О чём я думаю?

      — О чём я думаю?       Он улыбается, приглашая её в свой разум, подпуская ближе, ближе, пока не чувствует, как её легиллименс проникает под черепную коробку, наощупь ориентируясь в воспоминаниях и образах, и едва в её сосредоточенных глазах зажигаются звёздочки озарения, падает, как нож гильотины, занавес, и силуэты его мыслей сливаются с тьмой.       Она ругается шёпотом, смеясь, обзывая его обломщиком, выражая обиду лёгким тычком в грудь. Он ловит её пальцы, она пользуется этим моментом, чтобы пробить защиту, но он вовремя сосредотачивается... И борьба продолжается.       Со стороны это похоже на маггловские "гляделки". Но только поначалу. Она никогда не играет честно, никогда не ограничивает себя одним способом проникнуть к нему в голову; за это он и любит эту дурацкую игру. Она хлопает ресницами часто-часто, высовывает язык, чтобы рассмешить его, рассказывает небылицы, чтобы отвлечь его внимание, — о нём самом, о коллегах и друзьях, о себе. Она хорошая актриса: ему требуется вся его аврорская выдержка, чтобы не попасться на её уловки, когда она делает вид, что обижается на его бесчувствие, или притворяется, что ей надоело играть. Однажды он ослабил защиту, услышав волнительное "Я беременна", и после того, как она радостным воплем объявила о победе, несколько раз переспросил, так ли это. Удивительно, но несмотря на свою ревнивую натуру он ни разу не купился на её красочные истории об изменах; возможно, у неё просто не получаются правдоподобные.       И когда ничего не помогает, она переходит к крайним мерам — набрасывается на него и начинает щекотать. Чем неожиданнее это происходит, тем выше шансы на успех. Чему-то подобному учат новичков на курсах подготовки мракоборцев. Он тоже знает, чему там учат, разумеется, но боится щекотки. И завеса потихоньку поднимается...       — Неправда! — она слезает с него на секунду, чтобы дотянуться до подушки и хорошенько стукнуть его за неприличные мысли. Он хохочет, от щекотки, от своей выходки или от её реакции — неизвестно. — Сама мне скажи, правда или нет.       Ей хочется придушить его, когда он так говорит. И больше всего — потому что он прав: она может. Но хочет ли? Его поднятые брови вопрошают то же самое. И, кажется, он пытается выяснить самостоятельно...       Она мягко пресекает его вялую попытку вторжения в её разум: — Мы женаты уже полгода, Руру, неужели ты думал, что сможешь смутить меня?       Ему хочется придушить её, когда она его так называет, и она знает об этом. А ещё о том, что теперь, сняв всякую защиту, он думает лишь о том, как приятно будет заснуть сейчас с ней в обнимку и не просыпаться никогда... по крайней мере, до будильника. И когда его рука тянется к её шее, она послушно опускает голову к нему на грудь и закрывает глаза.