Золотые семь дней Уэмона

Магия Помимо контракта с магической книгой существует множество менее известных и достоверных способов овладения Жизненной энергией: от рекламируемых по всей стране «чудодейственных настоев» и специальных заговоров до многолетних духовных практик. С появлением радио и распространения печати их стало так много, что приняты меры против дезинформации.

***

      Многие в Кинцуги нарекли мастера Уэмона «Волшебником», а его дом Иллюзий выглядел, как дворец с жемчужными цветами и янтарными деревьями, который каждый день приобретает не виданные доселе очертания и формы. И каждый, кому доводилось видеть его вживую, утверждал: «Если тебе довелось побывать у творца Уэмона, тебе посчастливилось повидать всю страну за один день.»       Но куда ему было до настоящих магов? Даже самые кропотливые его работы казались лишь забавой в сравнении с самым незначительным колдовством. Ведь за считанные часы его золотые дворцы и нефритовые фонтаны рассыпятся в пыль. А прочее — почти что вечно.       Быть может, каждый ремесленник самокритичен в некой степени — уж в этом ремесленник отдавал себе отчёт. Так он себя предпочитал называть: мастер, изобретатель. Но никак не «Волшебник».        Дни мастера Уэмона сочтены. Но он был признателен отведенным ему годам. На закате лет его рассудок был кристально ясен — а это не иначе, как благословение Семи Богов Счастья. Дом Иллюзий посуточно приносил ему по тридцать золотых, люди со всей страны тянулись к нему, а оставшаяся жизнь обещала быть спокойной и безбедной.       Лишь одно печалило Уэмона — не было у него наследника. Отбоя не было от тех, кто хотел податься к нему в ученики: желающие овладеть магией, подзаработать или просто увидеть чудо. Но разглядеть настоящий талант — значило для мастера найти крупицу золота среди песка.       Так и не отыскал Уэмон того, кому передаст свои тайны. А значит, вместе с самим мастером увянет, потухнет и сам дом Иллюзий. И не только дом: забудется и само искусство, оттачиваемое Уэмоном десятилетиями.       По вечерам Уэмон рассеивал иллюзии и уходил в свою мастерскую, походившую на встрявший между этажами дом с садом камней, подвешенном прямо под крышей на верёвках. Солнце увядало в тягучих облаках. Его отражение увязло в чайной чашке мастера Уэмона. Натюрморт из засахаренных слив блестел на блюдце, точно игрушечный.       Ремесленник вынул из лакированного ларца ещё несколько серебряных игл и продел их сквозь алую ленту. Затем подвесил нить на бамбуковую раму, придвинул фарфоровое блюдце к самодельному алтарю и вознёс Духам молитву.

«Озорством блещет алтарь нарядный, Быть может и я увижу Ёкаев Праздник задорный.»

      Процесс напоминал живопись или игру на музыкальном инструменте. И Уэмон нащупывал эти нити и интуитивно их выхватывал с помощью игл. Ощущал, как они вьются вокруг пальцев, как приливает к телу поток энергии… И выплескивал их на «холст».       Границы между материальным, существующим и нематериальным были весьма размыты в его понимании: это свойство определялось лишь концентрацией Путей в пространстве. И нити сплетались, путались, искрились, пока в воздухе рисовалась золотая глициния.       Сверху — птичье пение, а далеко внизу чинно плывёт по каналу караван лодок. По натянутым верёвкам перевозили грузы. Лились из распахнутых сёдзи музыка и голоса.        Комната точно впитала тепло тающего солнца. Настроение его было спокойно-созерцательным, и он постепенно душою осознавал: без малейшего компонента не быть столь гармоничной композиции.

***

      Едва солнце закатилось за горизонт, в дверь постучали. Сначала он вызвал у мастера раздражение. Затем — любопытство: до чего необычен был тот стук, что даже ремесленник заслушался. Нарастал, затихал, сбивался. Сбился, нарастал, затихал… И прерывался лихим присвистом.       Тогда-то мастер Уэмон и понял, что некто наигрывал мотив из какой-то незатейливой песенки.       «Кто тревожит меня в столь поздний час?» — заранее зная ответ, он отворил сёдзи. У входа его поджидала хорошо одетая девушка. Кимоно было разукрашено золотыми глициниями, а малахитовые птицы точно оживали на объёмных рукавах.       — Приветствую вас. Как вы, золотая госпожа, оказались здесь без сопровождения? — мастер Уэмон был и удивлён, и заинтригован. Свет от фонаря мерцанием окутывал фарфоровую кожу незнакомки.       — Мир вам. — она прижала шляпу к груди и поклонилась в пояс. Русые пряди кольцами посыпались на плечи. — А имя мне Исикава Иоши. Возьмите меня в ученики. Она подняла голову так, чтобы сияли из-под чёлки задором затенённые тёмно-серые глаза.       — Семь Богов Счастья всегда мне сопутствовали. И моей радости не было бы предела, если и в этот раз они мне подсобят и направят ученика. Терпеливого, чтобы совершенствовать иллюзию. Сообразительного, чтобы уловить всю суть. И, наконец… — в такт своим шагам заговорил мастер. — Неважно. Проходите. Посмотрим, стоит ли браться за вас.       — Ваши мольбы были подхвачены ими. — задорно заявила Исикава Иоши и перевернула шляпу. Хитро блеснула горстка серебренников на её донышке.       — На что старику такое богатство? — задумчиво бросил Уэмон.       — Так переплавьте же их для спиц! — вдруг рассмеялась гостья звенящим чистым тоном и присела на циновки. Затем бросила монеты на столик.       Мастер Уэмон вынул из рукава белый свёрток и распластал его по столу. Покатились по шёлковым складкам волчки. Пёстрым хороводом вертелись по столу, пока Харада завороженно наблюдала за действом.       — Среди иллюзий есть одна, что правды не боится. Узнаете её — глаз у вас наметан. Угадаете — удача сопутствует вам. — спокойно объяснил мастер Уэмон, после чего сел напротив.       — Вы весьма изобретательны, мастер Уэмон. Но боюсь, меня не перехитрить так просто. — дважды постучала она по шляпе, обернулись монеты всполохом искр. — Ничто в этом доме не настоящее.

***

      И его ученица оказалась на удивление способной. Она быстро научилась ощущать струны энергии, но сам процесс казался Исикава невыносимо долгим, и «нити» постоянно путались на пальцах. Едва Уэмон это уловил, как принялся строить догадки: уйдёт ли она из-под его крыла, примется с большим упорством постигать искусство, или удивит ремесленника. Ответ не заставил себя долго ждать.       В один день Иоши показала старому Уэмону она диковину, название которой придумать она не утруждалась. Представляло оно собой полый ящик из лакированного кедра, внутри которого было отверстие. Госпожа Исикава распорядилась, чтобы его поставили на стол напротив белой вытянутой простыни.       Уэмон сначала сам недоумевал: какой прок от этой коробки? Только он и усомнился, как вдруг раздался щелчок, и вспыхнула суматоха красок на ткани. Они сгущались и перемежались, как жемчужные облака — с косяками птиц на небе, превращаясь то в сказочных животных, то в лазурные цветы и рубиновые деревья, какие ни одна кисть ещё не выводила.       — Помнишь, плел я тебе, что требую терпения о ученика? — со смятенной улыбкой произнес Уэмон, едва к нему вернулся дар речи. — Если бы. Нужен мне тот, от кого я сам смогу опыта набраться. Как же работает это чудо-изобретение?       Его реакция на задумку госпожи Исикава была неоднозначна: с одной стороны, не забудут его искусство иллюзий. С другой — эта диковинка исказит подлинный смысл иллюзий, сделав их создание бездушным. А не зря ли он спросил про устройство «волшебного ящика»?       — И на старости лет вы всё также желаете учиться, господин Уэмон. — его собеседница будто играла словами. — Похвально.

***

      Но шли месяцы, и неизвестная хворь поразила мастера Уэмона. Бессонные ночи сидела Исикава над постелью больного. Но ни чудодейственные лекарства, ни известные лекари, ни молитвы священников не могли его исцелить. Некогда полный сил ремесленник увядал на глазах, и даже рассудок, которым хвастался тот на закате лет, помутился. Чтобы скрасить безрадостные дни учителя, Исикава читала ему сказки собственного сочинения. Создавала красочные наваждения: комната превращалась то в Подводное Царство, то в цветущий луг.       Она хотела, чтобы Уэмон запомнился ей улыбающимся и счастливым. А он уже не знал, чего желать: скорого выздоровления, или тихой смерти?       У порога дома мастера уже висел белый узел, а о возможной кончине иллюзиониста стали писать в газетах. Разумеется, господин Уэмон об этом не подозревал: перед тем, как отдать наставнику выпуск, Иоши тайком вырывала злополучную страницу из газеты и прятала её. Куда? Никому не было ведано.

«Минула эпоха! Мастер Уэмон при смерти. Кто же станет следующим владельцем новых иллюзий…»

«Весь город ждёт последних слов «Волшебника»…»

      Но госпожа Исикава препятствовать распространению новостей не стала. Напротив, воздерживаться с от придания болезни Уэмона огласке она не собиралась. Иоши напечатала в местную газету письмо.

«Пусть каждый, к волшебству не равнодушный, напишет от руки пожелание господину Уэмону, сожжёт его, а прах оставит в чайной чаше у порога дома.»

***

      Однажды господин Уэмон почувствовал, будто хворь как рукой сняло. Воодушевлённый, спустился тот в главный зал, напевая и пританцовывая лихо для своего возраста.       — Давно вы не были в таком благом расположении духа, мастер Уэмон. — заметила Исикава с какой-то лукавой улыбкой. Но в глазах её был печальный прищур. — Не хотите ли чашечку особого травяного сбора в честь исцеления?       Семь дней длилось счастье господина Уэмона. Только находясь при смерти, познал он всю ценность жизни. И работы его стали прекраснее, чем когда-либо. Засияли иллюзии в его доме ярче прежнего, и даже по ночам его мягко окутывал морок, будто где-то внутри была упрятана луна.       Одно лишь тревожило Уэмона: что за серебряная ладья появляется по ночам у его дома, и отчего по вечерам Иоши вывешивает на пороге алые бусы, а каждое утро вместо них появляются там богатые дары: черепаховый гребень, расписные веера, шёлковые кимоно и золотые сливовые ветки с букетом невиданных цветов.       Вдруг к вечеру госпожа Исикава куда-то пропала. Уже у причала отыскал её ремесленник. С загадочным видом сидела та у кромки воды и глядела на ладью, в которую погрузили четыре фонаря и нечто, обернутое в белую ткань. Шёлком растекался свет. На печальное лицо Эцуко падал мягко. Шуршало пламя волнам и ветру в такт.       Уэмон хотел приблизиться к заводи, но та взглядом остановила его. Затем вынула из рукава белый свёрток и развернула. Горстка бронзовых амулетов и медных монет оказалась в ладье. Вынула из второго — серебряные чаши с благовониями замерцали. Трижды по шляпе постучала — и рассыпались искры на золотые монеты.       — Пошел уже восьмой день, как вы мертвы, мастер Уэмон. — с грустной улыбкой призналась Иоши и посмотрела на саван. — Можете посмотреть на тело, но пусть запомните вы себя улыбающимся и счастливым.       — Почему же тогда восьмой день дух мой остаётся на Земле? Неужели умудрился я их прогневать?       — На протяжении этих семи дней Вас один из Богов Счастья, чтобы вручить вам золотые дары. Каждый хотел попрощаться с вами лично и вернуть то, что безвозмездно отдаёте вы людям. Но это ещё не главный дар. — мягко начала Исикава.       — Своими глазами увидеть чудо — вот главный дар. Спасибо вам, госпожа Исикава за вашу мудрость. — проронил мастер Уэмон. — Моё последнее желание исполнено, а значит, не держит меня больше ничего в этом мире.       — Садитесь же в Небесную Ладью. Счастливого вам пути. — и Исикава возложила свою шляпу на прощание.       Ладья тронулась и заструилась по воде. Расцветало отражение фонарей в тёмной воде. А издалека звенела чистая песнь.