Костер из листьев дикой корицы

Магические свойства корицы –

защита, исцеление, очищение, психическая восприимчивость. При этом оккультное значение корицы —

добро и только добро.

      Он должен был предположить что-то подобное. Если бы не его глупость, он бы никогда не попал в подобную ситуацию. Будь он чуть более внимательным, осмотрительным, не несись он сломя голову в самую чащу Ведьминого леса за полупризрачным силуэтом, он бы не напоролся на ловушку. Но жажда выполнить свой долг гнала его вперёд, а азарт погони затуманил разум. Боль была невыносимой. В какой-то момент он успел даже попрощаться с жизнью.       Однако сейчас, когда он чувствовал запах корицы, трав и крови, прикосновение на удивление мягкой ткани к своей коже и режущую боль там, где его тело пронзили острые деревянные колья, он понимал, что выводы его тогда были поспешными. И жизнь вовсе не спешила прощаться с ним.       — Спасибо, господи, — благоговейно прошептал он, вкладывая в эту фразу всю свою благодарность, на какую только был способен.       — Так меня, пожалуй, еще не называли.       Где-то на периферии слышимости раздался смешок. И этот голос, такой мелодичный и звонкий…       Он помнил его другим, звучащим серьезно, шепчущим странные слова на непонятном ему языке. Хотя и не был уверен, что это не было частью его предсмертных агонических фантазий.       Внезапная догадка заставила его распахнуть глаза. Комнату, в которой он находился, можно было бы даже назвать уютной, если бы не маленькие, тускло светящиеся символы на деревянных стенах. Повсюду были развешаны травы, тонкий запах которых будоражил его обоняние. На столе неподалеку были расставлены кристаллы, там же лежали какие-то окровавленные тряпки и что-то еще, что он не мог разглядеть.       Уже одно только то, что он видел, давало ему неопровержимые доказательства. Его спасительницей была…       — Ведьма!       — Приятно познакомиться.       Она отложила в сторону книгу, которую читала, и поднялась. Он отметил, что ведьма была высокой, во всяком случае, выше многих девушек, которых ему довелось знать. Ее длинные рыжие волосы были убраны в косу. Несколько выбившихся прядей обрамляли ее лицо — лишенное всяческого выражения возвышенной скромности, которое он привык видеть у женщин. Она смотрела прямо, не опускала взгляд долу в присутствии мужчины, а ее губы — что было практически неслыханно для любой порядочной девушки — изгибались в вызывающей усмешке.       Она не была совершенной, но что-то в ней приковывало его взгляд и заставляло следить за каждым ее грациозным движением. Он даже мог бы назвать ее… красивой?       Эта мысль подействовала на него отрезвляюще.       Она — ведьма! Пособница самого дьявола! Воплощение греха и худших человеческих качеств!       — Не подходи ко мне!       — Хорошо. Если тебе приятнее оставаться в изодранной, насквозь пропитанной кровью и прочей дрянью рубашке — я не стану настаивать.       Ткань неприятно липла к телу, порезы начинало жечь. Он скинул испорченную одежду, но девушка даже бровью не повела. Даже не отвернулась. Как если бы для нее абсолютно естественным было видеть перед собой полуголых мужчин.       Его щеки тронула краска. У нее же не было никакого чувства стыда! Хотя чего еще он мог ожидать от этой дьяволицы?       От царящей в помещении прохлады по телу моментально побежали мурашки, а в руках собеседницы как раз была свежая рубашка. Девушка подошла ближе и положила одежду рядом с ним, но он отшатнулся, словно бы она предложила ему ядовитую змею. Ведьма пожала плечами.       — Продолжим нашу беседу?       Он хотел было подорваться, дабы избавить этот мир от хотя бы одной пособницы дьявола, но… Резкая боль заставила его зашипеть, а ведьму — нахмуриться. С его губ сорвался стон, из глаз едва не брызнули слезы.       — Слушай, я не для того потратила кучу времени и сил на твое лечение, чтобы ты угробил всю мою работу за пару секунд, — строго произнесла она и, более не беспокоясь о его личном пространстве, надавила на его плечи, заставляя лечь снова. — Хотя, признаться, я удивлена, что твой организм так легко принимает мою магию. У тебя, часом, ведьмаков в роду не было?       Само это предположение было оскорбительно!       Он попытался запротестовать, отстранить ее ладони от раны, за что тут же получил по рукам.       — Ты…       — Я. Закрой рот и лежи смирно. Убить меня ты сможешь и позже.       Она что-то тихо зашептала, и кончики ее пальцев как будто засветились. Боль отступала, медленно и как будто неохотно.       Он вдруг задумался о ее словах. Она говорила так, как если бы смерть вовсе не пугала ее. Либо же колдунья была просто уверена в своих силах настолько, что ничуть не опасалась его.       Был бы он не таким слабым в этот момент, он бы!..       Словно почувствовав его мысли — а, может, это так и было, — она легко надавила на его рану.       — Ведьма! — на мгновение задохнувшись от очередной вспышки неприятных ощущений, прошипел он.       — Охотник. С родом деятельности определились.       И вот опять.       Это прозвучало так, как будто ей было абсолютно безразлично, что сейчас она лечит того, чей долг — убивать ведьм. Или, быть может, она просто не знает, что подобные ему делают с такими, как она.       — Что ты можешь знать об охотниках?       — А что ты можешь знать о ведьмах? — поинтересовалась она, отстраняясь.       Неужели она действительно такого низкого мнения о его осведомленности?       С тех пор, как церковь ополчилась на ведьм — а это было так давно, что никто уже даже не мог вспомнить точных причин, — по всей стране стали открываться школы, даже целые академии, где готовили будущих истребителей колдовского рода. Сам он закончил лучшую из них, ту, что находилась под управлением самого лидера охотников. Так что, пожалуй…       — Все. И ты, как и все они, коварная…       — Ты сделал этот вывод за пару минут нашего знакомства? Я впечатлена, — она приподняла брови и издевательски поаплодировала.       — …мерзкая…       — Ещё комплименты будут?       — …лживая…       — Я тебе не солгала ещё ни разу.       — …женщина.       — Чем же тебя так обидели женщины, милый? — удивилась она. — Из твоих уст это звучит оскорблением куда худшим, чем все слова до этого.       Тут она ошибалась. Он не относился к женщинам с пренебрежением. Но ему так долго втолковывали, что женщины по своей природе слабее, легче поддаются порокам, неспособны на то, что могут делать мужчины, что он невольно ставил их на позицию ниже. Но ведь это не было пренебрежением или оскорблением, просто констатацией факта, верно?       Ведь верно?..       И потом, ведьмы — они на то и ведьмы, что женщинами их можно назвать разве что по половым признакам.       Неожиданно разозленный подобными мыслями, он продолжил, более не обращая внимания на ее комментарии.       — Одна из тех тварей, которые все поголовно поддерживают идею своей королевы о завоевании мира.       — Не припоминаю, чтобы делилась с тобой своими убеждениями.       — Богомерзкие создания!..       — Бог, полагаю, сказал тебе об этом лично.       — …которые всеми силами жаждут уничтожить человеческий род.       — Ага. И именно потому, что я так жажду уничтожить человеческий род, я спасла твою никчемную маленькую жизнь, — устало произнесла она и закатила глаза.       И одна только эта фраза заставила его подавиться словами, уже было готовыми сорваться с его губ.       Это было то, о чем он запретил себе думать. Потому что спасение его жизни совершенно не вписывалось в его понятия о ведьмах. Они просто не были способны ни на что доброе, светлое и благородное! Они ведь чудовища! А как чудовище может спасти жизнь человека — не просто человека, а того, кто может стать ее потенциальным убийцей?       — Но ты же ведьма! — пробормотал он, но в его словах уже не было уверенности.       — Какая наблюдательность!       — И ты наверняка сделала это, чтобы сдать меня королеве.       Он уцепился за эту мысль, потому что это еще вполне могло соответствовать его представлениям о мотивах сидящей перед ним девушки. Это был его последний аргумент… который потерял всякий смысл, стоило только взглянуть на реакцию ведьмы.       Девушка скривилась, словно одно только его подобное предположение было хуже всех озвученных до того оскорблений. Но если это еще могло быть спектаклем, то вспыхнувшее во взгляде отвращение едва ли можно было сыграть. Во всяком случае, не так.       — Этой ненормальной?! — ее голос сочился ядом и презрением.       — Советую тебе пересмотреть убеждения. Далеко не все ведьмы — неадекватные последовательницы этой старой зажравшейся мрази.       Он не хотел верить ни единому ее слову. «Все ведьмы — лживые насквозь твари» — это, хоть и другими словами, пытались втолковывать будущим охотникам едва ли не с первого дня обучения.       Ложь.       В каждом ее слове ложь. И притворство в каждом действии. Своими высказываниями, одним своим присутствием она отравляет его разум.       «Она лжёт. Она лжёт. Она лжёт!» — он повторял это как мантру, как молитву, как фразу, которая помогала ему оставаться в сознании…       …и все равно проиграл.       Он понял это раньше, чем был готов признаться самому себе.       — Но… зачем тогда ты меня спасла?       — Веришь-нет, сама в шоке. Наверное, чтобы услышать парочку оскорблений в адрес моего рода в целом и меня в частности.       Она сказала это не с упреком, скорее, с каким-то усталым безразличием. И, наверное, это, как ничто другое, заставило его совесть начать грызть его изнутри.       — Прости…       — Брось, — она отмахнулась.       И все же он не мог не спросить:       — И, что, никакой связи с дьяволом?..       — Ты не поверишь!.. — саркастично воскликнула она еще до того, как он бы договорил.       — …никаких супов из младенцев?..       — Тут я могу говорить только за себя. Остальные мне о своих кулинарных предпочтениях не докладывали.       — …даже никакой украденной красоты?       — За кого ты меня принимаешь?! — возмутилась она. — Естественно, я заберу твою красоту! Я разве забыла сказать, что за мою помощь тебе придется заплатить цветом шевелюры и глаз? — она взмахнула рукой, и ее пальцы засветились. И он мог только догадываться, что отразилось на его лице, раз это заставило ее рассмеяться. — Успокойся. Мне, увы, не пойдёт пшеничный оттенок. Да и карим глазам я всегда предпочитала мои голубые.       Он неловко коснулся волос. Длины не хватало на полноценный хвост, и часть их всегда оставались распущенными.       Можно ли было считать, что она назвала его красивым? Хотя бы его глаза и волосы? Эта мысль отозвалась странным волнением в груди.       Что за странный разговор получился, все же!       Все его представления о ведьмах, то, что он ни разу не подверг сомнению — они рушились в его голове, словно глупые бумажные декорации в дешевом спектакле. Из-за нее… нет, благодаря ей.       Может, заметив, как изменился его взгляд, а может, прочитав его мысли, она осторожно произнесла:       — Только не надо думать, что все ведьмы такие, как я. Нарвись ты на кого-то чуть более… — она запнулась, выбирая подходящее слово, — преданного идеалам королевы, и в лучшем случае тебя бы просто оставили умирать. Поверь, подобных мне очень и очень немного. Во всяком случае, меньше, чем хотелось бы. Так что тебе повезло.       Она поднялась с кровати и кивнула на рубашку, так и лежащую на краю.       — Ты бы оделся, что ли. Замерзнешь — я не стану лечить твои сопли, сам виноват.       — Я, что, тебя смущаю? — эти слова сами сорвались с его губ, раньше, чем он успел бы подумать.       И прозвучали они… о, боже, они прозвучали как будто даже игриво. Еще никогда и ни с кем он не говорил подобным тоном.       — Ага, именно так, — насмешливо отозвалась ведьма и обернулась. — Ты разве не видишь, мои щеки пылают.       Но, вопреки ее словам, на ее лице не было ни намёка на хоть малейший румянец.       В отличие от его собственного.       — Но если все так, как ты говоришь, то почему вы не встанете и не пойдёте против неё? — сказал он, просто чтобы сменить тему. — Почему молчите, словно согласны с ней?       — Ох, милый… — она покачала головой. От ее обращения тепло на его щеках усилилось. — Ты просто сам по себе очень наивный или действительно думаешь, что горстка несогласных сможет противостоять королеве, на чьей стороне мощь всех ковенов нашей страны? Должна быть армия, чтобы нас не раздавили, три — чтобы наши голоса были услышаны, и десять — чтобы победить. И то не факт. А лишиться всего ради призрачного шанса… нет, увы, нам всем есть что терять.       Более она ничего не говорила, полностью увлеченная приготовлением отвара. Когда она вернулась, в ее руках была дымящаяся кружка.       Выпить что-то, полученное из рук ведьмы? Если бы кто-нибудь в прошлом сказал ему, что он однажды сделает нечто подобное, он бы решил, что этот несчастный повредился умом.       Но вот он сейчас: пьет поданный колдуньей отвар и даже не сомневается… почти. С другой стороны, под ее взглядом, таким внимательным и цепким, попробовал бы он начать сомневаться!       — Но что такого сделали ведьмы, чтобы начать все это? — спросил он, хотя уже вовсе не был уверен, что ему хочется продолжать это обсуждать.       Они разговаривали на тему, в которой конкретно от них не зависело ничего. Это казалось бессмыслицей. Да и потом, куда больше, чем рассуждать о конфликте ведьм и церковников, ему понравилось видеть, как его собеседница смеётся.       — Показали, что люди могут жить, как им нравится. Или пошатнули власть церкви. Или еще что-то. Откуда мне знать? — она пожала плечами — Но, уверена, королева бы на это ответила, что конфликт начали вы.       — Сейчас это все кажется таким глупым…       — Скажи это не мне. А тем, кто заварил все это пару сотен лет назад, или сколько там прошло.       — Но почему тогда нельзя все закончить? Колдуньи и церковь желают уничтожить друг друга, а страдают обычные люди. Те, кого пытают и сжигают по ложным обвинениям. Те, на кого насылают проклятия. Те, кто не имеет к этому никакого отношения. Почему ведьмы этого не понимают?       — Потому что королевы — уже которое десятилетие исключительно жадные до власти стервы, которым плевать на простых людей. Встречный вопрос. Почему то же самое — вот то, о чем спрашивал ты — не могут осознать церковники?       — Полагаю, по той же причине.       Повисло молчание.       Они посмотрели друг на друга, и ни он, ни она не спешили отводить взгляд, словно понимали друг друга и без слов.       Он улыбнулся.       Она улыбнулась в ответ.       И на какое-то мгновение эта бессмысленная и глупая вражда между охотниками и ведьмами, казалось, канула в лету. Но ведь если двое смогли найти общий язык, то, быть может, на это способны не только они?..       Увы, но реальность так далека от утопических фантазий, в которых перемирие наступает после одного разговора.       Он остался жить у неё — не навсегда, разумеется. Но она позволила ему побыть ещё недолго, пока его раны не затянутся. И, хотя это немного тянуло на издевательство над самим собой, он все же надеялся, что это случится попозже… с каждым днём, проведённым в ее компании, все больше и больше.       С ней ему было интересно: она многое знала и умела, не возражала, если ему вдруг хотелось понаблюдать за тем, как она работает с магией, а вечерних бесед с ней он ждал едва ли не с нетерпением.       С ней ему было легко: стоило в разговоре затронуть неприятный для него вопрос, она не требовала ответа и тут же меняла тему, не пыталась выведать тайны охотников или его персональные секреты, уважала его право на собственное мнение и не стремилась навязать свою точку зрения. И при всем при этом никогда не подстраивалась под него и всегда с достоинством парировала его слова.       С ней ему было… хорошо. Наверное, впервые в жизни — без всяких условностей и «но». Жить в ее маленьком доме, в котором пахло засушенными травами и свежими цветами, а еще корицей — этот аромат у него стал ассоциироваться исключительно с ней. Ходить с ней в лес — и удивляться всякий раз, когда она совершенно без страха подходила к лесным животным, а те ластились к ней, словно бы она была их хозяйкой. Помогать ей. Видеть ее. Быть с ней.       И словно бы на все это время он совершенно забыл о реальном мире.       К сожалению, реальный мир никогда не забывал о нем.       В тот день она послала его в лес за ягодами. Он бродил больше часа, насобирал целую корзину и, возвращаясь домой, уже предвкушал ее одобрение и радость. Он ожидал, что она выйдет на крыльцо, как это обычно и бывало, обнимет его… или вдруг даже поцелует! Попеняет, что он заставил ее ждать слишком долго, а он в ответ продемонстрирует ей ягоды, а она улыбнётся и, конечно же, простит его.       Его надеждам, однако, не суждено было сбыться.       Она была не одна. Мужчину, который сейчас удерживал ее за руку, он хорошо знал. Слишком хорошо.       Лидер охотников, тот самый человек, который обучил его буквально всему, что он знает, и который практически заменил ему отца. Но ещё никогда до этого он не испытывал желания убить своего наставника на месте.       Он хотел крикнуть, чтобы ее немедленно отпустили, но с его губ не сорвалось ни звука. Хотел броситься к ней, но почувствовал, что не может контролировать свои движения. Она не смотрела на него, зная, что один неверный взгляд может стоить ему жизни.       С разрывающей сердце на части болью он наблюдал, как охотники окружили ее маленький домик, и их стараниями через несколько минут некогда уютное жилище вспыхнуло, как спичка. Спасаясь от пламени, из окна выскочил огромный чёрный кот и пулей взобрался к нему на руки. И даже в отчаянном мяукании животного ему вдруг почудилась мольба спасти его, кота, хозяйку. Но он ничего не мог сделать.       — Угроза миновала, — услышал он голос лидера охотников, когда повозка с ведьмой направилась в сторону города. — Тебе совершенно не о чем волноваться, тебя никто не винит. Быть в плену у ведьмы…       Кот дико, как будто даже с ненавистью зашипел и сорвался с его рук прямо в лесную чащу.       Возразить, сказать что-то в ответ он не мог — ее последнее заклинание все ещё действовало. И когда наставник, тот, кого всю свою жизнь он считал авторитетом и главным человеком в своей жизни, снова заверил его, что со смертью ведьмы исчезнут и ее чары, он вдруг ощутил сильное, яркое, едва поддающееся контролю желание сжать ладонями шею лидера охотников, надавить посильнее и держать, пока тот не начнёт задыхаться, и его глаза не остекленеют.       Он знал, что видит ее в последний раз. Даже перед лицом смерти она не потеряла достоинства и взирала на окружающих людей так, словно бы восседала на королевском троне, а не была привязана к столбу.       Но он, как ему казалось, успел узнать ее слишком хорошо. Он видел ее страх. Нет, она боялась не насмешек или боли, или смерти — только того, что ее обман раскроется, и подозрение падет на него.       В первый день их знакомства он назвал ее лживой.       Единственный раз, когда она действительно солгала, был ради того, чтобы защитить хотя бы его.       От осознания этого чувство вины, подобно лезвию, будто резало его сердце на мелкие кусочки. Невыносимая боль. Но она не шла ни в какое сравнение с той, которая ждала его ведьму. Он мог уйти. Не смотреть. Закрыть глаза, не слушать ее крики, но… это было его добровольное наказание за то, что не смог уберечь ее. Хотя должен был. Любыми способами. Чего бы это ни стоило.       Сено вокруг неё заполыхало. Лидер охотников, презрительно кривясь, бросил в костер какой-то мешочек, и в воздухе разлился теплый, сладкий аромат корицы. Ее аромат.       Ему хотелось броситься к ней, спасти ее от огня, а дальше будь что будет!.. Но даже на смертном одре она удерживала его от самоубийственных порывов. И он продолжал смотреть.       Он заметил, как ее губы начали дрожать. Черты ее лица исказились, в глазах появились слёзы, и он вдруг осознал, что соленые капли катятся и по его щекам. Огонь оставлял на ее некогда нежной коже уродливые ожоги. Нещадно опалял легкое платье и такие прекрасные волосы.       Она бросила на него последний взгляд.       А после закричала — ужасающе громко, уже не имея сил сдерживать себя и свою боль.       Он не мог этого вынести. Он согласен был сам страдать хоть в десять, хоть во сто раз хуже, лишь бы только ей даже в последние минуты своей жизни не пришлось переживать этот кошмар. Она не заслужила такого. Она не должна испытывать столько боли!       Он рухнул на колени и зажмурился. В ушах стояли ее крики, перед глазами в темноте что-то мерцало и как будто светилось, а в мыслях пульсировало лишь одно желание — спасти ее, забрать эту боль. И он ухватился за это желание, как утопающий хватается даже за самую хрупкую соломинку в надежде, что это поможет. Он сжал кулаки. Это желание было сильнее ее заклинания.       Его тело пронзила боль — ужасающая, всепоглощающая, невыносимая. Словно в его теле сломали все кости разом, а кожу резали ржавым тупым ножом. Словно бы он… горел на костре.       Она больше не кричала. Пересилив себя, он открыл глаза и перехватил ее удивлённый взгляд. Он понял, что произошло: ей больше не было больно. Каким-то непостижимым, совершенно невероятным образом, но это случилось. Ему было все равно, почему. Он ненавидел себя за то, что не смог спасти ее, но хотя бы немного утешался тем, что она не чувствует пламени. Она ушла, но без всяких мучений.       Какое-то чувство мелькнуло где-то на границе боли и сознания, и, увы, он так и не осознал, что это было. И не поймёт уже никогда. Призрачный огонь сжёг все его воспоминания о ней. Все счастье, всю теплоту, всю радость…       Осталось лишь смутное, почти неощущаемое, иногда болезненное сожаление, природы которого он не понимал.       И пробуждающий это сожаление легкий, тонкий, едва уловимый аромат корицы.

По легенде, погребальный костер птицы Феникс должен быть сложен из листьев дикой корицы. Феникс машет крыльями, зажигая корицу, и сгорает, чтобы после возродиться вновь.