Сборник моих стихотворений.

Его жизнь была слишком длинной. Он верил, что закончится она ещё в ноябре Когда певчие птицы пели молитвы, Спускаясь на пятках словно к неге. Он не был негой И молитвы, считал, бесполезны, Но слушал, сморкаясь, каждую ноту, Считая часы как устаревшую квоту. Смерть не пришла И косы он не видел. А сам он шагнуть уж был не способен. Он трус и обманщик, гнилой барабанщик В прокуренной хатке касался икон. А птички все напевали: Давай, шагни нам навстречу! Прыгни лишь раз и ты полетишь! Взлети как лебедь, сквозь сотни вершин! Мы подхватим, не бойся. Даëм тебе слово! А он не верил, он не умел. Будет больно, тоскливо и грубо Будет липко, угрюмо и томно. Такого он не любил. Хотелось, чтобы было красиво, Ведь он у мамы романтик. Романтики нынче трусливы, Как и он сам, что уж скрывать. А как же причина? Причина нервного срыва, апатии, тяги к прокуренным лёгким... Причина проста, ой как проста, дорогие мои вы Шопены. Лишь одни голубые глаза, смотрящие вдаль как на поэму. Эх, поэма! Голубая поэма. Ты так тихонько читаешь, А в ответ тишина и улыбка. Не его улыбка, а как бы хотелось схватиться! Вот ты смотришь мечтая, Протяну-ка я пальцы, коснусь, рассмеюсь. А пальцы замлели, улыбку скрывая под трелью, старательно пряча грусть. Причина так проста! Барабанщик! Наш гнилой барабанщик вечно один. Он печален, но чист! Клянётся, что чист! Лишь раз он позволил сердцу открыться, а тут тебе р-раз и приходиться скрыться. Кричал барабанщик: Лишь раз и навсегда! Но голубые глаза... Ох, эти голубые глаза смотрели вдаль на совсем другую певчую птицу. Барабанщик не пел, он не умел, Но он кричал: "Посмотри же!" И вот теперь он считает часы, вновь скрываясь пальцами трелью. Ах, как бы хотелось часы, уставше моргая под дверью.