че-ты-ре

Яся проскальзывает унылым и смазанным пятном в стены школы впервые спустя че-ты-ре? месяца своего пассивно-депрессивного эпизода внутренне борясь с клокочущей ненавистью к себе, окружающему миру и навязчивым желанием пальнуть себе в голову из Васиного пластмассового бластера. Валя в коридоре встречает ее с беспокойством во взгляде и сверлящим изнутри чувством вины так явно, что Ясе хочется драть на себе волосы и кричать. Подумаешь, мужика увела, с кем не бывает. В конце концов Макар ей ничего не обещал. Только вот чисто женская обида выступает решительно против этих аргументов и нещадно слепит глаза даже в самый пасмурный осенний день. Чертовы Натусины насколько же ей в декрете заняться то нечем «животные Африки» предательски сжимаются руками, а ногти впиваются и царапают картонную подставку так сильно, что на мгновение этот звук ей кажется громче, чем жужжание проклятой соседской дрели в семь утра в воскресенье. Сосед кстати тот еще долбоеб. Ярославе бы стыдиться всех и вся, окончательно похоронив себя в спасительно-безопасных пролежнях дивана, да посильнее запахивать пальто в попытках скрыть нетипично-училовскую загаженую домашнюю футболку явно не граничащую со строго/стильным смарт кэжуалом и унылой заурядностью биологички-разведенки слегка за тридцать. Пятна на ткани жирные, едкие, въевшиеся почти что в кожу также сильно, как и то самое трепетно-детское я вас люблю посреди душной учительской, а смоляные кудри на голове тусклые, спутанные и нелепо заколотые одноразовой вилкой, попробуй дерни — и все как в жизни — развалится к чертям. Она семенит неуверенно-торопливой походкой по новенькому так щедро оплаченному Макаром линолеуму, чтобы его славно-хамоватый сынишка старшеклассник подкатывал к училкам грыз гранит науки в тепле добре и комфорте. Думать о Елисее опасно и неправильно Потому что ни один мужик в этой долбаной жизни не смотрел на нее с такой щенячьей нежностью, как этот мелкий улыбчивый гаденыш. Яся громко выдыхает привычно-молодежное «фак», когда сталкивается с ним не на жизнь, а на смерть. Объятия Елисея секундные, мимолетные и слегка неуклюжие, у Яси в глазах первобытный ужас, а за спиной мнимый оркестр из ментального самосожжения, перешептываний и любопытных взглядов. Ее телефон — чертова граната, только выдерни чеку и он взорвется от количества пропущенных звонков и сообщений. Когда Настя невзначай так, но с налетом присущей ей наглости спрашивает прямо в лоб: «ты где была мать твою?» Яся хмыкает что то вроде «в Аду» внутренне усмехается своему-же сарказму и вновь припадает обветренными губами к стеклянному горлышку бутылки вина из ближайшего алкомаркета за триста шестьдесят рублей. Сладкая жидкость химозной патокой растекается внутри и Яся чувствует как на шее и плечах, где невесомыми поцелуями ее касались губы Королева младшего, расцветает сирень покалывающих гематом. Ее разум тут же захлебывается в гнетущем чувстве вины и стыда. Елисею бы сосредоточиться на учебе, экзаменах или очередном недо-увлечении отца, да в конце концов на отмазке какую такую красивую стройную да, пап свою девушку он прятал под одеялом на студии в романтик обстановке. Шпильки кричаще-красного цвета совсем уж не вяжутся с подростковой наивностью, лифчиками скромного содержания и принцессовски-рыжими кудрями Матрешкиной. Он же ухмыляется, пишет пошлые панчи и бесконечно залипает в экран айфона в надежде увидеть заветные две галочки прочитанного сообщения или какой-то минимально-равнодушный ответ помимо того самого кратко брошенного пошел нахуй. Яся перестает смахивать уведомления, когда их количество переваливает за сорок. Сапрыкин судя по отрывкам пишет, что техпаспорт на ее машину какого-то хрена валяется у него дома, что она абсолютно инфантильная и безответственная мать, что Васька сын молодец получил пятерку по математике, а Натусик в сексе подавись, Ярослава стала поизобретательней. Яся посылает его в далекое пешее, устало трет переносицу и опускает ненавистный гаджет в стакан с дурно-пахнущей водой из-под крана. Ну и хрен с ним. Елисей показушно-настойчиво сминает губы слегка оторопевшей от такого внезапного порыва Матрешкиной под нечитаемым взглядом его первой во всех смыслах учительницы и не чувствует ровным счетом ни-че-го. У него внутри революция с огнем и вилами против себя же. От этого бедлама не спасает ни музыка, крепкими басами отдающая в наушниках, ни поддакивания друзей-дебилов, ни приторно-сладкий вкус блеска для губ его новой замены крашихи. Елисею внешне не стыдно ни капли, но глупое первое мальчишеское чувство к той которой нельзя от слова совсем болезненно стягивает кожу и лопается по шву почти без звука. Юля улыбается ярко-ярко и жмется к нему так, словно между ними действительно то самое настоящее без приставки недо. Она смотрит на него с глупым детским обожанием в глазах и от этого взгляда Ясе становится дурно. Чем закончится весь этот фарс ей страшно даже представить.