Струны вселенных

Мы не ложимся допоздна и подводим черту под каждым созвездием, Это время любви и жизни, Это наши надежды. Мы не ложимся допоздна, чтобы жить сегодня, Это наша цель.

Крыша встретила подростков глухой к сожалениям отчаявшихся людей тишиной. Ночь выдалась ясной, избежав вмешательства плохой погоды, что не происходило в Бруклине уже несколько лет, и не использовать её для свидания было бы огромным упущением. Неудача могла заявить о себе именно сегодня, и родители Майлза не отпустили бы его на встречу с "непонятной" по характеру девушкой, но сегодня была та самая вторая суббота месяца, по которым подросток вечно оказывался дома у дяди, а тот куда меньше ограничивал парня, только проводил по несколько сотен маленьких, но поучительных лекций о жизни. Дэвис до сих пор вспоминал, каким был сам, и насколько из-за бьющего ключом характера его ненавидели родственники, и понимал, что для всех куда выгоднее будет дать Майлзу надежные возможности раскрыть крылья. Поэтому было неудивительно, что Аарон отправил его "нагуляться" с девчонкой, попросив только о двух вещах: читать сообщения и вернуться раньше того, как забрезжит рассвет. Получив подтверждение условий, он завалился на диван, ожидая, когда заварится кофеварка, пока подросток в приподнятом настроении ушёл встречать Гвен. Далеко уходить он не планировал, да и дом дяди выстроили достаточно высоким, чтобы с последнего этажа можно было удобно рассмотреть прояснившийся кусочек неба, усыпанного пятнами белого графита. – Сюда, - привлёк внимание укутавшейся в его куртку девушки Майлз (на самом деле Гвен в шутку спросила, отдал бы парень ей толстовку, и совсем не ожидала перехода к активной передаче собственности, но против ничего не имела – в чужой одежде она ощущала себя более защищённой). - Дверь может иногда чутка заедать, но вообще должна работать нормально. В глубине души парень надеялся, что этого не случится. Несколько месяцев назад жители дома попытались убрать эту проблему, слегка приподняв дверь, чтобы она не так сильно волочилась по полу, но несильно помогло, отчего те уже бросили попытки. Оставалось только молиться и не поддаваться нервозности, Майлз и так переживал из-за встречи. Гвен кивнула, и, дождавшись, пока тот отвернётся, с улыбкой покачала головой. Стремление угодить девушке и не потерять её внимание похвально, но Майлз слишком сильно старался. Это выглядело забавно, но стоит заметить, что Стейси никогда не смеялась над человеком, стоявшим перед ней с ключами от крыши, душу заполнял исключительно интерес и ласковое умиротворение. Для девушки было сложной задачей заставить себя не привязываться к кому-то из школы после смерти друга, но своеобразная гениальность в одном флаконе с неряшливостью подкупала, распаляя любопытство. Гвен – единственный человек, кто по достоинству оценил его шутки, первую причину, послужившую зажигалкой к их динамиту отношений, которые больше не хотелось выпускать из обугливающихся пальцев. Дверь пропищала "ладно, так уж и быть" и пропустила подростков на светящуюся паутиной гирлянд крышу. Полуперегоревшие (на деле же просто специально найденные не такими яркими), не раздражающие глаз белые огоньки сопровождали пару до конца крыши, где шезлонги, потрепанные от времени и устланные тем вечером пледом, сдвинули вместе наподобие длинного дивана. Свет в эту часть крыши попадал не так сильно, достаточно, чтобы не споткнуться и видеть друг друга, но не настолько, чтобы затмить собой звезды. Они заранее договорились: Майлз усердно объясняет Гвен все тонкости классической механики и передвижения самих звезд, а она – непосредственно про их строение, историю или теоретические предположения о том, с какой силой они грохнутся людям, идущим за окном кафетерия, на голову. И обоих устраивал такой расклад, как и тот, где первый думал, насколько хорошо ляжет акриловая краска на лакированное дерево палочек для барабанов, а девушка в свою очередь о том, увеличится ли вероятность скольжения этих приспособлений из рук при игре или нет. – Тебе уже хочется начать, так ведь? - улегшись рядом с Моралесом на шезлонге, ненавязчиво прикоснувшись своим плечом к чужому, ради приличия уточнила девушка. Ей и самой не терпелось, ведь крыша, как и весь континент, находилась ровно в её любимом секторе – северо-восточном. - Протеста не выражаю. Майлз встрепенулся, устраиваясь поудобнее и вперивая взгляд карих, как растопленный шоколад, глаз на Стейси, отчего та ясно представила себя в роли преподавателя астрономии в старшей школе. И вполне себе неплохого специалиста, по правде говоря. Начать Гвен решила начать с истории Возничего и мифов, скрывающихся под всеми научными терминами. По своему опыту она поняла, что после них всегда проще разъяснять нечто противоположное, приземленное и доказанное по сотне раз. Именно такое, какое понравилось бы мозгу физика-пуэрториканца. – В древности был целый пантеон греческих героев, старавшихся добиться признания своих превозносимых людьми выше космоса родителей, их приближенных и окружающих богов. Среди них был и Эрихтоний. Будучи сыном земли и огня, ему было жизненно необходимо расположение Юпитера, или Зевса, если ты не в курсе о римской вариации мифологии, чтобы по-прежнему оставаться с близкими "наверху". Вот и начал он работать над неизвестным прежде приспособлением, на сотни лет облегчившим жизнь обычным смертным. Лошадиной упряжью. Предводитель богов по началу посчитал это ребячеством, и не мудрено, если сравнивать с подвигами мощного Геркулеса, но спустя тысячи использованний, совершенных в кратчайший срок, снизошел до изобретателя, подарив почёт и место среди звёзд, целое созвездие, чтобы люди всегда знали, кто и за что оказался там. Во-он там. Майлз заторможенно оторвал взгляд от распинающейся для него девушки и попытался найти на небе указанное чужой ладонью созвездие, о существовании которого некоторые даже не подозревают. Гвен приняла во внимание медленные движения, какие возникают только у тех людей, кто не сразу ориентируется в пространстве после долгого расслабленного состояния – поначалу астрономия её тоже усыпляла (количество терминов, исходящих только от преподавателя, сильно этому содействовало), и сочла нужным сократить "лекцию", заодно добавив ей остроты. – Недалеко от него, голову повыше только подними, Майлз, видно более известное скопление звёзд, - продолжала Гвен. На самом деле она не ожидала активной реакции и не собиралась играть в "вопрос-ответ", чтобы отчего-то уставший (тяжесть бремени человека-паука плавала на поверхности) Моралес перебирал в голове нити-мысли в поисках ответа, поэтому не тянула пряжу дальше и добавила. - Кассиопея. Майлз лег на спину, уложив одну руку за голову, повернувшуюся обратно к девушке, как бы намекая, чтобы та не останавливалась, а вторую оставив вдоль тела. – На юге мира, давным-давно, правили мудрые царь и царица, уважаемые народом. Всеобщая любовь не обошла стороной и дочь их, Андромеду, выросшую в невиданную красавицу, отчего мать её, Кассиопея, взрастила в душе гордость за свою дочь. Стала она везде хвалиться, что прекраснее её не найти, и затмить она своей красотой сможет морских нимф, особенно – Амфитриту. Те, услышав такие известия, разгневались и донесли на семью Посейдону, жестокому мужу Амфитриты, пославшему огромного кита разорить все владения царя. Стали они с царицей искать выход, как сберечь жизни. Обратились к оракулу и оказалось, что только в случае пожертвования Андромедой Посейдону напасть схлынет. Горе окутало родителей, но делать было нечего: отвели девушку и приковали к скале. – Очень позитивные легенды были у этих греков, - прокомментировал Майлз. - Одна зависть чего стоит. – И не говори. Ей повезло, что недолго пришлось куковать в цепях: удачно после победы над монстром, превращающем все в камень, шёл домой храбрый герой Персей. Судя по легенде, и тут не обошлось без клише: с первого взгляда влюбился, воспользовался головой монстра и превратил кита в камень. – Долго и счастливо случилось хоть, или как у человека-паука в комиксах, все неудачи распространились и на него? – Нет, этим греки не додумались воспользоваться, всё хэппи энды придумывают, - рассмеялась Гвен, ложась практически как Майлз, только в зеркальном положении. - А ведь ещё его называют созвездием любви. – Но оно на сердце совсем непохоже. На биологическое уж точно. – А созвездие и не намекает на это. Оно выглядит, как Кассиопея с зеркалом, если подставлять чей-то рисунок. Хотя и тут можно найти подтекст о любви... любви к внешней красоте... Но тут не об этом. – Любовь подразумевается именно между Андромедой и... как его там, случайного героя? – Персей. И да, между ними, - выдохнула Гвен: длинные истории всегда давалось рассказывать сложнее всего. Рука поднялась, чтобы пробежаться пальцами по зачесавшемуся кончики носа. Уложившись обратно на шезлонг, она оказалась слишком близко к ладони человека рядом. Чужое тепло пробежалось по её поверхности электрическим разрядом, и нельзя было сказать, что Гвен не понравился этот "удар" током. Как и Майлзу, застывшему на месте, словно обращённый Медузой в камень. Среди путающихся отрывков мыслей пробегает золотая, яркая и четкая: "возьми её за руку", ведь "другого шанса не будет". И Майлз соглашается, вот так легко прогибается перед самим собой, ведь это Гвен, что может быть страшного? Пальцы с мелкими ранками от бумаги проскальзывают и обхватывают чужую ладонь, ощутимо, но не до ломки костей начавшую удерживать чужую от побега. – Расслабься уже, Персей, - улеглась на бок Стейси, ближе прильнув к парню, не расцепливая рук. Телесный контакт. Тепло. Спокойствие. Майлз оживает и дышит. Тогда он наконец придумал, что сделает главными целями своей жизни: защиту Бруклина и совместные размышления о жизни и любви между звёздами.