Одинокая вершина

Они учились на библиотекарей, хотя при один из них этого не хотел. За него выбрали родители, разочарованно поджимая губы, когда он не прошел на врача и не успел — не хотел — подать документы на юриста. Её брови забавно взлетели вверх, когда он рассказал это. ЕГЭ было отвратительным кошмаром, он будто сдавал все предметы сразу и не знал, как спать в череде бесконечных подготовок. Она сдала первые попавшиеся экзамены, завалив один сначала, и выбрала первое попавшееся учебное заведение, лишь бы не капали на мозги из-за отсутствия специального образования. Она хотела работать. Он не хотел ничего. Наверное, они и не начали бы общаться, если бы однажды он не забыл сигареты. Тогда она протянула ему почти полную пачку своих, тонких и с кнопкой, пожав плечами. Для неё было слишком горько и чаще всего она тянула дешевую парилку. Чтобы не стоять неловко рядом, они затянули разговор. Сначала об учебе, потом об экзаменах. Плавно перетекли на искусство и книги. Она быстро сказала, что лежала в психушке, дважды, жалуясь, что там не ставят нормальные диагнозы, не лечат как надо. Ей помогла психотерапия в частном центре, где через год — может, больше, она сменила несколько врачей — избавилась от депрессии и обзавелась новым диагнозом. Шизотипическое её устраивало и не мешало. – Оно объясняет меня, – пожала она плечами и перечислила симптомы, которые у неё были. – Ты свободно об этом говоришь. – Ну да. Пусть сразу знают, что я помешанный, мне плевать, – она мешала в речи местоимения, но чаще использовала мужское. Просто потому, что было слишком лениво говорить лишнюю букву и по привычке. – Пошли назад, скоро звонок. Она ненавидела свое имя, от которого дергалась и представлялась как Аст, хотя полным было Астер. И называла его Ангелом, хотя до этого дала какое-то другое имя, которое ему понравилось, но он не запомнил. Со временем его стал называть так весь поток, а потом и учителя. Аст давила довольную улыбку и тихо, настолько, что было слышно только клокотание в горле, смеялась. Она умело сочетать вещи и ненавязчиво красиво одеваться. Он ходил в одной одежде в сдержанном тоне, меняя по сезону. Она читала на парах, иногда рисовала что-то, но успевала писать конспекты. Он, не отвлекаясь, слушал, хотя это было невозможно скучно. Она не беспокоилась о стипендии, уверенная, что свалится с неё, он шел на повышенную. Из её образа выбивались большие синие наушники, с которых сыпалась краска и которые всегда болтались на её шее. Им обоим было скучно и они выходили курить на переменах. – Мне это нахуй не нужно, – говорила она. – Я хочу работать. Нормально, – в воздух летела кучерявая полоса дыма. – Но меня отъебут, если заберу документы, – её мать была хорошей, но Аст хотела наступить на все грабли сама. Хотела стать барабанщиком и играть в группе, а ещё написать книгу и шить интересные вещи. Но не учиться. У него не было выбора, хотя дома никто не стал бы кричать. Просто молча поджали бы губы и посмотрели тяжело и разочарованно, как когда он получил единственную четверку в четверти. Он боялся стать разочарованием и лез выше, чем мог, хотя чувствовал, как слабеют ободранные о голый камень руки и леденеют пальцы. А высокая заснеженная вершина, на которую его безмолвно отправляли, казалась все такой же далекой. Аст была свободна и могла бросить все в один момент. С ней было легче дышать, но в груди иногда болезненно тянуло. Они были разными, казалось ему, слишком разными. Им не стоять плечом к плечу, ему не понять её. Он не мог решиться на то, что ей давалось легко, как дышать, как ходить. – Хочу быть кем-то для кого-то, – говорила она, вертя парилку в руках и не затигаваясь. Она часто так делала, ей постоянно нужно было занять руки. – Важным, чтобы за мной шли, потому что, ну, – она не могла подобрать слов, а он не мог сказать, что пошел бы за ней. Что слушал и ловил бы каждое слово, нежно касался волос по утрам, целовал в уголок губ и сцеплял их руки на улице и при родителях. Он был влюблен. А она не умела любить. И это казалось страшнее, чем отказ, страшнее, чем неловкость, которая могла бы возникнуть, скажи он. Она не умела любить и не видела границ между флиртом и дружеской заботой, она говорила, что сделает все и отдаст целый мир, а ему нужна была только она. У него не было даже возможности, самой маленькой надежды. Иногда он остро ощущал, что у него нет ничего, совсем ничего. У неё есть все и она беспечно отмахивались. Он не мог на это злиться, как бы не хотел. Ангелу хватало просто быть рядом. Он убеждал в этом себя. А когда почти поверил, она исчезла одним днем. Не пришла, не появилась ни на следующий день, ни через неделю. Не писала, что прогуливает, хотя преподавателям сказала, что болеет, что работает. Она появлялась в сети и исчезала, а ему не хватало смелости написать и спросить, где она и вернется ли. Аст протянула ему руку, заставила поверить, что холодная одинокая вершина ему вовсе не нужна, что он сделал больше, чем достаточно, а потом растворилась без следа. Они оба учились на библиотекарей, но она была свободна и бросила все, а он не мог сдвинутся с места. Ему больше не нужно было признание родителей, его руки заживали, но пальцы леденели быстрее после того, как узнали, что кто-то мог их согреть. И впервые он понял, насколько одинок был среди голого камня, впервые это больно отдалось в груди. Ему было страшно, но никто не пришел, чтобы утешить его и протянуть дурацкие тонкие сигареты с кнопкой, слишком легкие и сладкие для него. Иногда он думал, что все могло быть иначе, если бы он сказал о своей любви. Иногда он думал, что все могло быть иначе, если бы он не забыл тогда сигареты, если бы молчал и не отвечал ей, что не было бы так больно. Он дошел бы до той холодной вершины, совершенно один. Закрыл бы глаза на то, что ни он, ни родители этим не довольны, нашел бы гору ещё выше и снова обдирал руки, хотя вовсе не хотел этого. Как не хотел не знать её, даже если оказалось, что он не знает ничего.