Нет меня — с тобой и без тебя

Все трусы — штатские крысы давно разбежались прочь, Остальные со мной и бесстрашно стоят на посту. Даже если взорвать весь душевный боезапас, Пробить пространство и время, мне не вернуться туда, Куда смотрит и смотрит мой странный упрямый компас Мельница — Dreadnought

Метафизически все было давно решено. Разум способен выдержать ровно столько, сколько дано природой. Душа мириться с предопределенностью желала на условиях эгоизма. Другого не осталось — ни у нее, ни у Эоры. Без Колеса надеяться на что-либо хотелось сквозь силу. Как будто из-под ног выбили и сушу, и палубу — к чему Хранительница без связи с Границей? Души расползались от нее, как от проклятой, цеплялись за подобие жизни. Им было страшно — даже в незнании, — и мольбы о возвращении к Колесо звучали все реще. Эора потеряла себя — на том незримом плане, нырнув в который, ощущаешь вязкость, стук, заливающий уши, да хлад мерцающих огней. Густо, насыщенно и... пресно. Высеченные в адре надежды потухли, и в каждой встреченной душе Хранительница чувствовала лишь пепел. Коим — по сути и имени — была она сама. Укайзо оставил после себя боль поражений. Убивали не факты, а последствия: обреченные на вырождение расы, второе наследие Вайдвена и души, до которых не дотянуться. На фоне прочего — последствия отвергнутых договоренностей с вайлианцами и аумауа — казалось, можно придумать что-то. Соленый ветер впустую бы не раздувал паруса, позволив вывести корабль к Некитаке. Якорные цепи скрипели особо злобно, пока матросы возились со швартовыми канатами и парусами. Брашпиль крутили так рьяно, точно за каждой парой рук стояло по богу с плетью. Представив несгибаемую Воедику, самолично схватившуюся за нечто настолько небожественное, как плеть, Хранительница не выдержала — дала волю нервному смеху. На самом деле она не знала, что говорить. Не только она. Найти затерянный в бурях Укайзо — не то, что может спасти мир. Последний разговор с Эотасом подвел к неизбежности лучше, чем смог бы Римрганд: по крайней мере, последний складировал — с отрешенной настойчивостью, льдом входящей под кожу, — обреченных в Витмаде. Колесо душ, осуществлявшее движение душ, повторно уничтожено. Хранительница ни на секунду не сомневалась: без энгвитанских указаний им не справиться. Никто из ныне живущих — включая почившего Конселота, настойчиво клацающего зубами над ухом, — не в силах разобраться в устройстве Колеса. Принчипи воспользуются моментом и выжмут Эору досуха, пока живы. Вайлианцы сцепятся с Рауатай, точно штельгары в брачный сезон. Уана попробуют не угодить под раздачу. Намек на наследие Вайдвена затопит Дирвуд — паникой, злобой, очередным переворотом. Круг верховных магов слишком занят всем, что не похоже на реальные проблемы. Однако понять их — можно. Эотас не опустился до разговоров с множеством, взвалив ответственность за это на Хранительницу. В его божественных категориях нет места скорой и неизбежной необходимости, он видит лишь один — по-своему верный — путь, к которому следует развернуть всю Эору. Хранительница бы выстояла, сойди на берег в уверенности, что спину можно не прикрывать. Напарники не сговариваясь вышли из-под командования, неловко, по очереди, пожимая ей на прощанье руку. Эдер планировал перебраться на Асонго: герою его судьбы работа требовалась уже по плечу. Текеху почти что готовился к канонизации. Майя не объяснялась — у них с Ишизой впереди много работы. Палледжина покинула их после отказа поддержать вайлианцев. Серафен с ответа соскальзывал. «Молотом Бога» в сердце ударил ответ Алота. — Я должен закончить со Свинцовым ключом, — с трудом нарушенное молчание разорвало, точно снаряд, воздух, — поскольку сейчас не допустить его возвращения как никогда более важно. Да что ты можешь знать о важности?! Она так и не выкрикнула это — ни глядя ему в глаза, ни в спину. Ее прибило — вновь навалившимся одиночеством — столь явно и беспросветно, что не хватило сил даже на слезы. Хранительница из Каэд Нуа, известная острым языком и смекалкой, растерялась, как и тогда в Силант Лиис. Холодных энгвитанских руинах, полных скорбно блестящей адры, костей и разлитой в воздухе горечи. Знание о том, что у тебя, кроме тебя, никого не осталось, дается непросто. Душа Хранительницы словно пробудилась в третий раз — и взвыла, перекрикивая волны да зазывания портовых лавочников, лишившись части себя. Никто ей больше ничего не говорил. Команда требовала «денек-другой на суше», но это не слова — так, мелкий шум. Она едва заметно кивнула, старательно вперивая взгляд в удаляющегося Алота. Точно бессильно пыталась выстрелить — из лука, которым никогда не владела. Именно в тот момент родное имя коснулось как никогда ярко. Ничто из созданного ею не устояло, остался — пепел. Она стащила пиратскую треуголку, до побелевших костяшек сжимая тулью. Тупая боль в колене — знакомство с энгвитанскими стражами — напомнила, что все могло закончиться раньше, сумей она удачно не увернуться... От этой мысли ее опутала холодная и липкая злость. Спустя пару часов на берег, пошатываясь, сошла она спокойно. Не зная, чем следует заниматься, она решила поступить правильно и дать информацию о случившемся всем тем, кто захочет слушать. Цепочка сухих докладов растянулась: ее расспрашивали, переспрашивали, чуть ли не допрашивали. Имена и лица слились в единое расплывчатое пятно, — какая разница, если они не верят, — плавание на Укайзо обросло мифическими подробностями. Она не оспаривала «великое благословение Нгати, пронзившее мечом морское чудище с щупальцами», смирилась с «тысячами душ, восславившими ее пришествие на Укайзо» и даже нашла некоторый изыск в «неописуемом волнении от первородного очищения, сошедшего на нее с высот Укайзо». Слов было много, но — парадокс! — они не состыковались с реальностью, в которой они остались. Ни одна печать не подтвердила бы ее правоту, а если так, то стоит ли верить той, кто «не способен сделать единственно верный выбор в столь непростое время»? Суоленет на ее шее — все равно что пусторожденный для матери. С ним сразу превращаешься в отребье для тех, кто ведет словесные баталии. Она чувствовала себя как в низине, под градом вражеских стрел, и, не знай богов хоть на каплю, молилась бы всем подряд, лишь бы выстоять. Она действительно старалась сделать хоть что-то, но... по ночам к ней возвращался Алот. Эфемерный морок, неверное дитя воспоминаний и желаний, тщетно пытался объяснить, что не предавал ее. Не было никаких обещаний и планов, но... «Ты ничего не сделаешь со Свинцовым ключом без меня! — хоть мысленно она позволила себе заорать. — За пять лет ты так и не добрался хоть до кого-то, застряв во второсортном порту, надеясь, что куча анимансеров выложит все ответы! Ты мог бы сделать хоть что-то, но вместо этого ты вернулся к матери, бросившей тебя ради какой-то любви!» Именно в этом и заключалась проблема: Алот бежал за теми, кто от него отдалялся. Сдержанно искал им оправдания, копил обиду, а после обрушивал ее на себя же, не зная, что зараженный груз можно сбросить за борт. Она ошиблась: в нем, себе, других — уже неважно. Решающий выбор опять был сделан словами. Если ей хватит ума надавить, напомнить о былых страхах, возможно — сегодня, вчера, завтра, спустя день — она не станет шататься по трюму, выискивая хоть что-то, способное дать ей сил. Рука устала бесплодно нащупывать лишь воздух. Наутро становилось проще, и просыпающийся порт заполнял ее разум простыми делами, в рутине которых она плыла почти что спокойно. Ей следовало советоваться с боцманом о состоянии корабля, направлять матросов за надлежащей провизией, решать, кто в этот раз останется на вахте и делать много чего другого, о чем ее никто не просил. Просто так было легче. Когда нет времени горевать, внутри все постепенно отмирает. Ее это вполне устраивало. За исключением тех моментов, когда, вглядываясь в очередной узкий проулок — особенно на подходе к Глотке, — она вздрагивала в непризнанной надежде увидеть попавшего в очередную беду Алота. Расплачивалась вибрирующей болью в сердце, от которой перед глазами все резко двоилось. Мир точно грозился разорваться, позволив ей рухнуть в пропасть. Она сглатывала и тащила себя вперед — к очередным беседам, словесным экивокам и дипломатическому шантажу. Уана настойчиво просили, Рауатай словно невзначай загонял в угол, а вайлианцы — алчно требовали. Их козырь — инвестиции в анимансию — дал слабый шанс на то, что агония Эоры растянется на пару поколений, но стоило ли оно чего-то — одному Этильмоеру известно. По крайней мере, его труды в могилу свели лишь его тело. Однако кто в здравом уме отправится в Небесную Бухту в часы переделки Архипелага? От бесконечных вопросов начало мутить. Она напрасно подгоняла собеседников, от Змеиного Венца до Латунной Цитадели, но каждому требовалось что-то уточнить. Вопросы начали себя изживать, но, сцепив зубы, она терпела. Ей требовались хоть какие-то подсказки: к кому обращаться за помощью, о чем просить и как объяснить то, во что не желали вникнуть жители Архипелага. Колеса нет, а значит, и времени тоже. Люди в Эоре умирали ежедневно, сменялись пусторожденными: физически отличными, крепкими младенцами, которым не дано сфокусироваться даже на лице матери. Их всех ждало вырождение, обращение в прах, если не делать хоть что-то. Ехидный совет обратиться к Принчипи мимо ушей она пропускать научилась, но, решив запросить совет у Текеху, наткнулась на непонимание и обиду. Экера, да с ним-то что? Неужели вместе с Нгати умолк и ее сын, недавно уверовавший в свою судьбу? Ей становилось хуже с каждым днем: крутило живот, наружу с рвотой грозились выпасть кишки — «Надеюсь, пахнут получше внутренностей Ваэля» — и вваливались глаза. На вайлианскую лихорадку не тянуло, как и на цингу. Ежемесячные выделения пошли на спад, а меж седалищных костей пульсировала боль. Лицо заострилось, новые формы прорезали ужесточившиеся на лбу морщины. Она хмурилась без устали, отпугивая скорее мысли, чем окружающих. Что делать дальше — непонятно. Несмотря на детальную карту в капитанской каюте, она не представляла, куда проложить курс. Двое матросов уже дезертировали. Их лучшего канонира пришлось брать на поруки у местной стражи: измаявшись от безделья, он слишком глубоко нырнул в пороки «Дикой кобылы». Она бы тоже попробовала, не будь там Имира, который неизбежно напомнит об Алоте. Забудешь тут об этом баццо, решившем отрастить хребет! Она не замечала, что злилась как местные: срывая голос вверх, просаливая речь чужими словами и поддавая жар жестами. Вечером — уже каким по счету? — терпение оставило Конселота. Обычно он ворчал на все подряд, точно скрипящая бизань в шторм, но в капитанской каюте загремел, подобно щиту в бою: — Девчонка сама не знает, чего хочет! Мечется, пытаясь быть и молотом, и наковальней, а по итогу — тьфу. Песчинка в звездном океане делает больше, чем ты! От неожиданности она забыла, что можно дать отпор. — Вертеть шайкой неудачников не значит чего-то стоить. Таким я лично выжигал глаза и отсылал в библиотечные архивы. Лишь став никем, они осознавали, чего лишались. Не сплавь ты мой гримуар этому неловкому мальчишке-эльфу!.. — Подожди, ты... — она с трудом сглотнула, разбухшая слюна даванула болью под уши. — Так ты был одним из тех, кто поддерживал Братство Руки? Ответ, похоже, был ниже достоинства Конселота. Нежданное откровение выдернуло ее из паутины дней: как будто ее душу остановили подле Границы, не дав шагнуть в сладостное ничто. Видневшиеся за деревянной рамой огни Некитаки впервые обрели имена — и смысл. Приблизившись к окну, она дохнула на стекло и, отерев ладонью, всмотрелась в гротескный — на фоне всего остального — особняк. Возможно, Аркемир окажет любезность, особенно если она в приличное время постучит в дверь. — И если я еще раз услышу про этого недоучку, то лично найду руки, чтобы испепелить тебя. Иронию она оценила — на фоне спонтанной заботы она прекрасно отрезвляла. Привычно кольнуло сердце, на долю секунды в каюте возник знакомый силуэт, — и пальцы мягко поправили черную прядь — но оттолкнуть его стало чуть проще. «Хорошей тебе охоты на призраков, Алот Корвайзер». Направив с утра одного из матросов к Безумной Морене — вряд ли та откажется от информации по складу с сияющей адрой, — она зашагала к особняку. Сегодня Онеказе придется отстаивать права уана у вайлианцев в одиночку. Добравшись до Возвышенности Перики, она едва не рухнула от духоты. Солнце, точно впитавшее гнев богов, жарило без пощады. Мощеная площадь опустела, но возле Гильдии Заклинателей Вод виднелись редкие силуэты. Однако Аркемир не знал жалости: очередной бес-зазывала едва шевелил крыльями, пытаясь не вылетать из сухой тени. Его не хватало даже на ругань, и, не сдержавшись, она похлопала беса по голове. Умей она обращать живых в камень, бес не оцепенел бы лучше. Аркемир встретил ее без энтузиазма, однако с привычным апломбом: посреди забитого древними фолиантами кабинете, где он — единственная значимая фигура. — Ты думаешь, что, оказав Кругу, хм-м-м, небольшую помощь, получила право на то, чтобы отвлекать меня от важных расчетов? Надменное ворчание прерывалось хлопаньем крыльев беса. Любимая игрушка Аркемира — достаточно живая, чтобы срывать злость. Мрак черного жемчуга скрывал фалангу одного из пальцев; под ним почти не видно обода кольца. Морщинистая ладонь залита чернилами и темными пятнами, но нет сомнений: плести заклинания она не разучилась. Отмерив мысленно три секунды, пришлось-таки ответить: — Если это вычисление дня гибели Эоры, то — да. Аркемир мрачно поджал губы, лицо вздулось негодованием. Условное присутствие Конселота распаляло недовольство. — Твое вопиющее хамство не будет наказано только благодаря рекомендациям, — он подчеркнул паузой статус, — наилучших. Ленграт, Тейн, Бекарна — три ценных имени ей подарил, как неожиданно, Ваэль. Его пропахшее желчью, прогорклой колбасой и сгнившей кровью тело дало начало возможному союзу. Хранительница планировала вернуться и завершить исследование Братства Руки — их деятельность несла опасность точно знамя. Сейчас все это — едва ли ценнее окислившейся меди. — Поэтому я здесь, — она кивнула, вздернув с напряжением подбородок. — Мне нужны лучшие умы, чтобы понять, что делать дальше. — Мы, — Аркемир раздраженно цыкнул, — уже работаем над этим. Нам не нужны помехи. Вздох застрял в горле, заставив подавиться. Маги клеймили высокомерием и в этом были схожи с богами. Смени Верховный круг магов сложившийся пантеон — никто бы не раскусил обмана. — Но что, — шумно втянув воздух, она-таки швырнула слова, точно напев в бою, — если у вас не получится? Кому тогда пытаться восстановить Колесо? На враз окаменевшем лице Аркемира проступила гадливость. Допустимое оскорбление достигло апофеоза, ярый адепт высокой магии был уязвлен на годы вперед. — Нужно действовать уже сегодня, — воспользовавшись паузой, она атаковала снова. — Не зная, на что способен Круг, я не могу понять, чем буду полезна. — Тогда зачем лезть в то, чего не понимаешь? Аркемир спросил, как отрезал. Он с легкостью отразил намеки, поскольку в них не звучало ни единого зерна, способного прорасти. Эмоциональная полемика — не для верховных магов, успешно обуздавших свои души посредством знаний. Сухие нерушимые факты — то доказательство, которого сейчас не хватало. К тому же, Аркемир отгородился — огромным дубовым столом, своим авторитетом и поражением Хранительницы. На что ей стоит рассчитывать после Укайзо? Колесо — для большинства абстрактное и абсолютное нечто, в чью поломку поверят не сразу. На континентах должны вспыхнуть панические искры, прежде чем кто-то скажет, что «та Хранительница, возможно, была права». Горячие следы подходят для охоты, победа куется в отрезвляющем холоде. — Я остановила энгвитанскую машину в Дирвуде, чтобы пресечь наследие Вайдвена, — сдаться не позволяло упрямство. — Пресекла деятельность Свинцового Ключа, — в груди повторно взорвался «Молот бога»; Алот Корвайзер мелькнул, чтобы исчезнуть, — и не дала Воедике захватить власть. Нашла затерянный остров Укайзо. Предприняла все усилия, чтобы оставить Эотаса. Но если вы думаете, что справились бы лучше... Конселот многозначительно хмыкнул. Бес за спиной Аркемира издал смешок и, поперхнувшись, сжался. — Ты задала слишком низкую планку, чтобы у меня появилась хотя бы толика интереса, — холодно ответил Аркемир, демонстративно провернув перстень на пальце. — Проводи гостей к выходу, Тошнот. Бес виновато — отдуваясь за всех сразу — направился к выходу, вяло шевеля крыльями. Души у ему подобных, по заверениям магов, не было: слишком хлопотно и затратно. Но если так, то что заставляет бесов испытывать злость, обиду, страх и все то, что есть у них, отягощенных душами? Она не знала ответа, хотя должна была. Статус Хранительницы обязывал к этому, неизбежной расплате за дар, который она и не просила. Бесправная в своих выборах, точно ропару, обреченные на подачки, она упускала многое. Ей не хватало усердия анализировать информацию, систематизировать, выводить гипотезы и проверять их — всегда находился тот, кто брал это себе. А что могла взять она, помимо бесплатного морского солнца и обгоревшей кожи? Сломленность почти настигла ее, заставляя брести медленнее. Она впустую верила в недостижимый общественный идеал, опущенный Воедикой до сырой грязи. Впервые за годы странствий пришло сомнение: способны ли все они — орланы, люди, эльфы, аумауа — существовать ради единой цели? Кто в каждой затронутой ей душе пробил зияющую дыру, подернутую изморозью и болью? Как породить метафизическое пламя, саваном опутавшее последователей Магран? И кем, в конце концов, были придуманы первейшие Хранители? Ответ хотелось свалить на энгвитанцев. Несовершенства их решений его уместность отрицали как факт. Энгвитанцы, по сути, отвергли просвещение, оставив будущим поколениям лишь веру и сумбурные наказы. Вопросы опутывали разум, и перерубить их могла только суровая рутина. Отточенные многими днями действия возвращали чувство реальности. Некитака обретала запахи и звуки, копошащиеся вокруг фигуры — имена, а собственное Я — находило новые причины отчаяться. Каждый первый ткнул ее в провалы. «Легко отказываться от тех, кто взял на себя вашу ответственность! — в раздумьях она не сдерживалась, орала, точно взятая на абордаж. — Вы все остались непогрешимыми, а мне теперь и кости с ваших столов не сбросят! Ведь если не решить ваши проблемы, то сразу становишься удобно неудобным, не правда ли? Ваше величество? Ацура? Директор Кастол? Аркемир?» Принчипи держали нейтралитет — без осуждений, активных действий и разногласий. Подсказанный Морене секретный проход открыл очередные возможности контрабанды: объемы вывезенного с Некитаки выросли чуть ли не вдвое. Маленькая грубая месть — за отказ в помощи. Конселот пока что отмалчивался: то ли давая понять, что шаг сделан верный, то ли утратив иллюзии. Его мотивы существования по-прежнему оставались загадкой; казалось, он переживет всю Эору. Однако делиться секретами — ниже достоинства великого мага. Каждый маг ведь — великий и непонятый обществом. Не так ли, Алот Корвайзер? От одного имени предпринятые усилия — забыть и отпустить — разбивались, точно борта о рифы. Его до одури хотелось найти, избить и... пересобрать по новой. Ведь он... Он... — Его нельзя было отпускать, — выдавила она сквозь кашель. Ее исправно шатало из стороны в сторону, поскольку единственная опора обрела автономию. Алот был первым, кто принял ее в Дирвуде. И первым, в чью ладоньона вцепилась, точно в спасение — в лечебнице, под странный шепот местных анимансеров. Как будто ему хватит сил увидеть ее страх, отплясывающий под кожей. Она всегда действовала как должно, стараясь не задумываться о себе: потом, потом, обязательно позже. И будущее наступило, затребовав ревизии смыслов. Застряв в пропитанном самообманом безволии, она словно позволила всем оказаться правыми. Она не делала в Некитаке ровным счетом ничего и требовала от окружающих обратного. Но ветер не сдует каменистый утес, пока не размоет почву. Впервые быть Хранительницей стало не по ее мощи: эгоистичная часть души манила ее в Мертвый Свет — напиться, забыться и трясти заслуженным суоленетом; сознательная — требовала избавить себя от марева Некитаки; а та, которую частично вырвали с сердцем, — приказывала почем зря злиться. Однако разбираться в их пререканиях — значит, остановиться вновь. Она заставила себя выйти на палубу и, проведя ладонью по поморенным бортам, отдать необходимые команды. На каждого резко оглохшего Аркемира найдется, как минимум, одна замена. Спустя четыре часа береговая линия почти скрылась из виду, и стало ощутимо легче. Поверх водной глади стелилось солнце, и если прищуриться — в слепящем мареве вполне читались зеленоватые искры. Хотелось верить, будто бы ее вела адра, но больше смахивало на лихорадку. Ко второму дню до ужаса отекли ноги: под щиколотками отсекло живое тело и вздулись синюшные стопы трупа. Особенно мутило от безвкусных галет: казалось, рот набивало животным жиром. — Ну, вроде бы с вами ничего такого, — после короткого осмотра корабельный хирург задумчиво почесал нос, старательно избегая прямоты, — по крайней мере, заразного точно. Похоже, знаете ли, на некие, э-э-э, женские недомогания, когда вступаешь с кем-то в более чем близкую связь. Такой насмешки богов и даром не надо. В катящейся без Колеса Эоре слышать о чем-то, напоминающем беременность, просто невыносимо. Расплата за две короткие ночи просто непомерная. Тогда, казалось, Алот ее едва касался, одергиваясь от каждого шороха; все было настолько неловко и быстро, что проще говорить: «Ничего не было». Как будто они сделали одолжение какой-то условно существующей страсти. Все то, что принято называть лаской, свелось к ощупыванию друг друга, словно по методичке. Она была уверена: среди притащенных Алотом книг нашлась бы и такая. Смешно, позорно, грустно, но ведь она сама того хотела, правильно? Она попробовала коснуться живота, однако ладонь предупредительно сжалась. Кулак ударил по кровати, и не успевший развернуться врач вздрогнул. — М-м-м, есть некоторые средства, чтобы попробовать с этим справиться... Сцепив зубы, она кивнула и отвернулась к стенке. Сложившаяся ситуация напоминала ей Зоти: банальная, полная неприятностей и ощущения, что она стала одной из многих худших. У Зоти также был план на материнство, и сбросить на нее беременность — идеальный и невозможный вариант. Думать о том, что внутри нее, почти что противно: оно должно развиваться, вытягивать из нее силы, пинать, требовать особых условий — и все ради того, чтобы остаться бездушным? Она не хотела воображать пусторожденного. Однако тот скомкался простыней под ладонью, беспомощный, кряхтящий. Из приоткрытого рта стекла тонкая красная струйка; она не заметила, как прикусила язык. Наконец-то удалось по-честному разрыдаться, давясь слюной и соплями. Бессвязно завывая в подушку, кислую от пота, грязи с волос и галетных крошек, она жалела себя за все прожитые после биауака дни. Ничто не давалось ей без труда. Когда-то ей говорили, что первую любовь проносишь сквозь целую жизнь — как образец, с которого лепишь будущее. Кому-то пришло в голову обучить нести возложенную ответственность с честью. Она бы не отказалась от совета, как падать, не разбиваясь. Долгий взгляд в будущее — это не про нее. Пепел — не только в имени. Пустота — движется внутри нее. Она сжималась в комок, прижав к груди простыню, и сильные волны раскачивали ее — вместе с мыслями. «Ты знаешь, что он не справится в одиночку. Его будет совсем несложно выследить, ведь кто, если не ты, открыл ему почти все нужные двери. Потом достаточно его убить — словами, как везде принято. Сказать, что стало с тобой после его ухода, сослаться на ребенка, упрекнуть за ненависть к анимансерам. А дальше — выживешь». Она была готова признать, что травит свою же душу: ей все равно некуда возвращаться. Истерзанная, криво залатанная мятежным богом, она нуждалась в Хранителе, способном хоть ненадолго избавить ее от каторги. Возникший из ниоткуда перезвон колокольчиков смягчил несущиеся подобно ликам Галавейна мысли. На смятой простыне застыли кровавые капли. Ей предстоял долгий путь, чтобы подняться из пепла. Пока у нее хватало власти над Колесом своей жизни.