы отца или матери. Он бы предпочел светлые или темные волосы, но все же не розовые - не для его наследника. Но их следующий ребенок, особенно если это будет девочка, которую он разумеется тоже признает своей, будет просто очаровательна с розовыми, как у матери, волосами. И, возможно, их другие дети получат темные волосы, как их с Хаширамой отец. О да, Тобирама ждал этого с нетерпением.