Белая лилия

Старший гвардии лейтенант Дмитрий Темерницкий упёр костыли в пол по обе стороны от колен и, решившись, выбросил тело наверх. Разбитые рёбра тут же прошило острой, широко расходящейся болью. Колени подкосились, но он всё ж таки смог продержаться на ногах достаточно, чтобы обрести равновесие, пусть и нелепо повиснув над койкой в полуприседе. Обтянутые дерматином перекладины неприятно впились под мышки. Прикрыв на мгновение глаза, Дмитрий медленно, по порциям, выдохнул затаённое дыхание, норовящее излиться изо рта предательским стоном. На стоны прибежит медсестра и, чего доброго, уложит в постель, а ему отлёживаться никак нельзя. Вдох, выдох. Боль не то чтобы ушла, но стало полегче. «Уже хлеб», — подумал Темерницкий и перехватил рукоятки поудобнее, изготовляясь к новому рывку. Подъём был самым трудным делом: покалеченные ноги, пока не встанут ровно, всё норовили сделаться ватными и плюхнуть его задом на койку. Выправляться приходилось натужно, отчаянно балансируя. Зато потом он держался вполне уверенно — научился за два месяца. Мог, например, дойти до окна и поглядеть на больничный сад. Запущенный и посечённый шрапнелью, тот был не ахти каким, но зрелищем. Маленький кусочек мира посреди войны. В тихие часы, когда в небе не рокотали самолёты и не громыхала где-то на западе артиллерия, по кустам, бывало, даже скакали крохотные юркие пичужки. В дни, когда он чувствовал себя в силах, Дмитрий добирался по длинному коридору до приёмного отделения. Медсестрички, которые там дежурили, относились к ходячим пациентам снисходительно и позволяли ошиваться в их вотчине с разговорчиками. В приёмном покое можно было разжиться газетой или папироской, всласть наговориться, а если повезёт — сесть с кем-нибудь из новоприбывших и узнать последние новости с фронта. Пожалуй, туда он сегодня и направится. Стиснув зубы и встав, как следует, Дмитрий перевёл дух и с неловкой медлительностью поправил сбившуюся шинель. Без шинели он из палаты не выходил — хоть апрельское солнышко и начинало нежно припекать, его непрестанно знобило. А раньше-то кровь какая была горячая… Южная, кипучая, казацкая, лихая! В одних штанах мог во двор зимой выскочить. Снегом обтёрся и на брусья — ух, хорошо!.. Растянувшая губы ностальгическая улыбка померкла. Темерницкий покосился на виднеющееся в окне небо, и меж бровей у него пролегла мрачная складка. Теперь у него той крови и половины нет, а места живого и того меньше. Душою города быть — всё с городом делить… А доля его Ростову-на-Дону выпала страшная. Вздохнув, Дмитрий налёг на костыли. Хотелось побыть среди людей, а ещё больше — услышать добрые вести. О том, как выдавили немца с очередного рубежа, освободили какую-нибудь деревню, а может, уже даже и город… Последние два месяца он только этими новостями и жил. Да ещё верой, что на второй раз немцев прогнали с его земли окончательно, и впереди — только победа и мир. Коридор встретил его обычным хаотическим оживлением: сновали туда-сюда медсестры, «прогуливались», заново привыкая к ходьбе, выздоравливающие бойцы. Топоча сапогами, таскали в пищеблок мешки с картошкой водитель и два дюжих медбрата в распахнутых куртках поверх больничных халатов. Доковыляв до окна, Темерницкий приник бёдрами к подоконнику, отдыхая. Дверь соседней палаты широко распахнулась, и из неё вышел главврач Зимин — сухопарый, нестарый ещё хирург с вечно уставшими, но цепкими глазами. Следом, словно цыплятки за курицей, выпорхнули две медсестры и врач помоложе, обыкновенно и совершавший обход. Причина расширенного состава раскрылась сама собой — в коридор подался пациент и окликнул Зимина: — Фёдор Степаныч!.. Дмитрию расстроенной струной ударила по ушам высокая, отчаянная нота. — Рано! — отрезал Зимин, не оборачиваясь. — Да пойми ж ты, доктор! — взревел солдат, — у меня семья в Таганроге! Я на фронте нужен! В танке! На лице главврача не дрогнул ни один мускул. — У тебя разойдутся в танке швы, — медленно развернувшись на каблуках, отчеканил он. — Сам кровью истечёшь и товарищей под удар подставишь. А их тоже кто-то ждёт. Рано! Повторил, словно молотком ударил, и зашагал по направлению к кабинету. Медсёстры подступили к танкисту, тихо и ласково уговаривая вернуться в палату. Дмитрий опустил глаза и, неловко повернувшись, уставил взгляд в окно, втайне жалея, что не додумался сделать этого сразу. Доктор, конечно, прав — с едва схватившимися швами на передовой делать нечего… Но солдата он понимал всеми фибрами души. Самому до одури хотелось быть полезным. Бойца из него уже не выйдет — слишком разрушен, но голова-то на плечах осталась! Он может заниматься бумажной работой в штабе. Дежурить на телефоне. Или работать с радистами, благо что радиоаппаратурой владеет. Может даже инструктором быть! Особист, приставленный к нему для сохранения гостайны о воплощениях, смотрел на его инициативу положительно. Всё упиралось в документы: принять воплощение Ростова-на-Дону в штабе были готовы хоть сею секунду, а вот старший лейтенант Дмитрий Темерницкий должен был полежать в госпитале, пройти врачебную комиссию, получить заключение о негодности к продолжению полевой службы и, наконец, назначение в штаб. И если созвать комиссию было делом нетрудным, то с назначением всё обстояло сложнее: документы задерживались. Дмитрий понимал — война идёт, люди гибнут, не до бессмертных воплощений. Но до чего мучительно было маяться в больничной палате, дожидаясь нескольких бумажек с печатью! Первое время он постоянно докучал особисту. Тот сначала успокаивал, а потом вспылил: «Дмитрий Александрович, я могу увезти вас в штаб хоть сейчас! Организовав вам фиктивный арест. Хотите сделать сослуживцам такой прощальный подарок?» Огорчать людей, с которыми он сражался бок о бок, Дмитрий не хотел, а рвать с ними при таких обстоятельствах и подавно. Наоборот, он надеялся встретиться с ними после войны — обняться, вспомнить былые деньки и фронтовые шутки… Поэтому он взял себя в руки и извинился: «Простите. Сдали нервы». Особист, вздохнув, махнул рукой — мол, ладно уж, неужели я не понимаю, — и Ростов-на-Дону, кажется, впервые всмотрелся в его лицо. Землистое, помятое. Воспалённые от недосыпа глаза, исчерна-синие тени под ними… Он знал и явственно чувствовал, что людей в городе остро не хватает, но, занятый своей бедой, как-то и не задумывался, что у его капитана тоже работы невпроворот. «Я привезу вам документы, как только их получу», — пообещал тот. С того разговора прошло две недели. Особист в больнице не появлялся, но Темерницкий не сомневался, что скоро его увидит. Уверенность шла откуда-то изнутри. Возможно, от его собственных стен — они всё узнают первыми… Нужно тренироваться с костылями дальше — неровен час, капитан поглядит, как он волочится, и решит, что для штаба он всё же слабоват. У следующего окна Дмитрий нарочно не остановился — позволил себе передохнуть только у третьего. В палате напротив была открыта дверь, и белокурая девушка в форме сновала туда-сюда, собирая свои нехитрые пожитки в вещмешок. Выписывают, стало быть. Ростов-на-Дону присмотрелся. Голубой погон с маленькой звёздочкой выдавал лётчицу. Ишь ты… В коридор девушка не смотрела. Темерницкий, усмехнувшись, подобрался к палате так тихо, как только мог, и, привалившись к дверному проёму, позвал: — Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться! — Обращайтесь, — резко затянув мешок, позволила та и только потом подняла на него взгляд. Стоило ей увидеть малиновый погон с тремя звёздами, она испуганно ахнула и, оглянувшись на спящую соседку, зачастила полушёпотом: — Виновата, товарищ старший лейтенант! — Да бросьте, — улыбнулся он. — Вы же меня не видели. Девушка несмело улыбнулась. Он протянул вперёд руку: — Будем знакомы. Темерницкий. Дмитрий. Она резво преодолела разделявшее их расстояние и охотно сжала его руку в тёплой ладошке: — Лида! Лида Литвяк. Очень приятно! — Взаимно, — отозвался Дмитрий. Литвяк, Литвяк… Где-то он уже слышал эту фамилию. Сообразить бы ещё, когда и где… — Погодите, — осенило его, — а это не про вас ли писали в заметке, что вы с шестью «Мессершмиттами» сцепились? Лида скромно потупила глаза: — Про меня. «Вот те раз», — подумал Темерницкий. — «Думал, лётчицу встретил, а это целый ас». — Как же это так вышло? — спросил он вслух. — Моё звено летело на перехват группы бомбардировщиков, — пояснила Лида, — а тут эти истребители. Я не могла допустить, чтобы из-за них сорвалась задача! «Спасибо», — захотелось сказать Ростову-на-Дону. Ведь вместе с задачей сорвались бы бомбы из авиалюка. И все — на него и его людей. Но Лидия бы его не поняла, поэтому сказал он совсем другое: — Не сочтите за фамильярность, но… Вы такая молоденькая… Когда только успели выучиться так летать? Лида снисходительно усмехнулась на слове «молоденькая» — тоже мне, мол, старик выискался, сам-то давно училище закончил? — а потом огорошила его: — А я с пятнадцати лет летаю! У нас в Кировском районе был аэроклуб. — Это где ж у нас такой район?.. — уточнил Темерницкий. В его Кировском районе никакого аэроклуба, вроде бы, не имелось… — В Москве, — последовал ответ. — Стало быть, столица на крыло поставила, — хмыкнул он. Лида взглянула на него с лёгким недоумением, но тут же улыбнулась: — Выходит, что так! Как вы здорово сказали — я об этом в таком ключе и не думала… Вы, случайно, стихи не пишете? Дмитрий покачал головой. — Как-то не доводилось. По стихам больше был Ленинград — тот в бытность Санкт-Петербургом с самим Пушкиным, бывало, сонетами обменивался… Сам он, конечно, маловат тогда был и лично не видел, но города постарше рассказывали. — Может, прозу попробуете писать? — предложила Лида. — Мне кажется, у вас бы интересно вышло. Темерницкий улыбнулся. — А что? Может, и попробую. Мне с этим, — он хлопнул ладонью по перекладине костыля, — ещё долго ходить. Надо же чем-нибудь заниматься на досуге. Лида хихикнула. — Надо бы и мне придумать, чем заниматься. Мне дали отпуск. Сказали дома долечиться. — Поздравляю, — от души произнёс Дмитрий. — Давно, наверное, семью не видели? — Очень давно, — вздохнула Лида, и уголки её губ приподнялись в печальной и нежной улыбке. — Я на фронт в сорок первом ушла, в октябре. Ужасно хочется с ними увидеться. Друзей проведать, если они в городе, бабушку… Дмитрий понимающе кивнул. У него самого, ясное дело, не было ни родителей, ни бабушки, но был Ригельман, который его строил, и таможенники с Темерника,Таганрог и старик Азов… — Но я ненадолго, — неожиданно добавила Лида, и Дмитрий вновь её понял: он был тоже вернулся. Ради Таганрога и Азова. Всех, кто за Миусом, и всех, кто за спиной. — Я уже почти здорова. И я тут нужнее, — заключила Лида, и Ростову-на-Дону ничего не оставалось, кроме как кивнуть снова. Лидина соседка по палате шумно вздохнула во сне. Вздох перешёл в сип и затих — как будто воздух вышел из мячика. Лида, обернувшись, отчего-то засмущалась своего пребывания в палате: — Не хочется тут мешать… К тому же, за мной скоро приедет машина… — Я в приёмный покой шёл, — заметил Темерницкий. — Хотите вместе со мной пойти? Там и подождёте. В глазах Лиды промелькнула благодарность. — Давайте, — согласилась она. — Приятно, когда тебя кто-то провожает. «Провожает — это сильно сказано», — думал Дмитрий, налегая на костыли. Он скорее полз в качестве обременения. Лида терпеливо плелась с ним в ногу и придержала дверь, когда они выходили на крыльцо. Двор, вспаханный в распутицу машинами вдоль и поперёк, жирно поблёскивал на солнце — ему было ещё просыхать и просыхать. По краям площадки пробивалась свежая травка, а на некоторых деревьях уже виднелась нежная зелень открывшихся почек. Темерницкий вдохнул полной грудью. В воздухе пахло весной — свежо и слегка землисто. — Какой сегодня хороший день, — заметила Лида. — Тёплый, — согласился он. И, не иначе как очарованный духом оживающей природы, сказал: — Будете снова у нас в Ростове-на-Дону — напишите в штаб до востребования. — Обязательно! — пообещала Лида. — Темерницкий Дмитрий?.. — Александрович, — подсказал он. Лида, оперев вещмешок о перила, достала себе карандашик и записала имя на полях чьего-то старого письма. Дорога впереди заурчала эхом мотора. — За вами? — спросил Дмитрий. Лида, затягивая вещмешок, всмотрелась вдаль. — Не знаю. Может быть. Машина в самом деле приехала на Лидой — стоило водителю остановиться, из кузова поднялся сержант и громогласным голосом, перекрикивая двигатель, зачитал с листа: — Громов! Чугуев! Литвяк! Долбушев! Один из солдат, торопливо пожав руку товарищу, направился к автомобилю. Лида закинула вещмешок на плечо: — Ну, мне пора. Выздоравливайте. Чтоб к моему приезду бегали! — Постараюсь! — смущённо усмехнулся Темерницкий, чтоб не соврать. И добавил: — Всего вам доброго! — Спасибо! — засияла Лида и тоже направилась к машине. — Литвяк? — спросил у неё сержант и, получив подтверждение, заголосил в сторону больницы: — Долбушев! Чугуев! Отдельное приглашение надо?! Лида, забравшись в кузов, развернулась и, пересёкшись с Темерницким взглядом, хихикнула — вот, мол, раскричался, а? Дмитрий с ухмылкой пожал плечами: «Служба у человека такая». Лида, улыбнувшись, опустила глаза. Из дверей выскочили опоздавшие солдаты. У одного была гармошка, что вызвало в кузове ажиотаж и одобрение — путь обещал быть нескучным. Наконец, машина тронулась и начала выезжать со двора. Лида, щурясь от светящего в глаза солнца, помахала ему напоследок рукой. Дмитрий, выпустив рукоятку костыля, скованно помахал ей в ответ. На душе было спокойно и упоительно — хоть его стены и не могли этого знать, он почему-то нисколько не сомневался, что Лиду ещё увидит, и что всё у неё будет хорошо. Не может не быть.