***
Частенько он смотрел на других детей. На их улыбчивые лица, такие счастливые и тёплые. Он вслушивался в их голоса наполненные чём-то странным... Живым. Он ощущал от них ту радость и счастье, которых давным давно не было у него. Он наблюдал за ними, пытался впитать всё эти хорошие чувства, вшить в собственную душу. Но душа его была рваная, несшиваемая, его душа была всё такой же пустой и холодной. Ей не было дела до радости. Его душе не было дело до человечного, как бы он не желал этого. Он пытался вспомнить, выудить из глубины души хоть что-то, что он ощущал ранее. Прислушивался, да присматривался к себе— раскапывал могилу. Да только там никого не было, даже кости исчезли. Ему не понять людей. И Он больше не человек. —От тебя воняет гнилью, —голос новый, ранее не слышный. Он поднимает взгляд от узоров на окне и смотрит на человека. Девочка, вдвое старше его. Худая, да бледная. С белыми-белыми волосами, словно седыми. Да глаза у неё были странные, такие не человеческие,черные, как пучина бездны, с красными крестами. Он даже засмотрелся. А после принюхался. Запах горький, отдающий табаком, полынью, да могильной землёй. Запах лекарств и стали. Это кажется таким близким, родным. Этот запах усмиряет его тоскливые мысли и ярость. Этот запаха почему то напоминает ему дом. —Безумие. От тебя воняет им, —говорит Он, шершавым, почти колючим голосом. Девочка смотрит на него пристально, оглядывает со всех сторон. А Он больше не смотрит, переводит взгляд на окно, да ногтями в руки впивается. Девочка стоит какое то время, прежде чем уйти. Он выдыхает, прикрыв глаза.***
Он наконец замечает эту девочку, ястребом высматривает её среди остальных детей. Она стоит в самом дальнем углу, отсраненная и холодная. Её лицо—каменная маска. Она и сама то как статуя. К этой девочке никто не подходит, так же как и его обходят стороной. Он смотрит на неё, и чувствует как в воздухе вибрирует что-то звонкое, напоминающне скрежет клинков на поле битвы. Она чувствует его взгляд, смотрит в ответ не менее изучающе, хотя так же холодно. Он улыбается ей, хотя улыбкой это и не назовешься. Они смотрят так друг на друга какое-то время. Девочка отводит взгляд первая. Он же смотрит до тех пор пока она не скрывается за дверью. Они видятся часто, пересекаютлся взглядом из своих одиноких и мрачных углов, но не подходят. Просто наблюдают. Он ощущает странное чувство связи в груди, целостности. Это чувство столь приятное и необычное для него, что отпускать его не хочется. Хочеться ощущать его и дальше, намертво пришить к себе, чтобы не было той огромной ямы в груди, чтобы не чувствовать как под кожей роются черви, да в голове голоса кричат. Когда он смотрит на эту девочку, вдыхает этот её запах—становится спокойнее. —Твоё имя, —просто говорит она однажды. Голос у неё всё такой же тусклый и холодный, с шершавостью. Она стоит совсем рядом, облокотившись на перила, смотря в окно. Это первый раз когда они оказались в одном из отдалённых углов. Он замирает, сейчас впитывая новую информацию в себя, вслушиваясь в чужое серцебиение—смущающе тихое. У нормальных людей, оно не такое. Да если и подумать от нормальных людей не пахнет так как пахнет от неё. А потом он думает о её вопросе. Роется в голове в поисках ответа, да только ничего не находит. Когда до того как он упал в бездну, существовал Аякс. А после... —Мальчик, здесь нет места именам. —говорила наставница, —Бездна их забирает как трофей. И действительно забрала, не только имя но и жизнь, эмоции. Она забрала всё то о чем он мечтал и кем был. А так же после этого и всех тех, кто любил его. Потому что после бездны Его могли только ненавидеть и бояться. После бездны Он не знал, что значит любовь. —У меня его нет, —так же просто и хрипло, говорит он. Девочка смотрио на него не моргая, а после вдруг смеется, откинув голову. Её смех разрезает воздух, в этом смехе Он узнаёт рёв чудовищ и треск электричества. Вскоре она успокаивается, но улыбка не сходил с губ—широкая, безобразно искажённая, точно отражение в разбитом зеркале. —У меня тоже его нет. Теперь нет. Настала его очередь широко улыбаться.***
Когда он смотрит на свой глаз Бога, такой удивительно сияющий-голубой, он ничего не чувствует. В сердце его не трепещит ни восторга, ни ярости. Ничего. Его сердце, пучина океана, бездонное. Он смотрит на глаз Бога и вспоминает. Вспоминает как вышел из бездны. Вспоминает как оказался на заснеженной поляне, в тишине и одиночестве. Вспоминает запах крови, которой он был испачкан, наверное, с головы до пят. И то как это должно быть страшно выглядело. Маленький мальчик в кровавой одежде, среди белоснежного полотна. Если это была бы картина, её стоило бы назвать — Восхождение чудовища. Потому что глаза этого мальчика были бесцветными, как два мутных, пыльных стекла. Потому что этот мальчик был бледен и одиноко. Потому что у этого мальчика не было души. Он помнил свечение. Нежное, голубое. Понил как в руке он сжимал округлое стекло, как оно сияло при свете солнца и манило взор. Боги увидили его, благословили. Боги даровали подарок и признали. Но в тот момент, когда Аякс смотрел на глаз Бога— он понимал одну единственную вещь. Это принадлежит человеку, это было даровано человеку. А Он просто то, что осталось от Аякса. Боги не благословят чудовищ. Второе что он понял, смотря на стекляшеу— Боги глухи к молитвам. —Божественная сила, —задумчиво говорила наставница, —не более чем величие. Богам нет дела до проклятых и униженных, они признают только собственное могущество и величее. Поэтому запомни, мальчик, Боги тебе не помошники и даже не друзья. Это те кого стоит остерегаться в первую очередь. И он запомнил. Запомнил и повторял каждую ночь, подобно молитве. И поэтому глаз Бога для него насмешка. Потому что каков прок благословлять даром чудовище? (И может быть, где то глубоко в душе, ему хочется верить, что даже так в нём разглядели человека. Ему хочется верить, что от него что-то осталось от человеческого. Что-то, что не только тело.) —Довольно похвально, —раздаетлся рядом тусклый голос. Он переводит взгляд в сторону. А там эта самая девочка. Она смотрит на глаз Бога задумчиво, с любопытством. А после тянется к карману собственных штанов. И вот вскоре на её руке лежит подобная стекляшка, только алая, как костёр. Он смотрит на её руку и впервые замечает, что рука то её чёрная, словно обугленная. И это чернота не перчатка. Второе что он понимает, теперь у них есть ещё одна общая тайна. Это знание немного согревает изнутри.***
Его трясло, кости ходи ходуном, словно конфеты в банке. Он ощущал как под его кожей роились сотни червей они копошились в его тканях, омерзительно чавкали и хлюпали среди органов. Он ощущал как запах вокруг становится гуще, насыщеннее, точно море крови. И это сердцебиение живых людей, такое оглушительно громкое. Руками он сжимал волосы, больно оттягивая назад. Прикусывал губу сильно, до крови. Он ощущал как кровь стекает по подбородку. Дышал загнанно, тяжело. Каждый вдох это лава, газ прожигающий лёгкие. —Что тебе нужно? —она появилась рядом, как появлялась рядом всегда. Удивительно, что за это время они так сблизились. Он бы посмеялся над этим фактом при других обстоятельствах. Но не сейчас. Сейчас он думает о том, как хотелось бы в глотку кому нибудь впитать, кишки вытянуть из тела, если не всё органы. Ему бы сейчас слышать крики отчаяния и мучений, мольбы о пощаде и ощущать этот сладостный страх на собственном языке. Плоти людской хочеться вкусить, такой манящей живой. Его корёжит от этих мыслей, клинент пластинку. —Драка, —выдавливает он сквозь стиснутые зубы. А вместо этого думает, что больше драки он желает убить кого-нибудь. Она спокойно кивает, на её лице не мелькает никакая эмоция. Тот же холод. Девочка протягивает руку, да стоит ждёт. А он смотрит на эту руку как зверь. Эта рука не исчезает. Эта рука терпеливо ждёт, и он не может не поддаться искушению не схватившись за неё. Его пылающую кожу обдает холодом, почти что трупным. Холод слегка успокаивает, притупляет. Но жажда всё ещё бурлит глубоко внутри. Девочка ведёт его куда-то, честно говоря, он не запоминает. Его сознание слишком поглощено сдерживанием зверя. Единственное, что изредко он запоминает— повороты в коридорах. —Пришли. Он осматривается—поляна. После смотрит на девочку приподняв брови в немом вопросе. —Никто не заметит нашего исчезновения,—а после разводит руки в стороны, —нападай. Этого хватает. Вся спесь сдержанности в ту же секунду слетает и он бросается на девочку. В этот момент в его голове нет ничего, кроме ощущения водного копья в руке, кроме облегчения от движений и звона в ушах, от крика внутреннего монстра. В руках у девочки появляется подобное копьё, только пылающее, огненное, оно затвердевает при соприкосновением с водой. Теперь они на равных. Ему хочется смеяться от восторга. В воздухе он слышит звон клинков, ещё сильнее чем было раньше, он ощущает как чернота безумия сгущаеться, давит и душит, но ему не важно. Он вдыхает это безумие как свое родное и яростнее отражает удары. Они кружат так какое-то время, до того пока небо не окрасится алым, но для него это сущие секунды. В конце-концов, когда краснота неба сменяется чернотой они останавливаться. Замирают, с орудием в руках. Он сдается первым, падает на снег. Смотрит в небо почти чёрное, напоминающее оскал бездны, и думает откуда такая девочка вообще взялась и через что пришлось пройти ей, что бы так драться? Он то понятно, измученный бездной и людским неверием. А она? Девочка подходит ближе, протягивает руку. Он смотрит на неё, а та даже не запыхалась, поистине чудовищно. Ему такое нравится. Идут в приют они вместе, но не расходятся по комнатам—прячутся в библиотеке и сидят там до самого утра. Она читает вслух, странные сложные книги, а он лежит рядом и слушает. Если это не семья тогда что? Вскоре посиделки в библиотеке входят в привычку.***
—Тебе нужно имя, —задумчиво говорит девочка. Он замирает с поднятой вилкой в руках и смотрит на неё. Её лицо серьёзное, ещё более серьёзное чем обычно. Она смотрит сквозь него, и в то же время на него. В его душе всё трепещет от неожиданного волнения. Девочка подпирает голову рукой, её зрачки кресты ещё больше горят алым. —Чайльд, думаю тебе подходит. Он пробует это имя на языке, оно ложиться ровно, но холодно. Это так знакомо и приятно, что он улыбается. Чайльд— напоминает ему факт того, что он вылез из бездны, выжил. Ему нравится это имя. —Ты назвала меня ребёнок? —он смеётся, скребя стол ногтями. Девочка пожимает плечами: —Говорю же, тебе подходит. —Тогда думаю, будет справедливо если имя тебе дам я. Девочка замирает, натягивается как струна и ещё более напряжённо смотрит на него, но кивает, разрешая. Чайльд обдумывает сотни имён, прокручивает в голове их все. Прежде чем с хитрой, язвительной улыбкой произнести: —Валет. Девочка приподнимает брови. —Это не имя. —Но у меня тоже не имя. Девочка сдается, машет рукой на него, но видно как губы её слегка приподнимаются в намеке на улыбку. Теперь они Чайльд и Валет. Теперь их союз нерушим—считает Он. Директор приюта его ненавидел.(хотя, откровенно говоря, он ненавидел многих детей приюта, просто его в особенности) Оно и понятно Чайльд взбалмошный, агрессивный подросток, больше похожий на животное нежели на человека. Поэтому частенько, когда приходил директор его запирали в камере на пару суток. Приходило сразу несколько здоровых мужчин и хватали его под рук, поскольку всё знали, что одного для Чайльда будет явно недостаточно, а то чего дело и шею свернёт. Что на счёт комнаты —это было специальное помещение без окон, с холодными стенами и железной дверью. Он ненавидел эту комнату. Потому что эта комната позволяла так старательно приглушённым голосам, вспылать на поверхность. В этой комнате он ощущал как бездна кричит в его груди, как она изнывает от голода и ярости. В животе в такие моменты ужастно тянуло, руки ныли и чесались, от желания что-нибудь разрушить. Эта комната воспевала его душевную боль и память, которой он всё ещё обладает. Память о доброй и любящей семье Аякса, о мальчике добром и светлом, о прекрасных братьях и сёстрах. Память о том как этот мальчик упал в пропасть и не вернулся. Он не желает вспоминать всё это. Но пустая одинокая комната, без звуков и света не оставляет выбора. Помимо этого он вспоминает всех тех мерзких тварей, которых им с наставницей пришлось либо стараться избежать, либо убить. Это ночной кошмар не иначе. Его выпускали обычно через два-три дня, обессиленного и уставшего от собственного разума. Но на этот раз, по ощущениям прошло намного больше. В его животе росла яма, горло пересохло от обезвоживания. Чайльд думал, неужто он так глупо и бесполезно умерет? Какая жалкая смерть однако. Он вслушивается, но ни единого звука нет, кроме звука глотания собственной слюны и дыхания. И редких туков сердца. Он пытается считать вдохи, просто считать, и даже вспоминать все те детские сказки, которые ему рассказывали родители, только вот вместо них он вспоминает книги, которые читала ему Велет. Эту жуткую тишину разрезает звук открывающейся двери. Она скрипит и стонет, подобно дряхлому старика. Его тут же ослепляет солнечный свет, хлынувший в помещение. Ему требуется какое-то время что бы привыкнуть к нему. И он видел Валет. Она стоит с прямой спиной, её руки сцеплены перед собой и взгляд у неё такой напряжённый и злой, что можно было только подивиться, что она может быть натолько суровой. —Вот где они тебя держали, —Чайльд дёргается от звука. Валет замечает это, качает головой, да делает осторожный шаг вперёд, протягивая руку. —Он ушёл, мне позволили тебя забрать. Чайльд хватает за руку, поднимается на ослабших ногах, покачнувшись. Валет фыркает, надавливая на его плечи, заставляя опереться о себя. —Это скоро прекратится, —говорит она. И это звучит как обещание. Чайльд лишь усмехается: —Это прекратиться только в том случае если директор уйдёт по собственной воли с поста, что маловероятно, либо его убьют. Валет молчит, поднимает руку к подбородку и губу прикусывает. Делает она так только когда очень обеспокоена или продумывает что-то. Чайльду даже не нужно гадать о чем она может думать. —Эй. Если ты решила сделать что-то такое, то грязная работа явно не для твоих рук. Она приподнимает брови: —Почему это? —Из нас двоих ты больше похожа на человека. Лицо Вальта холоднеет: —Ты человек. Чайльд пожимает плечами: —По крайней мере ни люди, ни даже я сам в этом не уверен. Валет ничего не говорит, но Чайльд ощущает как её хватка на плече становится сильнее. Спустя пару недель он узнаёт о том, что их директор мёртв. Он удивлённо смотрит на невозмутимую Валет и ничего не может сказать. —Там где я была ранее, меня никто не принимал за человека. За подопытного-да, но не за человека, —а после помолчав добавляет,—прошлое навсегда в нашей памяти, оно создаёт нас, но не определяет. Чайльд молчит. Ему нечего сказать, он в смятение.***
Новый директор появляется один раз, худой, почти что тощий, с уставшими глазами и в невыразительной серой одежде, так ярко отличавшейся от богатой и опрятной прошлого директора. Он осматривает всех их пристальным взглядом, прежде чем вдохнуть. Мужчина ничего не говорить, лишь машет рукой помощникам и уходит. С тех пор Чайльд не видел его. Вскоре происходит ещё одно событие—День рождение Валет. Она говорит об этом вскользь, безрадостным почти могильным тоном. Так как говорят на похоронах. И Чайльд понимает это чувство. Потому что сам он не может терпеть свой день рожденье, поскольку эта дата не принадлежит ему. Этот день всегда принадлежал Аяксу, но не ему. —Завтра мне восемнадцать. В первую секунду чайльд думает о подарке, о том что можно было бы приготовить и в каком углу дома можно отметить это празненство. Пусть это будет не день рождение, а просто дружеские посиделки, это ведь считается? Вторая его мысль, более печальная, тревожная. —Завтра ты уйдёшь, —он бледнеет ещё сильнее. И ведь верно, с восемнадцати лет, все дети которых так и не забрали из приюта отправляются на служение или на попечение фабрики. Валет смотрит на него нечитаемым взглядом , тянет руки к голове и осторожно поглаживает рыжие волосы, словно кота. —Мы ещё встретимся, -а после говорит строгим мрачным тоном, —я не бросаю свою семью. И Чайльду хочется верить. Они сидят друг с другом близко, почти соприкасаясь коленками, но больше ничего. Они сидят так весь вечер и почти всю ночь. Валет молчит, задумчиво водит ногтем по столу, а Чайльд смотрит на книжные полки. И в голове его лишь ничего, он не хочет воображать себе ни момент прощания, ни то как будет после ухода Валета. Ему не нужно это. Он знает, что его жизнь вернеться на круги своя и то былое спокойствие, которое даровал ему другой похожий на него человек, уйдёт. Останется только он и зверь... Если конечно это не одно и тоже. На утро за Валет приходят двое офицеров, её никто не провожает, даже нет воспитателей. Есть только Чайльд. Он стоит на заснеженном крыльце и просто смотрит на то как Она уходит не обернувшись, лишь у ворот замирает на пару секунд, прежде чем возобновить свой шаг вместе с офицерами. Чайльд ощущает как в груди, там где должно быть сердце, что-то колется. Он не знает что это такое, и знать не желает. Он стоит на морозе до тех пор, пока впереди не скроются три силуэта. Он стоит там, до тех пор пока небо не окрашивается в алый. Он всё ещё стоит и его кожа онемела от холода.***
И верно, никто больше не подходит к нему, не раскрашивает своим присутствием его серую жизнь, как делала это Она. Он получает лишь испуганные взгляды и это больше не кажется так смешно и забавно, как было ранее. Он думает о том, что, кажется, он стал слишком мягким и сентиментальным. Наставница бы такого не одобрила. Его наставница бы вызвала его на дуэль, дабы выбить из него всю дурь. Истязала бы его до тех пор, пока он не упал бы обессиленный навзничь, пока дышать ему не стало бы так мучительно тяжело. Она бы обязательно вытрясла из него все это... Людское. Но её здесь нет. И напомнить Чайльду о том насколько несправедлив мир тоже не кому... Кроме него самого... Но это уже в прошлом. Он усвоил урок. Всё понял. Так проходит два года. Он ощущает себя полным затворником и поэтому когда за ним приходят подобные офицеры которые забрали Валет он впервые ощущает что-то кроме онемения. Его совсем никто не провожает. Лишь дом старый и одинокий, стоящий на небольшом холме, смотрел ему вслед. Когда его распределяют в Фатуи, как новобранца, он ощущает как кровь в жилах кипит, как мышцы его скрепят от жажды, он слышит бормотание в голове. В первый же день ему удаеться уложить нескольких тощих нахалов, решивших, что какой-то новичок явно не сможет превзойти их. Только никто из них не учёл, что Чайльд не просто новичок, он тот кто прожил несколько лет в бездне, да за то время пока был в приюте натренировался ещё пуще. Его навыки к бою записаны на подкорку сознания, да в тело, как плёнка. Его рефлексы это то, чего не отнять. От смеётся, ощущая запах крови, да боли. Он смеётся, чувствуя на костяшках чужую кровь. Его глаза бешенные, волчьи. Он смеётся даже тогда, когда его отчитывают за нарушение устава. Только Чайльд ничего не нарушал, это всё было согласовано. Не вина же Чайльд, что его просто недооценили какие-то слабаки. Ещё множество раз он будет получать выговоры и наказания за избиение более старших, но не слишком умелых агентов. Но даже так никто не отменит того факта, что своей жаждой крови он пробрался вперёд, на звания выше. Это не отменит того факта что им заинтересовались более выдающиеся офицеры и даже предвестники. —Леди Арлекино желает видеть Вас, —говорит юноша склонив голову. Чайльд оглядывается на него, разминает плечи и шею после очередной тренирлвки, и кивает. —Веди, —голос его звенит, звоном тысячи клинков, как когда то звенел воздух вокруг Валет. Мальчик кивает, на него не смотрит. Они идут по длинным коридорам Заполярного дворца. Но Чайльду на это всё равно, его не волнует ни окружающая красота, ни тот факт что ему дозволено ступить в дом Бога. С давних пор всё Божественное для него неизведанно и закрыто. Они заходят в небольгую светлую комнату с большим окном, книжными шкафами да кушеткой, с небольшим столиком подле. Мальчик указывает именно на неё: —Распологайтесь леди скоро прибудет, —и исчезает подобно тени. Чайльд усмехается, но проходит дальше. Ему было интересно кто этот предвестник, судя по слухам Арлекино занимала не малую должность и номер среди всех предвестников. И что же ей понадобилось от Чайльда? Неужто наслышана была о его заслугах? Дверь скрипит, Чайльд оглядывается на вошедшего и замирает. Спустя почти три года он помнит своего первого друга и семью так же чётко. Эта девушка стройна и высока, её волосы длинные завязанные в хвост,белые, с чёрной прядью. Он смотрит в глаза девушке и видит алые кресты. Чайльд понимает всё. Валет... Нет Теперь уже Арлекино улыбается краешком губ: —Я же говорила, что не бросаю свою семью, —а после протягивает небольшую серебрянную брошь—знак предвестника, —Её величество будет рада принять тебя в наши ряды, я с ней обо всём поговорила. Его рука слегка дрожит, когда он сжимает брошь. —Не желаешь ли чаю? Нам нужно с тобой о многом поговорить. "Верно"-думает Чайльд, усмехаясь ещё шире. -" О многом слабо сказано. " Вскоре на сцену выходит пятый предвестник- Тарталья.