Постепенность

***

      Их первый реальный контакт Ферайе инициировала сама. Тогда не просто страх, а ужас пережитого сковал ее тело и разум. Убравшись из проклятого домишки, она сорвалась на неравномерный бег минуты через две. Джемиле пыталась убить ее ребенка. Она едва не выпила лекарство и так по-детски доверилась мачехе. Уже второй раз безвинная душа подвергается опасности по ее глупости. Ее трясло не то от страха, не то от истерики или от усталости вовсе. Четыре квартала остались позади неё. Икры ныли от напряжения, а дыхание и вовсе сошло на нет. Ей хочется плакать, свернувшись калачиком, хочется просто избавиться от всех этих проблем и угроз и вечных слез. Она была в отчаянности. Да. Может поэтому не отследила, как набрала номер Атеша. Он ответил через пару долгих гудков и его низкий, тихий голос словно облегчил ее дыхание.       Стоя на берегу в ожидании она по кусочкам пыталась устаканить в себе всё пережитое. И добрых пятнадцати минут не хватило, чтоб успокоиться. Атеш стоял невыносимо близко и в его темных глазах плескалось явное непонимание, что все больше напоминало беспокойство. Высокий и спокойный, словно непоколебимый. Сейчас он казался ей непреодолимой крепостью.       — Ферайе? С тобой все в порядке? — и он все также беспокоился о ней. Даже если вчера она отказалась от предложения и наверняка поставила его в сложную ситуацию. А еще ей хотелось спокойствия хотя бы на секундочку, хотелось безопасности и Атеш сейчас ей кажется воплощением этих понятий. Она слишком резко срывается к нему, слишком крепко и отчаянно прижимается. Но все это теряется на фоне долгожданной передышки. Время словно останавливается. И Джемиле, и Яман и даже ее неопределенное будущее перестают беспокоить. В руках Атеша она чувствует спокойствие и безопасность, по которой так изголодалась душа. В его руках хочется остаться еще дольше и ощущать эту заслоненность от жестокого мира.       Но воспитание берет своё. В конце концов они почти чужие люди. Отстраняясь, Ферайе чувствует, как новые слезы наворачиваются на глазах. Она действительно слишком устала. Кажется еще секунда, одно неправильное слово и ее просто раздавит. Но Атеш не допускает этого. Его пальцы с ювелирной аккуратностью стирают слезы с щек и смотрит он не только с беспокойством, но и покровительством, даже взглядом обещая защиту.       — Она...Джем... — Ферайе срывается на предательский всхлип, — Она хотела убить моего ребенка, — и его осознание очевидно. То как быстро взгляд наполняется чистейшим, темным гневом. То, как напрягается челюсть и едва прерывается дыхание. — Я очень испугалась.       Была в диком ужасе, если честно. И видимо по её загнанному взгляду Атеш понимает это.       — Сейчас нечего бояться, — его голос словно обволакивает, создавая приятный вакуум, — Сейчас она ничего не может тебе сделать. Сейчас ты в безопасности.       И у нее не было причин сомневаться. Впервые за долгое время она действительно чувствовала себя в безопасности.

***

      Второй раз произошел уже после их поспешного брака. Она наконец начала привыкать к...ко всему в общем-то. К вещам Атеша в комнате. Ноутбуку, вечно запутанным зарядникам, пиджакам и футболкам сложенными на спинке стула. К его часам на прикроватной тумбе, вороху бумаг, что он приносил из офиса фабрики для изучения. К мужским банным пренадлежностям и парфюму на камоде. К запаху самого мужчины и его ненавязчивому присутствию. Ферайе привыкала к тихому копашению рано утром, к чужому мерному дыханию в ночной тишине, к факту, что Атеш спал развалившись на кровати, как и всякий человек не привыкший ни с кем делить постель. Вначале ее настораживало, как вечером он лежал исключительно на своей половине и имел самый цивильный вид, а утром, когда сон становится совсем чутким, Ферайе просыпалась от ощущения чужого тела предельно близко к своему. Но просыпаясь, он неиземнно отодвигался на свою сторону и извинялся сонным голосом.       И этот процесс привыкания должен был быть сложнее и в разы более смущающим, но в реальности, как и в большинстве случаев с Атешем, всё было почти естественно.       После случая у реки их прикосновения были либо для прикрытия перед семьей, либо из бытовой неловкости. Атеш уважал ее границы, а сама она не искала его прикосновений.       В начале ноября ударили холода.       Временная аномалия, — говорили репортеры.       Проблема была в том, что из-за недавнего замыкания в электросистеме нельзя было отрегулировать отопление, поэтому вся семья Гюльсой дрожала от холода. В их комнате было особенно холодно. Уходя, Атеш забыл закрыть окно и теперь Ферайе по-честному даже не хотелось переодеваться.       — Тебе надо одеться теплее, — произносит Атеш выходя из душа. Он крупно дрожит, стоит разгоряченной после воды коже столкнуться с холодным воздухом. Его волосы завязаны в неряшливый хвостик на макушке, что в сравнении с его обычной лощеностью выглядит почто комично.       — Теплая пижама где-то в кладовке дома, а там уже все спят, да и идти не хочется, — произносит Ферайе, сильнее кутаясь в тонкое одеяло. Есть соблазн накрыться еще и его, но оставлять мужчину без ничего будет совсем уж жестоко.       — Я могу сходить, только...       — Нет, Атеш, я даже не помню, где она. Надо будет искать, а это пол ночи. Ложись спать, — ему действительно не нужно бродить по дому в такой холод. — Всё нормально, правда.       Мужчина смотрит на неё с минуты две, явно сомневаясь, но послушно гасит свет. Еще пару минут он бродит по комнате в поисках телефона и перепроверяет будильник. Когда матрац прогибается под его весом и собой он загораживает полоску света из окна Ферайе мельком думает, что может теплая пижама не была бы такой плохой идеей. Через десять минут, когда ее пятый раз пробивает дрожью, она думает, что это было замечательной идеей. Атеш мерно дышит по правую сторону от неё и по-честному выглядит слишком умиротворенно, чтоб тревожить. Ферайе чуть мотает головой. Нет, он и так слишком многое для неё делает, хотя их брак является лишь фикцией.       — Двигайся ближе, — его сиплый шепот разрезает ночную тишину. Через секунду он открывает уже сонные глаза. — Ты плохо переносишь холод, завтра нужно найти тебе что-то теплее или купить пуховое одеяло.       Сейчас было некому доказывать реальность брака и особой нужды не было, потому что кокон из покрывала, что она старательно сложила для себя скопил достаточно тепла, чтоб не простудиться. Но что-то глубоко внутри неё было готово соблазниться на эту затею. На притягательное тепло его тела и безопасность его рук.       — Атеш... — попытка возразить была отголоском ее стыдливости. Их брак всё ещё был фикцией и несмотря на хорошие отношения обниматься с ним в одной кровати, когда нет очевидной нужды казалось излишним. Нечто сродни линии, отделяющей неизвестную территорию.       — Просто подвинься ближе, тебе нельзя мерзнуть, — и в тоне было столько заботы, что в очередной раз ей стало стыдно перед ним. За утайку правды о Ямане, за ее слабость, когда он рядом. Она может жить сотню жизней, но все равно никогда не заслужит Атеша.       — Ладно, — согласие легко скользнуло с ее губ. И несмотря на смущение и неуверенность, было легко подвинуться у нему ближе.       Теперь меж ними было два слоя покрывал и всего десяток сантиметров расстояния. От тела Атеша исходило приятное тепло, что особенно сильно ощущалось в сравнении с холодом комнаты. С каждой секундой в ней оставалось всё меньше смущения и всё больше желания увеличить площадь соприкосновения тел.       Но что-то ее останавливало. Внутри все еще оставалась эта зияющая дыра оставленная Яманом. И сам же мужчина не давал ей затянуться. Словно шайтан он играл с ней в эти игры: то кричал о ее греховности и крушил все вокруг, то прижимал к себе с дробящей сердце нежностью и выглядел, словно сам страдает при этом. Если целью было свести ее с ума, то у него получалось. И увы, уже ни разу не в романтическом смысле.       Пополам с непониманием и тоской в ней постепенно появлялась раздражение. Не боль разрыва, ни обида, ни даже злость или ненависть, а гремучее раздражение. Хотелось накричать на него сильнее, а лучше ударить, схватить за волосы и бить головой о каменную стену особняка так сильно, чтобы он наконец перестал мучить её. Оставил в покое, как она сотни раз ему кричала.       Атеш меняет позицию и перекатывается на спину, тем самым увеличивает расстояние, пусть и на считанные сантиметры. Его дыхание теперь глубже, и Ферайе понимает, что день сморил его окончательно. Теперь свет подал на него явственней и она вполне могла разобрать черты лица. Вот так подглядывать за ним наверняка не правильно, но лучше уж так, чем при свете дня и с рисками быть пойманной. Во сне его лицо полностью расслаблялось, и он выглядел чуть моложе, чем есть. Не было беспокойства, напряжения или тихой, клокочущей в груди ярости. Атеш был просто Атешем, без каких-либо предысторий. Ее глаза были необычайно жадными до него в такие моменты.       Атеш несмотря на внешнюю холодность и опасность был необычайно заботливым и аккуратным. Его маленькие действия и слова с каждым днем возвращали в ней веру в мужчин. Не будь она так разбита Яманом и нежеланным ребенком она могла бы влюбиться в него. Будь она умнее и достойнее, то могла бы обрести счастье с ним. Но каждый раз, когда Ферайе позволяла себе завязнуть в таких мыслях, ее словно ошпаривало простой мыслью, что она носит ребенка его брата и Атеш об этом не знает. И чем больше они жили, тем сложнее было избавиться от таких мыслей. Потому что тяга росла, хоть и неосознанно.       Но сейчас есть причина и есть секретность ночи. И можно забыть обо всех мыслях хоть до утра. Ферайе, все еще неуверенная в своих действиях двигается ближе к нему и несмело прижимается, боясь спугнуть его сон. Часть ее груди касается его без преград одеял и при таком раскладе от тела исходит не просто тепло, а настоящий жар. У нее идут мурашки по коже от контраста. И видимо рассудок совсем помутился, раз теперь в ней просыпается желание большего контакта. Не просто желание, а намерение. Ферайе перекладывается так, что угол его подушки под шеей был удобнее и аккуратно перекидывает руку через него. Земля не расходится под ними из-за контакта, а сам мужчина лишь на секунду напрягается сквозь сон.       Атеш ощущается непередаваемо хорошо, хоть и несколько запретно. Ферайе чуть-чуть ворочается, пока не находит идеальную позу. То, как их тела легко укладываются вдвоем, наводят на не совсем приличные мысли. Она плюет на осторожности и переносит вес руки полностью на него. Теперь, пусть и через ворох одеял, их ноги переплетены, что немного, но согревает окоченевшие конечности. Без одеял было бы теплее, но это уже совсем другой контекст.       Быть близко к нему в действительности не сложно и не чувствуется предательством или грехом. Это ощущается облегчающе правильно и спокойно. Ферайе хочется остаться с этих ощущениях навсегда. Сон приходит поразительно быстро.

***

      Яман все так же был проблемой. С каждым днем он выглядел все хуже, безумнее даже. Его глаза вперивались в нее стоило им оказаться в одной комнате и на малейшее слово или движение Атеша он реагировал гремучей злостью и ревностью. Казалось малейшая мелочь и он взорвется. Ферайе и ждала и боялась этого одновременно.

***

      Мелочь нашлась. Был уже третий день этого аномального похолодания и теперь даже Алейна при всей ее любви к открытым нарядам куталась в ярко малиновую толстовку. Сама Ферайе отрыла в старых вещах объемный свитер под горло. Даже Атеш вместо привычных рубашек теперь носил водолазку под пиджак.       — Это невозможно, в конце концов, — бурчал Омер за завтраком, когда электрик сказал, что понадобится еще пара дней, чтоб полностью устранить неполадку в электричестве и наконец отоплять дом. — Мы все превратимся в хладные трупы к тому времени. Как спать в таком холоде?       В возмущениях не было много смысла. Уже после первой ночи Атеш где-то раздобыл пуховые одеяла, что из-за резко повысившегося спроса теперь были в дефиците в городе. Казалось бы кому нужны пуховые одеяла в каппардокии?       Одеял было недостаточно для всех них, поэтому Окан уезжал ночевать у друзей в эти дни. Ферайе точно знала, что тесная квартирка Хазал стала его пристанищем. Им с Атешем досталось одно одеяло на двоих, и его отчаянно не хватало, чтобы соблюдать границы приличия. Они не говорили об этом с первой ночи, но теперь они спали в разы ближе друг к другу, прижимаясь телами под одеялом. И пусть меж ними было достаточно слоев одежды и у них было хорошее оправдание это все равно ощущалось интимно. Особенно, когда утром они обнаруживали, что за ночь их тела совсем спаивались.       — Рабочий обещал, что все будет устроено уже завтра к вечеру, может сегодня последняя холодная ночь, — Атеш почти обыденным движением пододвинул тарелку с выпечкой ближе к ней и быстро взглянул в глаза явно предупреждая, что возражений не потерпит. После её недавнего обморока он тщательно следил и за ее питанием.       — Пережить бы еще эту ночь, под утро того гляди вешайся... Ты не мерзнешь, дочка? — обратился к ней Омер с легким интересом, скорее, чтобы поддержать затухающую беседу.       — Нет, господин Омер, — произносит Ферайе, поспешно проглатывая кусочек булочки с джемом, — Мне не холодно ночью.       — Конечно, конечно, — быстро произносит Омер, словно только вспомнив что-то. После в голосе появляется налет одобрения или удовольствия, — У тебя ведь теперь есть муж, чтобы согревать ночами, — ей вдруг вспоминается, что утром она почти лежала на Атеше и проснувшись, не шевелилась какое-то время, вслушиваясь в его мерное дыхание. Мысль вызывает неясное смущение, результирующее в румянце на щеках, — Правильно, дети.       Яман вдруг резко закашлялся и подняв глаза, она увидела, что на лице у него написана явная, едва сдерживаемая злость. Наверняка, рука Атеша лежавшая на спинке ее стула не помогала ситуации. Яман резко вскакивает из-за стола и вылетает из комнаты пулей, его резкие, пышущее яростью шаги эхом отдаются в глубине дома. Остаток завтрака они проводят в напряженной тишине и оставаться с Яманом в одном доме едва ли не страшно.

***

      Страх был обоснован, потому что Яман каким-то странным образом появляется дома чуть раньше четырех часов, когда Атеш и Омер все еще в офисе. Его рука крепко сжимается на запястье и он буквально влачит ее в какую-то отдаленную комнату. Щелчок замка едва ли не приговор. Яман вдруг прижимает ее к двери, резко наваливаясь всем телом. Ферайе едва успевает упереться в грудь ладонями. Он резко прижимается к ней губами, чем вызывает не просто шок, а настоящую панику.       — Яман...— он сразу скользит языком в рот, стоит ей его открыть и в прошлом такая ласка заставила бы её загореться желанием, но сейчас не было и намека на него, — Стой...Что ты...       Он переходит губами на скулу и его руки теперь спускаются к талии. В нем было что-то отчаянное, почти безумное. И достучаться до него никак не получалось.       — Яман... — она почти плачет. Руки сильнее упираются в грудь и он наконец отстраняется от неё. — Прекрати, хватит.       — Что прекратить? Раньше тебе нравилось это, Ферайе... — его взгляд был хаотичным и почти злым, словно на контрасте вспомнились ласковые глаза Атеша этим утром и ей вдруг резко захотелось, чтобы он оказался тут. — Или мой брат делает это лучше? Ты сравнивала нас, Ферайе? Может, ведешь счет?       Она вздрагивает словно от пощечины. А на глазах наворачиваются горошины слез. Хочется просто убраться от сюда.       — Не говори глупостей, Яман, отпусти меня...       — Ты позволяла это ему? Касаться себя, целовать? Понравилось "греться" с моим братом? — его руки сильнее сжимаются на талии практически причиняя боль. У нее внутри всё напрягается и скручивается. От обиды, от злости, от страха и стыда. Отвратительная смесь. Хочется и плакать, и кричать, и просто свернуться калачиком в углу. — Отвечай, Ферайе.       — Отпусти меня, — ее едва хватает на лихорадочный шепот. Тело дрожит словно в лихорадке и ей кажется, что они в секунде от шторма. — Отпусти меня, пусти, пусти, пусти...       Взгляд Ямана, кажется, проясняется. Он вдруг ведет кончиками пальцев по ее скулам и стирает слезы с щек. — Я ненавижу Атеша, знаешь? — он горько смеется. Коротко и резко. — Я ненавижу его за тебя, за маму, за независимость от дедушки. За его отвратительную праведность. Но даже при этом, я знаю, что он не заслуживает тебя. Лживую, двуличную. — Она всхлипывает словно раненое животное и чувствует, как внизу живота все скручивается еще сильнее, побуждая ее согнуться в двое. Яман в это время усиливает хватку на ее лице, почти причинная боль. Боже, сколько же ее уже... — Ты не стоишь его веры. Ты меня не стоишь. Ты теперь вообще ничего не стоишь после такого.       Он резко отшатывается от неё и мигом вылетает из комнаты. Ферайе сразу сгибается пополам, стоит хлопнуть двери и позволяет себе слезы, всхлипы и настоящую истерику. Живот все так же болит невозможно сильно, словно чувствует ее эмоции. Вдруг колит сильнее обычного и настолько сильно, что Ферайе громко вскрикивает. Тянущая, острая боль возобновляется и становится едва ли не невыносимой. Она так и скатывается по стене, не имея возможности пошевелиться. Агония буквально сковывает всё тело, кроме голосовых связок. Страх накатывает с новой силой, когда она чувствует влагу меж ног и видит кровавые пятна на джинсах. Ферайе кричит. Кричит так громко, как может. Пока в комнату не влетает Джемиле.       — Что ты... Аллах...       — Я теряю ребенка, — с горла вырывается сиплыми обрывками. — Помоги... — ее едва хватает, прежде чем новая вспышка боли едва не ослепляет. Джемиле бежит за телефоном и кричит всех, кого может, её голос становится все тише, по мере ухудшения ее фокуса. Последнее, что она помнит — полный ужаса вскрик Алейны и её несуразную толстовку.

***

      Беленый потолок палаты и ни с чем не спутываемый запах больницы встречают Ферайе, стоит ей прийти в себя. Через трубку капельницы к ней в организм поступает какая-то жидкость и вполне вероятно именно она притупляет реакции. Низ живота все также болит, только теперь боль тупая и ноющая. Словно при менструации только сильнее. Пытаясь привстать, она чувствует, как эта боль усиливается.       — Нет, Ферайе, не шевелись, — голос Атеша раздается совсем близко. Мужчина поспешно садиться в маленьком кресле, около ее койки и почему-то медлит, прежде чем поднять глаза. На лице у него написано явное сожаление и грусть и...ему даже не нужно говорить что-либо. Это становится очевидно из его абсолютно потерянного, болезненного взгляда. — У тебя был выкидыш.       Она судорожно дышит и почему-то очень медленно реагирует. Злой Яман, слезы, боль, кровь на джинсах, больница, Атеш...       У тебя был выкидыш.       Воздуха словно не хватает, а в груди нарастает давящее ощущение, что перетекает в горло и даже голову. Она чувствует как слезы идет сами по себе.       Ее ребенок теперь мертв.       Ее сгибает пополам от слез. Это, кажется, пик боль, что она может выдержать. Атеш что-то говорит. Его рука неуверенно ложиться на спину, прикосновение отдает живительным теплом, что они делили ночами. Всхлипы не дают произнести ни слова, но он понимает, что ей нужно. В объятье нет никакого подтекста, только отчаянность и страдание. Атеш держит ее крепко, его рука ложиться на затылок и гладит по спутанным волосам, словно ребенка. Ему не обязательно это делать, ни разу, но он делает все равно. Ферайе вцепается в его тело и держится так крепко, как только может. Кто-то шумит в коридоре и открывает дверь в палату. Никто их них не отрывается. Через минуты или часы она замечает, сквозь собственные всхлипы, что Атеш прерывисто дышит и кажется тоже плачет, тихо и почти незаметно. Он чуть меняет позицию, но в ее воспаленному сознанию кажется, что начинает отстраняться.       — Нет, нет, не уходи, — слова выходят задушенным хрипом или всхлипом, чем-то едва распознаваемым. — Я не выдержу одна, пожалуйста, — это похоже на отчаянный бред, — Пожалуйста, обещай, — Ферайе начинает потряхивать при мысли, что она будет наедине со всем этим. Наверное так выглядит паника.        — Я не уйду, — у него сипит голос и чуть дрожат руки, когда он пытается стереть слезы ее щеки. На смену старым приходят новые. — Обещаю.       И пока этого достаточно.

***

      Через сутки ее выписывают домой. Она даже не смотрит ни на кого, когда идет в комнату. На все становится бесхитростно плевать. Ее пижама, так и остается сложенной под подушкой, а домашние тапочки одиноко стоят у кровати. Не ясно, что делать или думать. Может это пост шок, но внутри нее все не разрывается от боли и тоски по ребенку. Может она просто слишком мало о нем знала, или из-за вечных проблем и скандалов никогда не могла полностью на нем сконцентрироваться. Что бы это не было, чувство оставило Ферайе в абсолютной беспомощности и потерянности.       Пару недель она не выходит из комнаты. Только три раза ездит в университет, чтобы уладить вопросы с документами. Каждый раз в машине ее ждет Атеш. Сам ее муж теперь перенес свои документационные дела домой и его часто можно найти на территории поместья. На третью ночь после она сказала, что ей легче, когда он если не рядом, то хотя бы в зоне досягаемости. Простые, ленивые слова, что скатываются с языка перед дремотой. Но Атеш слышит их и берет за чистую монету. Каждая такая мелочь бережливо складывается в сознании.       Частично её желание Атеша рядом было спровоцировано Яманом. Ей не хотелось видеть его, а при Атеше он не позволит себе приблизиться к ней. О Ямане думать и вовсе не хотелось. В глубине души она знает, что именно он своими играми и всплесками гнева подвел ее к маленькой могилке на территории семьи Гюльсой, где теперь лежал ее сын или дочь. Ферайе не хотела знать. Ее сердце никогда не простит его за это. Но пока она слишком слаба, чтобы бороться.

***

      Как ни странно, а может и абсолютно закономерно, но легчать ей стало из-за веры. Однажды, зайдя в их комнату после университета, Ферайе увидела Атеша за молитвой. Мужчина преклонил колени в направлении Святого Города и мельком подглядывал в Коран, когда его губы бормотали слова молитвы. Момент казался слишком интимным в этом человеческом, душевном смысле, поэтому Ферайе ушла, тихо прикрыв за собой дверь.       Несколько дней прошло прежде чем она преклонила колени рядом с ним. Атеш только на секунду прервался, когда услышал, как она расстилает свой коврик поодаль от него и склоняется рядом. В последний раз она молилась многие года назад и сейчас заветные слова медленно воспроизводились сознанием, а череда поклонов и вовсе забылась. Но в процессе в ней появлялось какое-то чувство спокойствия и успокоения. Она молилась о ее мертвом ребенке, чья душа обрела покой подле Аллаха, о матери, что всегда была ангелом хранителем ее глазах, об отце и его здоровье. Ее душа молила Всевышнего об обретении покоя, о прекращении боли и вечных страданий, о долгожданном счастье, в конце концов. Закончив, она с удивлением обнаружила мокрые дорожки слез на щеках. Но тупой боли в груди не было.       Атеш все еще сидит на коленях на полу и смотрит так проникновенно и открыто, одним только взглядом посылая уязвимую дрожь по телу. Слишком интимным был момент. Они не говорили ни об одном аспекте их отношений. Ведь на словах, они были женаты лишь фиктивно и теперь у Ферайе не было причин оставаться в браке с ним. Но фиктивно женатые люди не спят в руках друг друга до сих пор, даже когда дома все в порядке с отоплением. Мужчина не станет держать лишь фиктивную жену, пока та распадается на части от боли. И уж точно не станет лить слезы по лишь ее потере. А значит они это переросли.       Совсем не изящно она двигается ближе к нему и тянет руки для объятья. Впервые не в ночной темноте и без рыданий в груди. Впервые, нисколько не сомневаясь и четко осознавая. Атеш аккуратно гладит ее по спине и что-то тихо бормочет в волосы. Может это результат молитвы или присутствие Атеша, но она чувствует спокойствие. Что важнее впервые с рокового дня рождения – надежду.

***

      — Есть нечто, что ты должен знать, — произносит Ферайе поздним вечером, когда они уже легли в кровать. В кромешной тесноте признание дастся легче, а нечто внутри нее сжималось и дрожало от страха примысли о признании ему. Даже не так, при мысли о том, что она разобьет его этим. Заставит страдать, когда все что делал Атеш - бескорыстно закрывал собой и заботился, словно между ними все было реально. Что он выберется из вороха одеял, включит светильник и в его глазах она увидит разочарование и боль. Что молчание он воспримет предательством и сплошным использованьем его. Но и молчать она больше не могла, эта недосказанность между ними медленно отравляла изнутри и мучала, оседающей тяжестью.       — Обещай, что выслушаешь до конца и не будешь прерывать, пока я не закончу, — Ферайе дожидается его согласного мычания и садиться на пастели, чтоб смотреть ему в глаза.       — Хорошо, Ферайе, я дослушаю до конца, — Атеш садится следом и смотрит на неё внимательным прищуром глаз. В напряженной линии его плеч и прижатым к ногам ладоням она увидела признаки нервозности, почему-то это только ухудшило ее собственное волнение. И потребовалось пара секунд, чтобы найти в себе ту решимость, что заставила ее начать разговор.       — В ночь хны ты сказал, что тебя не интересует мое прошлое и отцовство ребенка, — она начинает из далека и может чуть-чуть хитрит, указывая, что он сам изначально не хотел знать, — Но я должна была тебе сказать все равно, потому что это касается тебя напрямую.       Атеш медленно кивает и чуть хмурится, явно понимая, что разговор не из легких.       — С отцом ребенка я встречалась несколько лет, еще с подросткового возраста, — Ферайе зачем-то проговаривает и так известную ему информацию, просто, чтоб удержать линию повествования самой, — До тех пор, пака в ночь пожара он не оставил меня ради женитьбы на другой женщины, — она судорожно вздыхает и делает шаг в неизвестность.       — Этот мужчина — Яман, — слова скользнули с языка быстро и громко и нечто внутри нее расслабилось от этого, от признания правды в слух. Хотя тут же на смену пришло напряжение от знания, что сейчас контроль над ситуацией полностью ушел из ее рук. — Я встречалась с твоим братом и забеременела от него же. А оставил он меня ради Алейны.       Темнота не позволяет разглядеть малейшие изменения его лица, его эмоции, но судя по задержанному вдоху и еще более напрягшимся рукам, осмысление давалось ему не легко.       — Я ждал этого.       Она вскидывает голову в непонимании.       — Не именно этого, но чего-то подобного, — его низкий голос звучит совсем тихо, ей не ясно к добру иди беде. Атеш снова замолкает, обрабатывая информацию и она явно чует, что что-то грядёт. — Часть меня всегда подозревала.       — На самом деле это многое объясняет, — теперь тон задумчивый и несколько потерянный. Ему тяжело держать себя в руках. Он вдруг резко смеется, почти лающе. В этом звуке есть нечто надломленное и пугающее ее до чертиков, — Боже, это было очевидно изначально.       — Атеш... — ей хочется сказать ей, что это уже не важно. Хочется успокоить его и дать комфорт. Вывести из этой странной отчаянности. Но слова никак не хотят подбираться.       — Я в порядке, Ферайе, — она громко сглатывает и явно врет. Он в сотни раз сильнее ее, но после такого никто в порядке не будет. — Просто поражен. Каждый раз, когда ты была расстроена, я порывался найти этого мужчину и поговорить подобающе. Защитить тебя от него, а им оказался мой собственный брат. И его речь на помолвке и свадьбе, его...       В нем что-то окончательно ломается и он затихает вновь. Ферайе боится шевельнуться, чтоб не покачнуть весы баланса. И в ней что-то отчаянно болит за него. За ложь, которой они его окружили. За разочарование в собственной семье. За знание, что он ей теперь никогда не доверится, как раньше.       — Ты закончила? Хорошо, — он смотрит ей в глаза и теперь в нем больше прямоты и жесткости чем когда-либо. — Теперь я спрошу у тебя кое-то и ты не должна врать, что бы это не было. Все сказанное останется между нами и этими стенами.       — Хорошо, — это минимум, что она должна ему.       — Яман знал о твоей беременности?       — Да, но я сказала, что это твой ребенок и не его дело, — она помнила, как потухли глаза Ямана в тот момент, как сильно он вцепился в ее плечи и шипел в отчаянной ярости.       — Значит он думает, что мы с тобой спали, когда вы еще были в отношениях? — она неуверенно кивает, чувствуя стыд за ложь. — Это опять же столькое объясняет...       — Я сказала ему, что ты не знал о нем, — она действительно пыталась отгородить имя Атеша от этой грязи. — Чтоб он не держал зла на тебя.       — Провальная затея, — он усмехается и снова замолкает, она позволяет себе надеяться, что этот удар, что она нанесла не разобьёт их вдребезги.       Минуты тянутся часами, пока Атеш наконец не тянется к себе за спину, чтобы включить ночник. Желтоватый свет освещает помещение и его самого. В глазах нет злости, как она опасалась. И он не смотрит на нее, как на грязь или разочарование. Помимо налета грусти и усталости его лицо нечитаемо. Он закрылся, — думает Ферайе с учащенным ритмом сердца, — Он закрылся от меня.       — В таком случае, есть вещи которые нам нужно обсудить, — его голос тихий и низкий, но несвойственно неравномерный, резкий какой-то. — Хорошо, что ты нашла в себе силы признаться. Эта правда многое меняет, — у Ферайе застревает дыхание в горле, — Думаю, теперь, при новых обстоятельствах ты захочешь развода. Вполне справедливо. Это не будет проблемой до тех пор, пока ты не будешь претендовать на имущество или долю в...       Ты захочешь развода       Не "Я хочу развестись".       Это ощущается как надежда. Это становится толчком.       — ...оставить конфиденциальными и...       — Я не хочу с тобой разводиться.       — ...нужно придумать, что сказать дяде Мухсину...       — Я не хочу с тобой разводиться, Атеш, — это слишком громко, для ночного времени. Атеш на это приподнимает брови в явном удивлении, но его взгляд все еще остается закрытым. — Я сказала это не потому, что хочу уйти от тебя, а потому что не могла и дальше обманывать. Я просто не могла, не после всего.       — Ты не хочешь развода, Ферайе? — может это игра света, но стена в его глазах словно становилась тоньше. — Тогда чего же ты хочешь?       Чего она хочет? Передышки, покоя, немного счастья и Атеша. Все гениальное действительно просто.       — Тебя, — Ферайе сглатывает, когда резко проносится мысль, об иных ситуациях, где она могла бы сказать такое. В его глазах тает эта стена отчужденности, что он выстоял до этого и от облегчения хочется смеяться. — Этого брака. Просто тебя.       Это самое малое, что она должна сказать, но самое большое на что сейчас способна.       — Что насчет Ямана? Ты любила его даже после предательства и...       — Я не люблю его больше, — Ферайе произносит простые слова с непонятно откуда взявшейся решительностью. Яман умирал для нее постепенно, своими собственными действиями ставя крест на их прошлом счастье, — Я не люблю Ямана. Даже если ты сейчас разведешься со мной, я не вернусь к нему. Ни за что.       И что-то в его взгляде загорается. Неочевидно меняется. Его темные глаза быстро скользят по лицу и шее, прежде чем сконцентрироваться на ней полностью. И Атеш не разбит или разочарован, в нем нет даже злости. Теперь более всего она видит желание.       — Значит, ты все еще хочешь меня в качестве мужа? — произносит он медленно поедая ее глазами. — Я долго жил за границей, Ферайе, многие значения слов стали забываться в моем сознании. Тебе нужно изьяснится яснее...       Его подтекст очевиден.       Делай первый шаг сама.       Покажи мне.       Убедись сама.       Как пожелает. Преодолеть расстояние между ними — вопрос пары секунд. Атеш так и остается сидеть в той же позе, только отслеживая малейшее ее движение внимательными глазами. Во взгляде нет поддевки или наглого самодовольства, но есть нечто напряжённое и ожидающее, словно он близок к грани. Ферайе чувствует эфемерный жар на губах, когда между их лицами остаются считанные сантиметры. Их дыхание мешается воедино и это сладкое, хоть и едва не колючее напряжение меж ними словно способно выработать электричество. Его губы ожидаемо мягкие и ласкающие. Они идут к ней навстречу стоит ей оторваться для судорожного вздоха. Атеш секундно смотрит ей в глаза, убеждаясь в полном согласии и тянется к ее шее. Рука скользит к затылку и зарывается в растрепанные пряди. Теперь он целует ее сам, медленно и вдумчиво лаская губами и языком. Его пальцы чуть тянут волосы у корней, когда Атеш захватывает ее нижнюю губу в самой развратной манере. Ферайе сдавленно всхлипывает, чувствуя, как меж ног собирается вязкое напряжение и тянется руками к его лицу. Атеш повторяет манипуляцию, но теперь прибавляет к ласке язык. Дыхание сбивается напрочь.       Теперь от неуверенности остается лишь самый минимум, который грозиться утечь сквозь пальцы. Ферайе двигается ещё ближе, до тех пор пока их ноги не столкнуться, и скользит руками к крепким плечам, пока они оба теряют себя в глубоких поцелуях. Когда она сжимает его волосы на затылке, чтоб добиться лучшего угла для поцелуя, Атеш сдавленно мычит ей в губы и начинает целовать еще увлечений. Ферайе плюет на приличия и бесстыдно перемещается ему на колени. Его горячие ладони ловко скользят от спины к бедрам и жадно оглаживают, через тонкую ткань пижамных штанов. Она действительно думает, что может хлопнуться в обморок от напряжения. Они все чаше прерываются на вдохи, потому что дыхание у обоих уже ни к чёрту. Ее разрывает между желанием перейти ближе к делу и растянуть эту прелюдию на подольше.       — Ферайе, — он тихо зовет ее по имени, но она съедает его слова губами. Его руки на долю секунды сильнее сжимаются на бедрах, что отзывается внизу таза, там где затягивается тугой узел возбуждения. Ей хочется его прикосновений на голой коже. — Ферайе, у нас нет презервативов.       До нее вначале даже не доходит. Неужели...? Ее разочарование видимо написано на лице, раз Атеш вдруг коротко усмехается, выглядя при этом до невозможности довольно.       — У нас нет презервативов и я не думаю, что в таком состоянии успею вытащить, — это ужасно несправедливо. Ее едва не трясет от возбуждения. — Поэтому все, что в твоем распоряжении на сегодня это мой язык и пальцы.       У нее прерывается дыхание от резкого жара окатившего тело при мысли о языке Атеша между ног или...они с Яманом очень нечасто делали нечто подобное, ни в одном из них не было достаточно раскрепощенности или бесстыдства для этого. Атеш смотрит на нее абсолютно бесстыже с явным голодом, словно зная куда идут ее мысли: — Но если ты не готова к этому сегодня, то мы можем подождать.       В его голосе нет насмешки над ее неопытностью или разочарования. Но есть усилие, словно его возбуждение уже едва ли дошло до края. И даже в таком состоянии он ставит ее комфорт выше. Наверное это ее и подкупает: — Мы и так слишком много ждали, — Ферайе прижимается бедрами к его и трется так, чтобы член касался клитора с тем давление, сто заставляют все внутри сжиматься от нетерпения. Атеш громко выдыхает на это и что-то шипит сквозь зубы. Он скоро будет за чертой. Одной рукой он оглаживает клетку ребер и поднимается к груди, пробно сжимая сосок между пальцами. Она не успевает подавить стон.       — Как тебе больше нравится, Ферайе? Так или так? — он чуть сжимает грудь, взвешивая ее в ладони.       — Первое, — у нее обрывается голос, когда Атеш задирает ее спальную футболку и повторяет первую манипуляцию без преграды ткани. Его ладони впервые касаются её голой кожи в этом интимном контексте. И мысль странно будоражит, уничтожая весь стыд в ней.       Она тянется стащить с него футболку, прежде чем заговорить прерывистым голосом: — Утром первым делом пойдешь в аптеку, и можешь не планировать ничего важного на завтра.       Атеш усмехается с ее командного тона и спускается открытыми поцелуями к шее. Несмотря на усилия, Ферайе сдавленно стонет, при контакте его языка с нежной кожей и едва не задыхается, стоить ему пройтись кончиками пальцев по талии и животу. Нужда до его прикосновений почти ненормальная.       — Договорились.       Атеш впервые ей лжет, ведь первым делом утром он жадно захватывает ее губы, прямо как в предыдущий вечер и пытает ее терпение своими бесстыжими руками. Ферайе даже не стыдно за собственные стоны и всхлипы, когда его пальцы трахают ее в одном ритме с движениями языка на клиторе. Она точно знает, что никогда не кончала так быстро.       Они конкретно опаздывают на завтрак, когда она не совсем изящно валит его на спину и медленными, открытыми поцелуями спускается от чувствительной шее к животу. А после Ферайе старательно вспоминает все его вчерашние слова и реакции, чтобы сейчас он уязвимо произносил ее имя словно мантру. Кончая, Атеш низко, стонет самым развратным образом. Ферайе знает, что этот звук будет преследовать ее весь день. На завтрак они так и не спускаются, к слову.