Случайный вальс

      За окном мечется вьюга — стонет и ревёт, скребя когтями ветров по окнам и стенам Заполярного Дворца; в такую погоду ни различить положения небесного светила на лже-небосклоне, ни согреться у камина. Град крупный стучит по стёклам, и в тоскливых одиноких коридорах то мерещится градом орудий в те дни, что красною пеленою видятся порою. Смахиваю наваждение, качая головою. Сейчас не время — да и не место, не случай. Я только вышел из кабинета на так называемый обход — безусловно в обязанности мои входит лишь «обеспечение работоспособности организации», но не чужою рукою в это понятие вписано «удостоверится, что все живы и не кусаются». Посему ступаю мимо зашторенных тёмными портьерами окон, наполовину пребывая в своих мыслях. Кабинет, кажется, бесконечно далеко позади, и намеченный маршрут оттого короче не становится — но то лишь ощущения. Взор единственного уцелевшего глаза цепляется за дверь в подвальное помещение. Горелым не пахнет, сама дверь цела, а шумов неестественных нет, лишь обыденные голоса, приглушённые расстоянием. Удивительно, у Доктора ничего не происходит. Почти что праздник. Если завтра будет также тихо, надо будет проверить, жив ли он. Передо мной из коридора для прислуги выныривает поздняя пташка-горничная, спотыкается, извиняется и спешит прочь. Щурюсь. Кажется, то была Мария, а бежит она… да, определённо в направлении комнат девушек. После того, как Арлекино до полусмерти одну из прислуг напугала около двух месяцев назад, подбор персонала, непосредственно взаимодействующего с нами, Предвестниками, был пересмотрен. Тяжко вздыхаю, надеясь, что Мария продержится дольше Анны. Ступаю дальше, спускаюсь по нескольким ступеням, ведущим в углубление, служащее столовой, где все мы встречаемся по утрам, а некоторые — и пару раз после. Панталоне и Пульчинелла, что относительно непривычно, пьют чай и обсуждают вполголоса финансирование мероприятий в городе — от одной только мысли о предстоящих отчётах на столе голова болит сильнее. Аякс и Скарамучча препираются на диванчике в углу. Само углубление, — по мнению моему, заскучавшего на собрании, созданное только из-за неправильных расчётов архитекторов и нежелание терять пространство, — совершенно не большое, разве что и вмещает в себя несколько диванчиков, стол обеденный, столик чайный, несколько шкафов, «холодильник», — не то чтобы в регионе Крио Архонта, особенно в Её обители требуется что-то для замораживания продуктов, но общими усилиями пришли однажды к мысли, что так будет лучше, — небольшой камин, а иногда и что-нибудь, что кто-нибудь притащит — впрочем, всё в этой комнате есть инициатива Предвестников; по немому позволению Её Величества, разумеется. В любом случае, здесь было достаточно просторно, дабы не мешать своим присутствием другим во время перерыва, но не слишком много, дабы этот уголок можно было назвать полноценной отдельной комнатой. В любом случае, всё хорошо. Отрадно. Я остаюсь незамеченным всё то время, что беру яблоко из вазы хрустальной и ухожу. Ещё четыре имени вычёркиваются из списка. Последнее вычёркивается следом: Капитано в Натлане, и его состояние отслеживается путём чтения отчётов; в данный момент всё хорошо. Выхожу из ниши, удовлетворённый. Остаётся лишь пройти с десяток шагов, завернуть налево, пройти мимо бального зала, подняться по резной ледяной лестнице… чему не было суждено свершиться.       Я ступаю размеренным шагом. Мягкий ковёр, привезённый из, кажется, Мондштадта — быть может, подарок? — заглушает шаги. Дыхание видится облачком едва заметным. Во все времена во Дворце было весьма… прохладно. Прохлада эта в воздухе ощущается точно толстое одеяло — оберегает и дарит странное тепло. Прохлада эта в воздухе ощущается точно бремя — давит на плечи, ни на миг не даёт забыть о себе. Невозможно, чтобы это сочетание спасало, но может ли хоть ночь быть прожита без мысли о долге пред Нею? В суровых вечерах, когда с миром связывает лишь боль во всём теле и усталость, разливающаяся по венам лекарством Дотторе, нет иного спасения, нежели мысль о предстоящем, нежели ощущение, сдавливающее доспехом незримым, кандалами и цепями. В самые отчаянные времена это можно было бы сравнить с объятиями. С объятиями, что воспринимаются благодатью, но, коли посмотреть взглядом, встретившим рассвет, полны они горести, чего-то, что воспринимается покалыванием на коже. Такова любовь Архонта, любовь утратившего.       Из-за дверей, тянущихся ввысь высоко над головой, слышится мелодия. Я замираю, не в силах пошевелиться. Ни выдохнуть, ни моргнуть. Трясёт мелко — столь непривычно и постыдно. Мысль проносится в голове громом: оглушительно и внезапно. К горлу подступает ком. Я работаю на Её Величество уже полтысячелетия. Но этот звук… он уносит весенним ветерком в минувшие дни, когда жизнь казалась ярче, милосерднее. Сглатываю. Двери поддаются с трудом — вина ль петель иль вмиг ослабевших рук?       В серебре света в одиноком танце покачивается Она, снежинкою парит над мраморным полом; подол непривычного пышного платья следует за её движениями, сверкая сотнями маленьких драгоценностей, вшитых изящным узором. Рядом стоит граммофон — подарок от Александра? Я невольно свожу брови к переносице. Моего прибытия не замечают; прерывать досуг Архонта нельзя. Останавливаюсь в дверях. Сердце бьётся слишком громко, и дыхание приходится выравнивать. Словно узрел нечто сокровенное, невероятно личное, словно узрел нечто похищенное давным-давно; прячусь в тенях незванным гостем. Песнь скорбная пластинки вскоре заканчивается, и Её Величество плавно останавливается, наконец открывая глаза и обращая внимательный, пронизывающий взгляд на меня. Это я понимаю по ощущению абсолютно иного холодка, пробегающего вдоль спины, и новому блеску. Бледные голубые глаза смотрят на меня, в меня, в самую душу, и губы, изгибающиеся в лёгкой улыбке, зазывают. Едва заметный наклон головы разрешает. Здесь шаги тихим эхом отдаются по помещению, словно бы отсчитывая секунды перед казнью. Я останавливаюсь в нескольких шагах от Неё, кланяюсь, как привык — закладывая одну руку за спину, а вторую к груди прижимая. Туфли стучат ровно два раза перед тем, как оказаться в поле зрения. Тонкий палец поддевает мой подбородок, принуждая поднять голову. Царица смотрит с любопытством. Затем отступает и вновь заводит аппарат музыкальный. Это… приглашение на танец..? Ладонь ложится в ладонь, и на талии чужой находится верное место. Мелодия вальса звучит реквиемом в моём печальном уме, истерзанном жизнью. Реальность ускользает, словно песок сквозь пальцы, и я не помню шагов, не помню имён и лиц; перед глазами всё сливается в одно. Но я помню мотив. Уж слишком часто он играл, уж слишком долго он не играл вовсе. И этот мотив сковывает — не как бремя или цепи клятв. Сковывает льдом, и на то ничтожное мгновение, в кое мысль достигает разума, это кажется ироничным. В объятиях Крио Архонта, неловко переставляющий ноги по белому мрамору, заточённый в льды воспоминаний.       Свет бьётся из окон — искусственный и нет, бьётся, словно сам хочет участвовать в празднестве, освещает пары и группы, столы и яства. Белые одежды мелькают, сменяют друг друга фигуры. В углу ненавязчиво играют музыканты, подготавливая публику к дальнейшему вечеру. Со всех сторон гомон голосов и смех, разговоры сливаются в единую какофонию. Меня задевают локтём, извиняются и предлагают напиток. О чём мы говорим..? Время стирает детали. Каково лицо визави? Голос столь же низкий, каким помнится?       Я оступаюсь, и лишь чужие руки подхватывают, не дают упасть — словно из-под толщи воды достают. Моргаю, и предо мною вновь лик взволнованный. Взгляд прочь увожу, сглатывая, почти что пристыженный. На мне нет маски, способной скрыть хотя бы часть эмоций — в стенах Дворца привык её снимать: в конце концов, это место хрупкого доверия. Рука на моём плече сжимается, предупреждает, и я вовремя вспоминаю следующие шаги. Мы вышагиваем по зале, друг на друга не глядя; кружу Её, несколько неловко к себе прижимая ближе, и движения кажутся слишком механическими — точно куклы Сандроне. Даже у срезов Доктора больше чувств… Раздаётся скрип: то ли игла соскочила, то ли на пластинке царапина. В любом случае, это то, что заставляет меня вздрогнуть. И, кажется, только сейчас замечаю, насколько тело успокоилось. По лопатке разливается приятное онемение, вызванная ладонью Крио Архонта — Её особенный способ утешить. Вздыхаю тяжко, и горло словно льдинки царапают. Усталость наваливается на плечи, впиваясь уродливыми когтями. Лбом обессиленно склоняюсь к плечу Её, и хватка Царицы становится чуть сильнее — ведёт теперь Она. Ведёт через калейдоскоп видений. Белые стены и серебряный свет, стук каблуков и дыхание у уха, сердцебиение, заполняющее все мысли…       Его Величество король Ирмин выступает с речью, и я стою рядом с беспристрастным лицом. Толпа сливается в единое светлое пятно — точно сугроб только выпавшего снега. Снега, коего мы никогда не видели. Зал полон пар звёзд, и это разум дорисовывает сам, поверх смазанных красок лиц. Я не помню этого, но я знаю, что так должно быть. Звучит звон бокалов — каков он..? Приглушённый нестройным воскриком или звучный в мёртвой тишине? Меня отпускают сразу или я стою на месте ещё некоторое время? В моих руках бокал, но сколь быстро я пью вино?..       Её ногти ощутимо вжимаются в моё плечо — чувствуются даже через слои многочисленных одежд. Я поднимаю на Неё взгляд, полный…       Она улыбается мне утешительно — уголком губ, блеском в глазах; потирает большим пальцем тыльную сторону моей ладони. И этого мне достаточно. Я знаю, что это позволение. Грудь к груди, повреждённая проклятием щека на плече. Я ощущаю Её дыхание у себя на шее, прикрытой высоким воротом, мерное сердцебиение… На мгновение, лишь на мгновение я грежу наяву и мечтаю, дабы это ощущение длилось вечно — ощущение безопасности в чужих руках. Убаюкивает; и все тревоги мира уходят прочь.       С последними скрипами пластинка вновь затихает, но наши шаги не останавливаются, вновь начинают танец, и, странное дело, я чувствует себя чуть более уверенно. Пол не кажется первым осенним льдом на озере, и ощущение свинца, заполнившего кости, отходит на второй план, развеивается пеплом по ветру. Шаг становится шире, рука крепче сжимает ладонь в тонкой перчатке, совсем немного. Смаргивается наваждение. Лица исчезают из теней колонн, и голоса за спиной превращаются в тихий стон ветра. Свет приобретает холодный голубой оттенок, а запах яств сменяется морозной чистотой. Единым вдохом мир сужается до холода тонких рук. До ритма под щекой. До пресловутого раз, два, три…