***
Вновь она смотрит на огрубевшие от работы руки. Как больно было стирать одежду в горячей воде… Да, нарывы давали о себе знать. Она увидела в грязноватой воде своё колышущееся отражение и вздохнула. Мысли её вновь упорхнули в сегодняшнее утро, когда она видела проповедника нв площади. Ах, какое счастье снова было видеть его, во всем его великолепии и величии… Невиданная милость была оказана судьбой рабыне, когда она, в начале отделенная от него колючей проволокой, оказалась здесь, почти рядом с ним, почти его собственностью. Он выбрал ее, снизошедший с небес, протянул ей руку… Она не могла и помыслить о том, что проповедник позволит ей жить с ним в одном доме. Иногда, наводя порядок в покоях своего господина, она, найдя небрежно брошенную на спинку стула его белоснежную рубашку с трепетом поднимала ее и подносила к лицу, вдыхая аромат, который так кружил ей голову. Его дорогой парфюм… Красное вино, горький шоколад и корица… Так и оставалась иногда прислуга, забывая о своих ежедневных обязанностях, окутанная сладким туманом, исходившим от её ангела. Ему стоило пройти мимо неё в один из дней, суетливо поправляя галстук и попутно делая заметки для будущей речи, как из рук девицы тотчас падало всё, что было, и она, поводя носом в воздухе, приподнималась на носочки — так манил этот шлейф за собой. А когда он улыбался… Ох, когда он улыбался, в глубине девичьей души, прямо через еще ноющие раны, прорастали и расцветали живые, прекрасные цветы. Молю, благодетель, улыбнитесь же ещё раз, откройте снова дверь в столь недостижимый ранее Эдем! Нельзя, нельзя… Он слишком далеко, нельзя. Из кабинета раздается строгий голос, одёрнувший прислугу из её мечтаний. В неприятном, колком предчувствии она содрогнулась, ожидая, что непременно получит по заслугам за то, что так долго копошилась. И в то же время, она снова увидит его… Дрожащая рука коснулась ручки тяжелой двери. Рабыня нервно сглотнула, прежде чем отворить ее, однако повелительный голос, вновь раздавшийся из-за нее, заставил девицу вздрогнуть и потянуть ручку на себя. Она нерешительно потопталась на месте, снова прикрывая глаза от ослепительного блеска, доносившегося оттуда. Проповедник восседал в своём кресле за письменным столом. Губы его были сосредоточенно сжаты, глазами он пробегался по строкам документов, заявлений и прочих рабочих бумаг. Девушка, ожидая своей участи, напряглась и спрятала пальцы в складках юбки, чтобы вновь не впиться ногтями до крови себе в ладони от волнения. — Слишком долго. Я не собираюсь звать тебя по несколько раз. — мрачно и раздражённо окликнул её Высший, подняв на нее взгляд из-под строгих прямоугольных очков. Проповедник устало откинулся на спинку кресла, пока рабыня вся тряслась от ужаса и глядела себе под ноги. С губ арийца сорвалось облако табачного дыма, которое витало во всей комнате. — Прошу прощения, герр… — нервно подала голос девушка. — У меня было много работы… — Ах, работа? — улыбаясь и поднявшись с рабочего места, иронично переспросил он. — Именно работа заставила тебя глазеть на меня посреди площади, так? Послышался тихий бархатный смех. Медленно и нарочито отчеканивая шаг, проповедник подошел к ней и, шумно выдохнув, выпустил очередное облако прямо ей в лицо, отчего девушка сжалась и испуганно закашлялась. Среди сотен людей он заметил именно её? О, судьба, какая подлость… — Простите… Вы… — начала девушка, запинаясь и чувствуя, как кровь прилила к её щекам. — Вы так говорили, что я… Я увлеклась. Ах, если бы она могла только сказать, как нравятся ей его речи, как долго она могла бы слушать его прекрасный голос и какая прекрасная, ангельская музыка есть каждое слово его для её ушей...***
В его глазах мелькнула голубоватая искра странного, неведомого чувства, словно первая молния пробилась сквозь бескрайнюю темноту разверзнувшегося ночного покрова. Он чуть сощурил глаза, и девушке казалось, он видел ее теперь совершенно насквозь. Лёгкая усмешка, пробежавшая по его губам, тут же заставила ее встрепенуться, по ее спине пробежало столь желанное тепло. Минутная слабая волна окутала и согрела все ее тело, как не могло согреть ничто в холодную декабрьскую ночь. О, дьявол, как ему нравилось видеть, как юная дева трепещет от каждого его движения. Из-под украшенных кольцами длинных пальцев Высшего, перебиравших самые запрятанные и тонкие струны души несчастной девушки, рождалась новая, особенная музыка. Он играл на ней, как на арфе. Жестом проповедник велел ей подойти к нему. Та, опустив глаза, сделала пару нерешительных, еле слышных шагов, и затаила дыхание — нет, она не может быть к нему так близко. Слишком близко… Он медленно поднялся из своего бархатного кресла, опираясь на подлокотник. Стук каблуков его начищенных элегантных туфель слышался утопающей в дурмане рабыне всё ближе и отчётливее. Наконец божественный свет заиграл на смуглой коже девичьих рук, она почувствовала его тёплое дыхание, чуть колышущее ее тёмные кудри. Вот он, во всём своем величии, сошедший к ней с самой священной вершины к подножию, где дева ждала его с замиранием сердца, ей уже не ускользнуть от его всевидящего, с чертовщинкой взгляда. У него имелось тысячи таких женщин, и сейчас ему нужна была женщина, он жаждал ее, при этом сдерживая до этого момента мощный рёв и удары волн внутри него. Господину, однако, позволительно всё, и идол, окончательно оказавшись в сантиметрах от рабыни, словно хищник, жадно впился в ее губы. Его сильные руки крепко сжали девичью хрупкую талию, чуть ли не до хруста костей. Рабыня тихо всхлипнула от неожиданности, впервые ощутив прикосновение Высшего — оно было таким обжигающим и опьяняющим, что потерявшая голову девушка отдалась своему божеству, не смея даже вздохнуть и пытаясь как можно дольше удержать этот момент, который она могла ощутить лишь во сне, от цепких рук времени и давящей действительности. Она пылко и послушно слизывала с губ проповедника едкие ядовитые капли тех нещадных слов и проклятий, которыми осыпал он подобных ей в своих вдохновенных речах, и которые так ранили ее тогда. Но этот жгучий, убийственный эликсир, эта отрава пусть и обжигала язык, но в тот момент казалась грязной рабыне самым головокружительным угощением на свете. Этот яд проникал в ее лёгкие, оплетал и стягивал рёбра, оседал на сердце. Он стал для нее наркотиком. Снизошедший ангел вкушал её, как сладкое вино, он утолял ей свой давно бушующий голод, но она была для него лишь игрушкой, скрасившей рабочие будни. Не более. Он отстранился от неё, тяжело вздыхая и всё еще не сводя с нее наблюдательных, глядящих в самую душу глаз, что были, словно чёрные манящие жемчужины из недр океана. — Уходи. — отстраненным, назидательным голосом прошептал проповедник, заправляя кудрявую шёлковую прядь волос рабыни за ухо. — И держи свой ротик на замке. Он беспечно махнул рукой в сторону двери, развернулся и удалился к своему рабочему столу, еле слышно усмехнувшись и снова вздыхая. Быть может, ему самому не хотелось отпускать её? Однако рабыня знала, что, очернив Высшего, обречет их обоих на казнь под разящие, острые лучи тюремной звезды. — Прочь. — уже с какой-то уловимой горечью в голосе, сухо повторил ариец, чем мигом вывел девушку из состояния транса. Она снова упала с небес на землю, снова ощутила расходящиеся по коже холодные чёрные пятна. Дева спешно поклонилась, напоследок бросив на него жалостливый взгляд, и осторожным шагом покинула его кабинет. С опаской и сожалением закрыла она тяжелую дверь, глядя, как божественный свет Высшего ускользает от нее, будучи не в силах пробиться сквозь последние мелкие щели. Рабыня прижалась спиной к двери, ее снова пронзил неприятный холод одиночества, накрыла беспросветная мгла. Как хотелось ей снова вернуться к нему, его кабинет стал для нее ящиком Пандоры. Но ей не оставалось более ничего, кроме как на шатающихся ногах подняться и кинуться прочь к себе в каморку, пытаясь выкинуть из головы этот соблазнительный, расплывающийся в лучах алого заходящего солнца образ, такой чистый и такой далёкий от неё.***
И снова, и снова… И снова один и тот же сон.***