Under the Moonlight

Рутина. Всё абсолютно так же, как и всегда. Он снова закрывается в комнате, прижавшись спиной к двери. Там, за стеной, снова истерит мать. Он закрывает уши руками и сползает спиной по холодной поверхности, садясь на пол. Но это не помогает заглушить звуки её криков. Она орёт, словно резанная. Он снова возвращается в своё детство. Триггер. Там неприятно, холодно и темно. Там страшно. Зверский страх. Он рыдает, вжимаясь в пространство между стеной и диваном возле окна. Маленький домик. Почти безопасное место. Если его никто не обнаружит — останется целым и, дай Бог, невредимым. Там мерзко, липко и неприятно. Всё как в тумане: он не помнит почти ничего, кроме бешеного взгляда матери, искажённого лица из-за открытого рта и выпученных глаз. Она плюётся, когда кричит, а детское воображение под давлением дорисовывает картинки: яд, который разъест его кожу лица, который щиплет. Но на самом деле щиплет лишь соленая вода, текущая из глаз. Её слов не разобрать, как будто он находится под водой. И к лучшему. Наверное. Но сейчас, он чётко слышит все оскорбления в сторону его личности. У неё всегда развязывается чёрный язык, стоит ей выпить. И сегодня она пьяна. — Надо было аборт делать! Всю жизнь мне испортил! Неблагодарная сука! — она начала дёргать за ручку двери, а к Сонхуну подобралась паника. Ему нужно спрятаться, если она выбьет дверь. А она может. И ничем хорошим это не закончится. Он тяжело, рвано дышит и вертит головой в стороны. Что делать? Куда бежать? Боже, как всё заебало... Он уйдёт из дома. Он уйдёт. И неважно куда. Он просто сбежит. Дрожащими руками набирает номер друга, который высвечивается при экстренном звонке. И он знает каждую цифру наизусть. Конечно, тревожить Чонсона так поздно не хочется, зная, что завтра он пойдёт в школу, ведь выздоровел (оповестил сегодня об этом), но какие у него ещё варианты? Он действительно боится, что сегодня ночью его просто зарежут или задушат. А он знает, что она способна на это. Уродливый шрам на ладони тому доказательство. И воспоминание из далёкого детства, где его лицо было прижато подушкой, а в лёгких заканчивался воздух. — Алло? — слышен сонный голос друга. Сонхун пытается нормализовать своё дыхание, успокоится. — Я... Боже, я щас сигану с окна, Чонсон, я серьёзно. — шепчет, пока в дверь стучат, продолжая покрывать матом. Она снова обвиняет его во всех своих бедах. — С ума сошёл, Сонхун?! Какой с окна?! — А как иначе мне выбраться из комнаты? Она бухая долбится мне в дверь и орёт. Я уже устал от этого. — вздыхает, и зачёсывает волосы назад. — Ладно, меньше паники, Хун. Выдохни. Сонхун слушается его и постепенно приходит в норму, а крики за дверью становятся реже и тише. — Может по трубам? — Ты чё, блять, Спайдермен? Свалишься. Подожди несколько минут, может она угомонится, а потом выйдешь и ко мне. — Ладно. — он сидит молча какое-то время. С Чонсоном спокойнее. Комфортнее. Безопаснее. В дверь больше не стучат, вместо этого он слышит, как бьётся стекло и недовольное шипение матери, в сопровождении с ругательством. А потом дверь в ванную закрылась. Шанс. Он мигом хватает свой рюкзак, пихает туда тетради и книги на завтра, натягивает кофту, потому что в домашней футболке идти по ночной улице так себе идея, а переодеваться времени нет. Молча и ловко он выходит с комнаты, бесшумно закрывая дверь, чтобы она не услышала ничего. Краем глаза замечает осколки с под бутылки соджу (какая это по счёту? без понятия) и капли крови. Ему нет дела. Он натягивает кроссовки, хватает ключи с характерным звуком и выходит с квартиры, хлопая дверью, не закрывая её на ключ. Поебать. — Я к тебе. — оповещает и сбрасывает звонок, зная, что друг его услышал. Чонсон слушал каждое его движение, каждый шорох до этого, улавливал дыхание, и сам не дышал, чтобы не пропустить ничего важного. Он мчится под светом фонарей и круглосуточных магазинов, пока в лицо дует холодный ветер. Он сильнее прячет лицо в капюшоне и наступает в мелкую лужицу, после короткого дождя. Благо из-за занятий спортом долгое время, у него отличная дыхалка и поэтому мчится со всех ног, дыша ровно и спокойно, без задышки. Главное, чтобы колено ныть не начало после этого. Пару пролётов и поворотов в переулках и он уже во дворе друга. Он внимательно глядит под ноги, зная дорогу наизусть. Если бы ему завязали глаза — он бы без проблем дошёл под самую квартиру Чонсона. Он видит знакомый силуэт под подъездом друга и дышать вмиг становится легче, проще. Он глотает воздух ртом, словно до этого задыхался. Он наполняет лёгкие холодным кислородом и успокаивается, замедляясь. Нет надобности спешить. Можно остыть, успокоиться, перевести дух. За ним никто не гонится, его никто не преследует, на него никто не давит и никто больше не стучит в дверь, хаотично дёргая ручкой, в попытке открыть. Он не слышит никаких угроз, никаких оскорблений и криков. Он не слышит обвинений. Он ничего не слышит, кроме шума машин со стороны трассы. Он переводит дух и расслабляется. Он в безопасности. Он дома.

***

Смотреть на то, как пришло сообщение от кого-то незнакомого в инстаграме странно. Ей друзья редко пишут, а тут ещё и новый ник. В запросах на переписку она не смотрит на сообщение — тут же заходит на открытый аккаунт с приличным количеством подписчиков и в постах видит знакомые черты лица. Внешность Хван Хёнджина сложно не запомнить. Но имя — да (ей простительно, первый же день учится в новой школе). Что он хочет — не главный вопрос. Как он её нашёл — это отчего-то напрягает. Ещё и с учётом того, что сообщение отправлено несколько часов назад, когда уроки примерно только закончились. Как за такой короткий промежуток он смог найти её аккаунт, учитывая то, что она никому не давала свои данные и соцсети? hynjinnnn: «Приветик! Давай завтра после школы домой провожу» Она закатывает глаза и просто игнорирует. Ей ещё больше проблем не надо. Хватает. А если за ней ещё увяжется такой заносчивый мальчишка, у которого полно поклонниц, ей точно проходу не дадут. Её же где-то словят и придушат. Для полного счастья только этого и не хватало, ей Богу. Сонми отбрасывает телефон в сторону и ложится ровно на кровати, смотря в потолок. В голове пусто. Дверь в комнату тихо открывается и Чхве сразу поворачивает голову туда, смотря на темный силуэт в проёме. Хисон мнёт маленькими ручками подол своей ночнушки, пока пальчики босых ног сжимаются, впиваясь в прохладный пол. Почему она без тапочек — Сонми всё равно. Её больше настораживает появление сестры именно сейчас, когда все спят. — Онни... — жалобно протягивает девочка шёпотом. — Почему ты не спишь? — она привстаёт на локтях, пытаясь привыкнуть к темноте, ведь только недавно выключила лампу, как только с домашкой разобралась. — Мне страшно. — её голос невнятный, тихий. Сонми вздыхает, ей всё это надоело, но она не в силах отказать зависящему от неё ребёнку. Она не давала разрешения, чтобы от неё зависели. Это злит. Но против чувства ответственности, опеки и долга не попрёшь — если бы родители уделяли своим детям внимание, дарили заботу и ласку, то ей бы не пришлось выглядеть родительской фигурой в детских глазах брата и сестры. Приходится мириться, потому что жаль; потому что знает, что это такое — быть ненужной. Зачем рожать детей, если не любите друг друга — вопрос открытый, на который Сонми найти ответ не может, потому что родители и сами не знают. Думали, что с появлением детей станет как-то легче, проще. Что они приспособятся друг к другу, найдут компромисс. Они наивно предполагали, что дети сделают их семьёй, ведь у них будет что-то общее, что-то, что похоже на обоих. Сейчас их брак — ничто иное как привычка и обязанность. Брак от слова бракованный. У родителей не любовь, не семья — брак. Они не заинтересованы друг в друге. И в детях. Они сами ведут себя как дети: истерично, местами импульсивно, эгоистично и безответственно. Сонми боится такой жизни и даёт себе обещание, что постарается уйти, как только сможет обеспечить себя самостоятельно. Сейчас — законно сидит на шее у мамы с папой, потому что почему нет? Детство не подарили, любовь и ласку, заботу не дали — хотя бы с деньгами всё прекрасно. Дом, машина, карманные деньги, одежда, возможность ни в чем не отказывать — так зачем намеренно убегать от этого раньше времени? Пусть обеспечивают. Хоть что-то хорошее. Сонми вздыхает и садится на кровати, хлопая ладонью по постели рядом, подзывая беззащитную сестру. Она радостно спешит к ней. Эти дети никому не нужны. Они просто есть. Как прицеп. Как груз. Кто о них позаботиться, кроме Сонми? Никто. Именно поэтому она терпит. Пусть хоть у них всё будет немного лучше и легче, немного беззаботнее, ведь её детство у неё украли, нагло забрали и накинули на хрупкие плечи груз ответственности, стоило брату появиться на свет. Она была заколённой, когда сестра появилась. Она знала, как вести себя с ребёнком. Хисон переползает через её тело к стене и укрывается одеялом по шею. Сонми ставит телефон на зарядку и сама ложится под одеяло, чувствуя, как маленькое тельце сестры прижимается к её руке. Она закрывает глаза и думает о том, что ей действительно жаль и брата, и сестру. И себя саму.

***

— Понятно. — Чонсон накрывает плечи друга пледом и садится напротив своей кровати на стул, смотря на Сонхуна: потерянный, обиженный, разбитый. Он ребёнок, которого нужно любить, за которым нужно смотреть и с которым нужно играть, рассказывать сказки на ночь, готовить тёплый чай и укладывать спать, обнимая его. Он ребёнок, который должен быть любим, но не является таким. Взгляд его пустой, слишком разочарованный. Он ребёнок, который родился взрослым. Он ребёнок, которому пришлось родиться взрослым. Он ребёнок, у которого нет детства и родителей. Чонсон думает, вздыхает. Так не может продолжаться. Сонхун надломлен и, ещё немного, — сломается, раскрошится, словно песок. Он не выдерживает. И эти качели матери добивают. Ему хочется почувствовать материнское тепло и любовь. Хочется приласкаться, когда она сама протягивает руки к нему. Но он знает, что эти руки не сделают ему ничего хорошего. Он знает, что, будь он слишком доверчив, она приманит его, запрет в клетке и убьёт собственными руками, наслаждаясь тем, как он истекает кровью, как задыхается, как его взгляд пустеет. Он знает, что она будет наслаждаться этим. Он знает, что она будет счастлива, когда он умрёт, потому что ей больше не придётся тянуть этот груз за собой. Но он не хочет умирать. Он просто ребёнок в взрослом теле, которому хочется жить и ни в чём не отказывать, наслаждаться жизнью, веселиться, есть сладости, кататься на качели, громко смеяться. Он ребёнок, который просто хочет быть счастливым. Сонхун хочет исчезнуть, лишь бы все это прекратилось. Он не хочет умирать, он просто хочет испариться, словно его никогда не существовало. Он хочет, чтобы все забыли о его существовании. И будь у него лампа с Джином — это было бы второе и последнее желание. Первым была бы любовь. Тёплая, мягкая и пушистая, как плед на его плечах. Здоровая, какой любовь и должна быть. Чонсон смотрит на друга оценивающим взглядом. Состояние его не сулит ничего хорошего, но выглядит он немного лучше, чем при встрече: менее бледный и более спокойный. Равнодушный. Сонхуна жаль, но Чонсону сложно понять его полностью, ведь ситуация его семьи совершенно иная. Поэтому жаль, что у Сонхуна всё иначе. Всё хуже в разы. А Сонхуну остаётся только завидовать белой завистью и радоваться, что хоть у кого-то из их дуэта дома стабильно спокойно. — Пиццу хочешь? — Чонсон скорее хочет отвлечь друга от терзающих его мыслей, переманить внимание на что-то другое, рандомное. И у него получается: Хун взгляд поднимает и моргает, а потом пожимает плечами. — А ты? — Я у тебя спрашиваю, чел. Сонхун отворачивается и сильнее укутывается в плед, словно прячется. Чонсон хмыкает, довольно улыбаясь. Он отвлёк его, дальше дело за малым: придерживаться разных тем, чтобы у него не получилось вернуться в раздумья над тем, что ему делать дальше со сложившейся ситуацией. — Какую заказывать? — А не поздно для еды? Ещё и жирной? — он скептически смотрит на друга, который уже копается в телефоне. — Давно правильно питаешься? Сонхун фыркает, что ещё больше забавляет Чонсона. — Пошли-и. — он хватает Хуна за руку и тянет из комнаты. — Какао приготовлю, пока пиццу ждём. — Ты уже..? — Ага, уже заказал. — он усаживает его на стул на кухне, а потом начинает лазить по полкам. — Твои родители не проснутся? — Не. — он отмахивается и достаёт пакетик с какао порошком. Сонхун наблюдает за тем, как Чонсон умело занимается готовкой какао. Его движения точные, чёткие, он готовит, словно профессионал. Чонсон действительно идеален во всём, со всех сторон, каждая черта лица и тела, каждая черта характера, даже его повадки и привычки прекрасны. Сонхун действительно восхищается и теряется на его фоне, но он почему-то совсем не против — смирился? Чонсон ставит перед ним кружку с горячим напитком и сам садится напротив, задумчиво облокотившись щекой о кулак. Он мешал чайной ложкой какао и прищурился. — Мне Хисын рассказал, что у меня в классе новенькая. И ещё одна пришла. Что знаешь об этом? Сонхун поднимает на него озадаченный взгляд и откидывается на спинку стула. — Ничего. Знаю только, что одну зовут Вонён, кажется... Или как-то так. И, собственно всё. — Да, из тебя плохой сплетник. — он отмахивается. — Вонён? Значит не она, Хисын рассказал про какую-то Сонми. — Не знаю. — пожимает плечами. — Сону только о Вонён говорил, мол, красотка какая-то, познакомиться хочет. Думаю: флаг в руки. — Хисын сказал, что Хван за этой Сонми бегать начал. — Начинается. — Сонхун закатывает глаза и цокает языком. — Хвану только покажи какую-то девчонку невинную, так сразу за её юбку хватается. Чонсон смеётся и кивает, грея руки о чашку с какао. — В том то и дело, что хватается только за невинных. И что за фетиши у него такие? — Хочет казаться круче, мол, защитник. Хотя когда-то он доиграется, заносчивый придурок. Чонсон кивает: — Я из последних сил сдерживаюсь, чтобы не врезать ему, серьёзно. — Надеюсь, он эту Сонми не запугал, а то он умеет, — Чонсон чешет затылок, пока Сонхун отводит взгляд в сторону, — вспомнить ту же ситуацию с Моморин. Она даже перевелась, настолько он её достал. — Бояться скорее нужно не Хвана, а его поклонниц. Они травили Момо за то, что Хёнджин к ней присосался, как пиявка. — Их логику не понять... — вздыхает Хун и тянется к кружке, аккуратно делает глоток, чтобы не обжечься. — Сону ещё что-то рассказывал? — Наверное. — ловит озадаченный взгляд друга и поясняет: — Я редко слушаю его монологи. Чонсон смеётся, а Сонхун улыбается. Беззаботный разговор о школе и новостях — лучший способ отвлечься от всего на свете. — Из вас идеальный дуэт: один разговаривает без умолку, второй слушает. В твоём случае — делает вид, что слушает. — Иногда это раздражает, он трындит и трындит, а я за учителем не поспеваю. А если сказать Сону заткнуться, то он расстраивается и обижается, но потом, каким-то чудом, сразу же забывает, что обижен, когда звенит звонок на перемену, и снова начинает говорить-говорить-говорить. — Я бы на твоём месте подружился с ним, он знает абсолютно все сплетни, а слушать сплетни интересно. — Ну вот подружись. — пожимает плечами Сонхун. — Дело не в этом, а в том, что вы одноклассники, так ещё и сидите за одной партой. Да и Сону к тебе сам проявляет инициативу. — Я жду дня, когда нас рассадят, больше, чем выпускной. Чонсон смеётся и улыбается. Сонхун в безопасности сейчас, беспокоиться не за чем.