Аромат асфоделей

      Там, куда не ступает нога живого человека, простираются асфодельные луга. Запах свежего зелëного чеснока оседает за мили, и настолько он навязчив, что режет лëгкие. Асфоделью пахнет смерть. Ею пахнет она, всякий раз, когда выходит из мрака вскрытых гробниц.       С ней трудно заговорить, трудно посмотреть в помрачневшие глаза, её не хочется брать за охладевшие руки. Каждый раз Эвтида как-будто на мгновения умирает, а потом снова возвращается к жизни. Цветëт, как асфодель, питаемая смертью.       — Тебе бы в бани, — тихо шепчет девушке Реймсс, а она цокает недовольно. — Не переборщи, Эва. Не переступи границу.       Только Эва слушать не желает. Она желает истину, хочет до неё докопаться и копает, пока мрак сговорчив и идёт ей навстречу.       Сжимая её тонкие пальцы, сравнимые, разве что, с охлаждëнным в погребе вином, Ливий аккуратно кладëт её голову на свою грудь, гладит, пытается согреть, а у неё в глазах мутнеет.       — Что с тобой постоянно происходит? Не захворала ненароком? — смешливо тянет он. Эва смаргивает пелену, мягко улыбается.       — Боишься заразиться?       — Говорил же тебе, что хворь ваша не заразна.       Она прижимается плотнее, холодным носом тычется в шею. Ливий хочет возразить или заворчать, но терпеливо ждëт, глядя вглубь укрытого темнотой ночи двора.       — От тебя смертью пахнет, — вполголоса констатирует лекарь. Эвтида замирает, вздрагивает всем телом так, словно её за чёрной магией с поличным поймали.       — Как это? — подыгрывает она.       — Свежей, цветущей асфоделью. Ты словно с лугов Подземного Царства вернулась, — хмурится он.       — Веришь в такие приметы?       — Не верю. Только твоё состояние странным образом контрастирует на фоне этого запаха. Гадкое совпадение, — качает мужчина головой.       Эвтида не спорит, не оправдывается, она просто прикрывает глаза.       — Как эти твои асфодели выглядят?       — А ты и не знаешь, — смеётся он. — У асфоделей длинные безлистные стебли, увенчанные белоснежными цветами. Их ни с чем не перепутаешь.       Она хмыкает, запоминает примерное описание.       — Эва, — зовёт её лекарь серьёзно. Девушка отзывается не сразу, подаёт голос в полудрëме. Слова Ливия кажутся почти сном, плодом воображения в купе с его неверием приметам, — если однажды на твоём пути встретится асфодель, уходи. Уходи оттуда.       Сон обнимает крепко, но во мраке, каким этот сон покрыт, Эвтида ничего не может разглядеть. Шагает вперёд на непослушных ногах, да и только.       Кажется, идёт она чересчур долго, до тех пор, пока мрак не озаряет голубоватое сияние. Бëдра и икры ранят тонкие крепкие стебли ещё не распустившихся цветов, а мимо проносятся безликие тени, несутся в ту тень, от которой Эвтида наконец ушла. И её не замечают до тех пор, пока она не подаёт голоса. Она не говорит, а просто громко вдыхает, как будто бы только-только пробудилась, а на лице мелькает узнавание, когда острый бутон распускается в изящный белоснежный цветок.       Эва тянет к нему пальцы, заворожëнная, прикованная к его нежности и обманчивой хрупкости, когда тени срываются со своего пути и начинают тянуть когтистые лапы к ней, царапая гладкую кожу. Боль её терзает такая, словно режут на живую. В попытках защититься девушка прикрывается руками, пока просто не открывает, наконец, глаза.       По виску катится капля холодного пота, а обвитое мягкими кудрями лицо Ливия склоняется к её. Удивление на его красивом лице никак не даёт девушке покоя, но для того, чтобы задать нужный вопрос, она не находит сил.       Мужчина вздыхает, оседает обратно на искусную плитку, рядом с еë кроватью и не отпускает её по-живому тëплых пальцев. Он не уходит, когда она пытается снова поспать, но сам ужасно боится этого её сна. Боится, что она пропадёт. Сам кормит её, сам старается шутить, но нервничает.       — Ты проспала вот так четыре дня, — в его глазах мелькает отчаяние, какого Эва в них ещё никогда не видела. Неужели он волновался от того, что ничего с этим не смог поделать?       — Наверное, я переутомилась...       — Хотелось бы мне верить.       — Я видела, — шепчет она печально.       — Что ты видела?       — Эти твои асфодели. Они прекрасны, как сама смерть, — сравнение само срывается с губ. Ливий медлит, заглядывая в её ожившие блестящие глаза, а потом обнимает. Обнимает так крепко, словно разлука была слишком долгой и радуется тому, что от неё пахнет ярким цитрусом и солнцем, а не цветом загробного мира.