Яма и полусгнившая лестница

      — Я не хочу выставлять хорошим то, что меня самого оставило несчастным.       Когда Смайли это говорит, Ариа впадает в ступор. Едва ли ей грозило думать о чём-то столь сложном, как потёмки чужого разума, разума писателя с, выясняется, тяжёлым бэкграундом. Она забывает о том, как хотела сделать глоток кофе, и напряжённо думает, что же ответить. Коллега перед ней выглядит совершенно расслабленным, беззаботным, даже чуточку пренебрежительным ко всему окружающему в кафе, он старается максимально быстро от любого объекта отвернуться. Это же заставляет повнимательнее всмотреться, увидеть нечто важное за завесой самоуверенности.       Определённо, во взгляде… Во взгляде Дэниела Флетчера таится грусть.       — Прости, я… не совсем тебя понимаю. Возможно, я в чём-то не разбираюсь, в чём-то твоём высоко-литературном.       — Брось. Я сам в этом ни черта не разбираюсь.       — В самом деле? — несказанное искреннее удивление. — Да ну нет, не может такого быть.       — Может. Чтобы писать романы — и даже хорошо писать, — не нужно знать все литературные азы, каждый исторический факт, философичность донесения той или иной истины. Ну хотя, нет, конечно же, нужно, если ты заявляешь о себе как о ком-то важном. Вот только факт в том, что я наоборот крайне бездарен в освоении литературной науки. Как, впрочем, и во многом другом.       — Не верю тебе.       — Спроси о чём-нибудь оттуда, о чём угодно! Я ни слова не сумею выдавить.       — Я готова поверить в это, но не в то, что ты бездарен. Смайли, пожалуйста, не говори о себе так. Это уже нездоровая самокритичность. А ты… Я не буду поднимать тему того, как сильно ты выручаешь весь дивизион во время расследований, но вот твой талант писательства! Это вовсе не то, что стоит называть…       — Дорогая Ариа, я пишу глупые вещи для умных людей.       Ариа снова замолкает. Она наблюдает, как Смайли опускает голову, как он смотрит куда серьёзнее в стол, и его фирменная ухмылочка начинает мало-помалу таять. Скоро от неё не останется ничего, а ведь это — главный щит от окружающих. Чтобы какой-нибудь Адам Дженсен просто закатил глаза, агент Макриди рыкнул «я сказал что-то смешное?», Винсент Блэк зашипел себе под нос нечто отрицательное, едва ли не проклятье. А какая-нибудь доктор Озен чтобы просто спросила, как дела, и пошла своей дорогой, живя в непостижимых мыслях. Ухмылка — это щит. Шутки — это щит. Экспрессивность и эпатаж туда же; пока, конечно, не обнаружится, что всё это оказало плохое воздействие на способность запоминать. Только обычно сие обнаружение происходит слишком поздно.       — Я не хочу писать о честных и порядочных женщинах, и как главный герой рядом с ними находит покой, потому что те честные и порядочные женщины, какие мне встречались, оказывались таковыми со всеми, но только не со мной.       Продолжение пропитано сарказмом и надломленностью. И, кажется, омерзением к собственной персоне. Потому что то, как Дэниел откидывается на спинку стула, двигает вперёд-назад челюстью и морщит нос, губы, никак не вяжется с одной лишь инцельской обидой. Он затем вздыхает очень громко, проводит пальцами по виску и обращает взгляд к окну, за которым расцветают первые вечерние огни Праги. Ариа понимает, что это признак боязни — посмотреть на неё. Она-то ведь тоже вполне честная и порядочная. Просто волею судьбы не оказавшаяся желанной для коллеги (как и он для неё; это к лучшему).       — Когда я пишу, то ведь и так окружён полным одиночеством. Тотальным. В одиночестве все шорохи, шелесты и скрежеты могут страшно нервировать, будить неправильное воображение. Но куда хуже — это мысли. Целый рой в голове, который не заглушить даже фоновой музыкой. Мысли возвращают к сомнениям. О том, что я недостаточно хорош. О том, что на меня всегда найдётся замена. О том, что я выгляжу как идиот — для расставаний со мной сочинялись самые нелепые отмазки, начиная от банального «дело не в тебе, а во мне». Я кажусь себе страшно больным, Ариа. Страшно больным. И так хочется во время того, как я сочиняю строчку за строчкой… испытать… покой? Немного. Да, пожалуй, так.       — Ты чувствуешь безопасность, предлагая своим главным героям только коварных и вероломных женщин?       — Ну, не только таких. Иногда просто загадочных, — Смайли посмеивается, чем заражает собеседницу. А может, та просто инстинктивно рвётся поддержать засчёт общего рефлекса. — Но суть такова, ты её верно уловила. Безопасность. Коварные и вероломные героини, откровенные злодейки или те, кто просто находятся на неправильном нравственном пути, — они меня как бы оберегают очевидностью своих помыслов. Они не позволяют впасть в полную ранимость, от которой попросту тошнит. Злодейки приносят именно ожидаемые адреналин и напряжение, не выжимают все соки. Наблюдая за ними как бы сверху, я не пытаюсь предугадать подвох, а просто продолжаю жить.       — Но а как же твои главные герои? Если с их стороны смотреть на этих особ, то всё не столь красочно.       — Копни глубже, — Смайли поднимает указательный палец с видом важным. Ариа с улыбкой наблюдает проявление недюжинного энтузиазма. — Я ведь соединяю в своих историях не просто агрессоров в прекрасных обличьях и жертв. Нет, дорогая, мои главные герои сильны. У них есть способности: думать, оценивать, анализировать, быстро предпринимать решения и даже в одиночку их исполнять. Быть непредсказуемыми и атаковать. Кто-то из них может внушить неподдельный страх и тем безвозвратно влюбить в себя, поскольку воплощает первозданность хищничества.       — Это то… То, что в тебе самом не хватает? Лишь предположение. Я ни в коем случае не пытаюсь тебя обидеть.       — А я и не обижаюсь, Ариа, потому что это так и есть. Я не хищник. Я не тот сверхпривлекательный призрак, настигающий и одним только взглядом смертоносным!.. Впрочем, тебе лучше дождаться, когда я закончу с третьей книгой серии, с которой ты осмелилась познакомиться. Так будет куда интереснее и захватывающе, нежели мои пространные плевки направо и налево.       — Ну хва-атит, — Ариа, наконец, видит возвращение того самого лёгкого на подъём, до забавного самодовольного и эксцентричного Дэниела Флетчера, поэтому тянет гласную через прежнюю улыбку. Она испытывает наслаждение: из-за того, что ей открылись, и из-за того, что сами не переживают чувство вины от подобного. Хотя, конечно, невозможно до конца распознать чужие мысли, возможно, Смайли, оказавшись дома, додумается стыдить себя, гнобить, ругать…       — А хэппи-энд?       — М?       — Хотя бы хэппи-энд возможен? Даже при всём том, что проходят твои герои. И… для их коварных соблазнительниц. Могут ли и они рассчитывать на авторскую милость?       — Ну, — Смайли стушёвывается и даже смущается. Он отвлекается на допивание рафа и принимается вылавливать вилкой из стакана маршмэллоу. — Ну, как бы сказать, если вот так прямо. Конечно, я, как автор, никогда не исключаю возможности любым героям подарить счастливую концовку. Лишь бы это было оправдано.       — То есть, плохие персонажи должны пройти путь искупления?       — Именно. Иначе я буду выступать как тот, кто оправдывает абсолютно любые гнусности, а то и реально серьёзные преступления. Авторов, которые ни с того, ни с сего дарят своим буквенным ублюдкам хотя бы просто тихую жизнь, я не уважаю.       — Уже во второй книге серии видно, как антагонистка воспринимает мир вокруг себя иначе и поступает абсолютно по-другому. Если твоей целью реально стоит её «исправить», то я жду, когда она и главный герой окажутся в самом уютном и безопасном месте, о каком только можно мечтать.       «О каком именно ты мечтаешь», — едва не срывается с губ, но своим выражением лица Ариа нисколько не утаивает данный посыл. И она стопроцентно уверена, что Смайли, вновь посмотревший на неё, замечает и воспринимает всё абсолютно правильно.