Neverland, my love

      Пустота внутри реальнее холодного ночного воздуха. Бледные звёздные точки на тёмном небе ближе мерцающего телефона в руках. Джисон не успевал за новыми единичками чатов, которые двоились в глазах, полных слёз, и не мог вспомнить, кому только что записывал голосовое. Минхо? Ликсу? Сынмину? Да… нет. Хёнджину. Значит, можно переслать это сообщение остальным. Повторить вслух сказанное он больше не сможет.       «Спасибо, солнце».       Джисон подтянул к себе колени, стараясь не согреться — он не чувствовал холода, — а стать меньше. Исчезнуть. Исчезнуть. Исчезнуть. Он лежал на балконе, закрыв за собой дверь, оставив родителей в квартире одних. Неправильно: сейчас нужно держаться всем вместе. Но ему хотелось только исчезнуть, потому что понимал: эта реальность уже никуда не денется.       Реальность, где её у меня забрали.       Джисон крепко зажмурился. Он слышал этот жуткий, нечеловеческий вой, временами вырывающийся из его груди, будто бы со стороны. Голосовые связки горели, звезды холодно сияли, а её у меня забрали.       И я больше никогда её не увижу.       Никогда.       Её.       Не увижу.       Какое из слов пробивало пустоту и заполняло брешь большей болью, Джисон не знал. Все его путаные мысли сплетались в одно-единственное предложение; перед глазами стояла одна-единственная картинка; в ушах звучал один-единственный звук.       Тройной короткий визг. Она, упавшая на бок и больше не вставшая. Её у меня забрали.       «Большое спасибо за то, что рядом».       Слёзы струились по лицу так, будто стали его второй кожей. На балконе совсем темно, но Джисон знал, что его тёмно-синяя толстовка была щедро усыпана мелкими волосками. Вся его одежда, вплоть до, прости господи, новых трусов (что за магия такая?!), вообще все вещи, от сумки до кейса AirPods, — всё было усеяно белыми и рыжими волосками.       Шерстью его собаки.       Самая смышлёная, своенравная, упёртая, забавная. Самая верная. Всегда встречавшая его — и сегодня, когда ничто не предвещало самого страшного его кошмара, так стремительно, резко ставшего явью.       «Спасибо большое, я очень ценю твою поддержку».              Джисону хотелось быть сильным ради родителей, которые — он знал наверняка — перенесут потерю куда тяжелее, чем ожидали сами. Наверное, он даже был сильным, ведь смог организовать всё, что требовалось.       Сам договорился о том, чтобы её у меня забрали.       Сука. Да как же теперь жить.       Именно это ему хотелось отвечать на слова искренней поддержки, на участие дорогих ему людей. Хотелось орать, проклинать, ненавидеть непонятно кого. Бить руками стены. Снова орать. Исчезнуть. Чтобы это грёбаное слабое тело растворилось в воздухе и не носило в себе эту черную боль. Исчезнуть. Раствориться. Исчезнуть… Раство…       Отлично. Теперь я проваливаюсь в пол.       Так, блять. Что за херня?!       Холодные бетонные блоки под вязаным выцветшим ковром, ещё влажным после недавнего ливня (кто-то опять забыл закрыть окна, Хан Джисон?), внезапно стали вязкими, как мокрый песок. Свернутое калачиком тело парня медленно втягивало в себя что-то, что прежде было частью его дома, а теперь… а не пошло бы всё нахер?       — Ой, ну как же гр-у-убо, ай-ай-ай.       Незнакомый голос раздался слишком близко над ухом Джисона. Парень непроизвольно дернулся и упёрся ладонью во влажный ковёр… травы? Он распахнул глаза и оторопел. Даже его невыносимая боль внезапно отступила.       Захламлённый семьей Хан балкон исчез, хотя звёзды всё ещё сияли на небе. Светили они, правда, куда ярче и как-то веселее, чем дома — а Джисон был уверен, что он совершенно точно не дома: звёзды будто гуляли по небу, загораясь то в одном, то в другом месте. Больше в этом странном месте не было почти ничего странного (ты сам себя слышишь?): Хан оказался в лесу, который одновременно напоминал мир «Принцессы Мононоке» Хаяо Миядзаки и парк, где он всегда гулял с собакой. Парадокс. А я что…       — Не, ты не умер. Кажется.       Кто-то ткнул пальцем в его щеку, и только после этого Джисон увидел рядом с собой парня, который говорил с ним. До этого был ли он невидимым или скрывался ли за одним из высоких деревьев — Хан не знал. На небе не было луны, в лесу царила темнота, но всё, на что обращал взгляд Джисон, удивительным образом подсвечивалось будто изнутри. Тот, кто тыкал ему в щеку совершенно непочтительным образом, обладал европейской внешностью и казался совсем мальчиком. Может, только-только оканчивал школу или поступил в университет.       — Да, а ты-то намного старше и умудреннее опытом, я понимаю, — усмехнулся незнакомец, закатывая глаза. Он убрал руку и будто бы прислушался к своим ощущениям. — Вот только ты не знаешь, сколько лет я здесь, соплячок. И да, конечно, ты не умер. Мне просто стало тебя жалко, вот я и перенес тебя сюда.       Жалко?..       — Ага. Ну ты бы себя видел… — странный юноша осёкся и убрал с глаз длинную челку.       Джисон невольно удивился его яркости во всём: парень был одет в огромное оранжевое худи, его глаза были ярко-голубыми, как у сибирского хаски, а слегка волнистые волосы — сиреневыми. Симпатичный малый, можно даже сказать красивый.       — Спасибо великодушно, — снова усмехнулся незнакомый парень и протянул Джисону руку. — Вставать будешь? Я тут, ну, типа главный, но не всесильный: скоро тебя засекут и отправят назад.       Ничего (ничего? Нихера) не понимая, Хан схватился за протянутую руку и поднялся на ноги. К своему неудовольствию, но не особо удивляясь, он понял, что сиреневоволосый был чуть ли не на голову выше его.       — Где я? — хрипло спросил Джисон, поражаясь тому, что смог что-то выговорить, ведь…       Так, стоп.       — Да, ты до этого не разговаривал, — кивнул парень, — я слышу мысли, мне это в работе нужно. Человечьи, правда, не так часто слушаю, но для разнообразия даже забавно. И да, я не говорю по-корейски, но ты меня вроде понимаешь, да?       — Ага… — выдохнул Джисон, всё же немного сомневаясь в том, что он не умер.       — Ну и я тебя понимаю. Можешь звать меня Оникс, если хочешь. А ты?       — Дж… Хан, — в последний момент осёкся парень.       Сиреневоволосый нахмурился и будто прислушался к чему-то, хотя Джисон не слышал ни единого звука, что было не похоже на лес, в его представлении даже ночью кишевший жизнью.              — Не слышу твоего имени… как ещё тебя зовут?       — Чего? — не понял Джисон.       Оникс вздохнул и медленно, будто для ребенка, задал вопрос снова:       — Как тебя ещё могут звать? Дома как зовут?       — Зачем тебе?       — Хочу стать ближе к твоей мамочке, блять, — раздраженно рявкнул Оникс. — Я пытаюсь найти твоего питомца, а ему вряд ли есть дело до твоих крутых имён!       Сердце Джисона ухнуло вниз, вспомнив о грузе, который теперь был с ним всегда.       — Прости. Резко получилось, — голубоглазый мягко улыбнулся. — Это против правил, но мне действительно жалко тебя, чувак. Я хочу помочь… дать попрощаться.       Джисон сжал руки в кулаки в карманах толстовки. Под его взглядом рукава подсветились так же, как до этого подсвечивалась бледная кожа Оникса, и он увидел мелкие волоски, которые остались после их последнего объятия. Того, что почувствовал только он.       — Сони… — еле слышно прошептал Джисон. — Дома меня зовут Сони. А мою… мою собаку…       — Жозе, — довольно кивнул Оникс, — теперь я её слышу. Сейчас она придёт к тебе.              Джисон ни капли не понимал, что происходит, но был не прочь остаться в этом уютном сумасшествии, если это было оно.       — Нет, ты не сошел с ума, — покачал головой Оникс. Было сложно привыкнуть к тому, что кто-то слышит все твои мысли. — Ну, прости, я не то чтобы контролирую чтение мыслей. Говорю же: мне нужно для работы. У меня тут столько зверушек, и за всеми нужно следить. Я, конечно, не один, но я их встречаю и пытаюсь успокоить, как могу. И я не должен этого делать, но я иногда слежу за их хозяевами и… совсем иногда даю слабину.       — Я ничего не понимаю… — выдавил Джисон. Его до сих пор трясло от того, что Оникс правильно назвал имя его собаки.       — Почти тринадцать лет, — не обращая на него внимания, говорил Оникс. Его взгляд немного бегал туда-сюда, будто он читал что-то на невидимом стенде. — Вы все молодцы! Хотя и наследственность была неважнецкая, и порода проблемная, а вы так упорно держались друг за друга, боролись друг ради друга. Месяц назад тяжко было, да? Все уже прощались с ней, а ты верил и вытащил её своей верой. Ты…       Оникс моргнул и перевел взгляд на Джисона.       — Ты просил забрать часть твоего здоровья и отдать ей, да?       Комок стоял в горле и мешал говорить. Он никому не рассказывал об этом. Ониксу, конечно, было достаточно прочесть его мысли, но Хан всё равно кивнул.       — Понятно, почему я тебя увидел ярче других, — медленно проговорил Оникс. — Потому что это сработало.       Джисон почувствовал, что по его щекам снова побежали слёзы.       — Прости, я не смогу дать вам очень много времени, и для тебя всё, вероятно, закончится ещё более резко, чем началось. Будет казаться, что ты просто уснул. — Оникс снова протянул руку Хану. — Я вас оставлю. Был рад пообщаться. Береги себя.       — С…спасибо, Оникс-щи. — еле проговорил Джисон, пожимая его холодную руку. — Ты… ты тоже.       Оникс улыбнулся.       — Да чего мне себя беречь? Я в той части рая, откуда не прогонят даже за мои выкрутасы. Поверь мне, здесь лучшее место во вселенной, поэтому сюда отправляют самые чистые души. Только души животных. А я так, пастырь. Всего не вижу, всего не чувствую. И тебе этого не увидеть, но знай, что здесь всё так, как они заслуживают.       Сиреневоволосый парень махнул рукой Джисону и пошел вглубь леса. Шагов не было слышно, и стоило его яркой голове исчезнуть среди деревьев, Хан остался совсем один. Странно, но слёзы больше не текли, комок в горле будто бы рассосался, и даже пустота под ребрами немного отпустила внутренние органы и позволила задышать.       Может, это правда рай?       Может, Оникс всё же ошибся на мой счёт, и я всё же…              Шагов Хан так и не услышал. Зато услышал тяжелое влажное дыхание, которого так давно не слышал. Дыхание не уставшего от прохода по комнатам существа, а запыхавшегося после длинного забега по лесу зверька.       Джисон резко развернулся и упал прямо на колени, не думая о том, как это вредно для суставов и костей. Высокая трава смягчила удар: он будто бы упал на собственные подушки. Хан машинально расставил руки, и Жозе, как всегда, прижала уши на мгновение, прежде чем снова ускориться и подбежать к нему.       Загадочный свет подсвечивал всё, от чего он успел отвыкнуть. Проплешина на боку исчезла; он был полностью покрыт рыжей шёрсткой. Уши стояли «розочкой», словно и не было трёх операций на них. Все нижние резцы были на месте; вид молодцеватого бандита с одним-единственным выпирающим зубом был утерян без следа. Тёмные глаза сияли жизнью.       Жизнью.       Жизнью.       Жозе прыгнула передними лапами на колени Джисону, и тот схватил её охапку и крепко-крепко прижал её к себе. Она никогда этого не любила, слишком ценя личное пространство, но тут впервые не стала вырываться. Похрюкивая, Жозе принялась обнюхивать заплаканное лицо Джисона.       Ему столько хотелось сказать. Он никогда не думал, что это будет так сложно. Ему пришлось повторить то, что говорил дома, когда она уже не слышала:       — Прости меня, Жозе… за всё, что я сделал не так. Ты… ты всегда будешь моей лучшей подружкой.       — Она говорит, что не знает, что такое прощать, — голос Оникса звучал где-то над головой Джисона, который судорожно вдыхал родной запах шерсти. — Для неё тебя всегда достаточно, хорошо, правильно. Говорит, что ты сам хороший. И она тебя очень любит.       — Я тебя люблю… я тебя люблю, — тихо, хотя и знал, что Оникс всё слышит, сказал Джисон прямо в ухо Жозе.       Её сердце под его рукой снова билось так чудесно быстро, что хотелось выть.       — Мне и так уже за тебя попадёт, так что скажу ещё. Тут очень классно, но ребята любят возвращаться в свои дома. Они тоже не хотят уходить. Вы этого, конечно, не узнаете, а ты это, конечно, забудешь…       Тёплый язык лизнул Джисона прямо в губы. Судя по дыханию, кто-то недавно съел сушёного фазана…       — Сони… Сони… ты же не спишь тут, на холоде?       — Нет, мам, не сплю, — Джисон распрямился, прежде чем подняться окончательно.       — Посидишь с нами? — глаза мамы сияли от невыплаканных слёз, которые они всей семьёй прятали друг от друга.       — Конечно.       Многочасовые воспоминания, временами даже разряженные коротким смехом и шутками, и бесконечные тоскливые взгляды в сторону миски с водой, которую не поменяли после того, как Жозе попила в последний раз: для неё принципиально важно, чтобы вода всегда была свежей.       Завтра будет сложная уборка её вещей, решения, что оставить, что отдать, кому и куда. Будет много слёз: Джисон никогда не думал, что способен столько плакать. Будут бесконечные флешбэки к тому, что он хотел бы забыть. Сегодня — семья, которая так давно не казалась ему единой и дружной. Сегодня — пустота. Сегодня — боль.       Сегодня — решение сделать татуировку с щенком, который когда-то исполнил его заветную мечту, не через два года, а как можно скорее. Потому что даже если её у меня забрали, она обязательно вернётся. Так или иначе.