О любви не говорят

Софья застыла, мечтательно глядя в пёстро-облачный квадрат окна в однокомнатной съёмной квартирке. Располагалось сие аскетичное жилище на двадцать шестой линии Васильевского острова, неподалёку от морской академии. А обитал там отставной капитан-полярник Фёдор Родионыч Крозенко, ныне преподаватель той же академии и её, Софьи... ...тут сознание тормозило, и она никак не могла подобрать для него подобающего краткого и чёткого определения: «избранник», «любовник», «друг», «жених», «ухажёр», «будущий муж», «возлюбленный». Соня чувствовала, что по ощущению она девочка-старшеклассница, хотя по паспорту давно минули те времена, и она как будто отстаёт в развитии. И что большую часть своей жизни она провела в состоянии восторженного инфантильного флирта, часто играючи раня чувства достойных и зрелых людей – в том числе и Фёдора. Но она не готова была к ответственности дать Крозенко какое-то определённое звание в своей личной табели о рангах наподобие петровской, хотя время поджимало. И это было не пресловутое женское «часики тикают». Стоило просто определяться, чего она хочет и хочет ли – и готова ли к определённым шагам. «Кто не сделал выбор – выбыл». - Сонечка, ты чай будешь? - Буду, - встрепенулась она. - Как обычно, сахара одну ложку? - Да, но с горкой. - Хорошо. Я ещё лимон и гвоздику кину? - Кидай, конечно. Она вздохнула и сжала кулаки рук, вытянутых вдоль тела по-солдатски. Какой же он всё-таки хороший, Федя. И всё равно она не кидалась в омут с головой из-за этой хорошести, зная и тёмные стороны. Что скверный у него характер, что он пьёт, пусть не по-чёрному, а цивилизованно, что до сих пор не может приспособиться нормально существовать на суше, хотя сколько лет прошло – ну, не квартира, а казарма или общага... И её предложения по благоустройству игнорировал. А вот это как дизайнеру интерьеров ей было обидно. А в окне всё бежали над крышами перламутрово-серые рваные облака, солнце то скрывалось, то бросало золотые лучи, небо играло то ярко-голубыми, то тускло-стальными оттенками. Ветер задувал в открытую форточку, обдавая холодом – а когда стихал, наступало обманчивое весеннее тепло. Апрель, стремящийся к маю. И типичная для Петербурга погода, когда непонятно, то ли ещё кутаться в парки, то ли сбрасывать оковы и облачаться в лёгонькие ветровки и весело шагать по Лиговскому, щурясь от непривычных лучей непривычного светила. Да уж, Соня задумалась. А Фёдор, будто рыжий кот, подкрался со спины и нерешительно застыл. Софья угадала это – и её рука словно качнулась непроизвольно назад, словно чтобы огладить подол тёплой юбки, которую отдала ей тётя, Евгения Ивановна. Мода циклична, и тётя Женя посчитала, что Соню украсит эта винтажная вещь. Так и случилось. Так думал и Родионыч – неуклюже-трогательный в своих ухаживаниях морской волк, на гражданке напоминающий учёного какого-то засекреченного НИИ в этих своих плотных добротных костюмах с чопорными галстуками. ...Да надень даже Соня мешок от картошки, он бы восхищался. Когда-то она смеялась над этим, а теперь волновалась, добро и нежно. И, поправив складки юбки, которую скоро надеялась отправить в шкаф, она простёрла руку дальше. И ощутила на своих пальцах касание его руки. Это было что-то из фильма Ренаты Литвиновой, не иначе – всё с каким-то придыханием, жеманностью вроде бы, но искренним волнением и благородством. Да, Литвинову Софья любила. И Фёдору фильмы показала. И он оценил, но сказал, что ему больше нравятся другие картины, продемонстрировал ей прекрасные военные фильмы, что современные, что советские. Некоторые из них она хорошо знала, потому что их, чёрно-белые, смотрела ещё с дядей Ваней на заре туманной юности. Тем больше было тем для обсуждения. А сейчас... Софья была ниже его и миниатюрней, а он напоминал мощный крейсер. Стоило бы опасаться натиска и грубости, что свойственны мужчинам его типа, но... Он едва смел коснуться дыханием её шеи, даже подойдя почти вплотную. Она свободно протянула ему руку и ощутила прикосновение подушечек пальцев к её, перевёрнутым пытливо и дразняще. Кожа скользнула о кожу мимолётным манящим движением. До сих пор царило молчание. Федя – теперь он был не грозным капитаном Крозенко, а робким любящим Федей - ловил в воздухе и гладил её тонкие пальчики с выразительными худенькими костяшками и фалангами. Эта была игра, что никогда, казалось, не наскучит. Но тут мягкие пальцы Фёдора и столь же мягкие, но весомые, ладони легли на обнажённые плечи Софьи и сжали их, а потом заскользили ниже, всё так же бережно сжимая, проходясь по каждой невольно и волнительно напряжённой мышце. Софья с детства занималась плаванием, и её плечи были изящны, но широки и упруги. «Ты сильная», - уважительно говорил капитан Крозенко. Она смеялась. Что стоит эта относительная сила по сравнению с силой полярного исследователя? Кто знает, как бы она показала бы себя в какой-то экспедиции? Она невольно примеряла на себя эти критерии, пусть и знала, что это глупо и не здорово. Сравнивала себя с недавней звездой их кафедры, смелой и симпатичной якуткой Саамай, которой всё было нипочём. С ней хотелось подружиться, но какая-то горечь всё равно присутствовала – Софья себя порой корила за это. - Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная? – чуть насмешливо послышался голос Феди. О да, она повела себя по-шведски: на языковых курсах преподаватель рассказывал, что шведы уже при первых признаках тепла на радостях выгоняют из гаражей кабриолеты и напяливают светлые брюки. Соня же надела под пальто блузочку с коротким рукавом в ознаменование весны. - Тепло, батюшка Морозушко, тепло, - отвечала барышня Расколова в тон, иронично, а между тем хотелось прислониться спиной к своему капитану. Он был «как айсберг в океане» для всех, кроме неё. И она доверчиво подалась назад. И ощутила всё то же сочетание мягкости и крепости, прижимаясь к его груди и животу. Фёдор несколько раз провёл ладонями по её плечам, покрытым лёгкой гусиной кожей, грел их, нежно массировал – и то и дело целовал её в затылок. - Сонейка... – Он называл её по-белорусски, что значило «солнышко». – Ты не слишком поспешила? Ещё ж не лето, гляди, простудишься! А ты ещё на прогулку собралась. Ладно, дам тебе свой свитер. - Ерунда, мне и так нормально! – запротестовала Софья. - Да и как ты себе это представляешь? Он же под пальто не влезет. И вообще, у меня уже юбка достаточно тяжёлая, блузка для контраста – и тут я сверху надену какой-то уродливый свитер! - Спасибо за комплимент моему свитеру, - усмехнулся Крозенко, - и ты даже не знаешь, какой из них я тебе предложить хотел. - Так их всего-то две штуки, - фыркнула Расколова. - И оба, по-твоему, уродливые? – с деланным возмущением осведомился Фёдор. - На тебе нет, а на мне будут да, - выкрутилась Соня. - Вредная вы женщина, Софья Андреевна! И к тому же привередливая чересчур. Ах, если бы сейчас речь шла только о свитерах... - Ну, уж какая есть. Всё она прекрасно поняла. И ответ был тот же самый. Крозенко в ответ лишь погладил тыльной стороной пальцев её шею и, снова бережно взяв её за плечи, прижался щекой к её светло-русым волосам. Софья в ответ накрыла ладонью одну из его рук и начала сосредоточенно поглаживать. Но затем словно передумала, легонько пошевелилась, отклонилась, и Фёдор выпустил её. Софья развернулась к нему и взяла его руку в свои – крупную, белую, пухлую руку с гладкими очертаниями пальцев – и глянула ему в глаза: - Тебя бы приодеть не мешало. - Так я уже прикинут. - Одни новые туфли да пальто – это прогресс, но ещё не революция. - Вообще-то, я полярник, а не модник. - Оно и видно, и очень плохо! Тем более, ты ведь давно на пенсии, так что моря-океаны – это не аргумент. - Ну, пошло-поехало – «неправильно ты, дядя Фёдор, бутерброд ешь», - передразнил Крозенко. - А тебе, собственно, какая разница? Или... может, ты стесняешься появляться со мною в обществе? Последнее было произнесено чуть тише и с сомнением, и Софья смутилась и опустила взгляд: - Да ну, какие глупости. Просто... Во-первых, у тебя шикарная фактура, её так можно обыграть! Во-вторых... иногда такое ощущение, что мимо тебя проходят много какие радости жизни, красота, эстетика... - Но мне и так нормально, - пожал плечами Крозенко. И задумчиво прибавил: - Я другому не научен. А ты, значит, хотела бы мне «показать, в чём прикол»? - Именно, - просияла Софья. Во время всего разговора она так и держала Фёдора за руку и тихонечко её мяла, надавливая подушечками пальцев, и ласково гладила. Ей постоянно хотелось так делать с его руками. Да и ощущать их прикосновения – тёплые, основательные, бережные – было блаженством. Если Софья нервничала, то быстро успокаивалась, а если была спокойна, то погружалась в негу. Она уже как-то раз сказала Фёдору, что его руки – это «настоящий антистресс». Да он и сам расслаблялся и замирал, полуприкрыв глаза, со слегка стеснительной и умиротворённой улыбкой. - В общем, - проговорила Софья, - как насчёт того, чтобы заглянуть в парочку магазинов? - Может, не сегодня? – вздохнул Фёдор. – Вообще-то мы в океанариум собирались. «Эх, вот начнёт со шмоток, потом опять про ремонт заговорит», - с лёгкой опаской подумал Крозенко. Но Софья просто отозвалась: - Но он как раз в ТЦ находится! Удобно. Вообще же, посмотрим по настроению. Пошли! А, ой... У нас чай остыл. Она с сожалением скосила взгляд на стоящие на столе чашки, над которыми уже перестал виться тонкий серебристый парок. Но Фёдор беспечно отмахнулся: - Да Бог с ним, с чаем. Я вон его в пальму вылью, говорят, полезно. А свитер точно надевать не станешь? - Не-а, мне вообще не холодно. Я с прошлого года закаливанием занимаюсь, - похвасталась Софья, - теперь босиком по снегу могу ходить! И в проруби купаться! Мы с тётей Женей вместе этим занялись. Дядя Ваня тоже хотел, но она ему не разрешила, говорит, мол, тебе-то только в прорубь и лазить с твоим здоровьем. А он бухтел – всё хорохорится, стремится доказать, что «годен»... - Ну вы даёте там, - добродушно усмехнулся Крозенко. С семейством Францевых его связывали давние дружеские отношения. Он почти что стал его частью. Увы, пока что «почти»... Но думать о грустном не хотелось, и Фёдор сказал: - Ладно, пойдём уже, что ль?.. И они пошли. И шагали по улице к остановке трамвая, держась за руки. Только однажды Фёдор отпустил Софью вперёд, чтобы полюбоваться её летучей, стремительной походкой и тем, как развеваются пальто и шарф на строптивом порывистом ветру – и вдруг представил её без всех этих слоёв одежды, а в одном только невесомом летнем платьице из голубого шёлка и... да, почему-то без обуви – хотя на фон к такому образу просился луг, дача или пляж, а не урбанистический пейзаж. - Федь, ты там где в кильватере застрял? Нам зелёный! - Уже лечу, мой флагман! И в голове у него сама собой заиграла песня: Девушка по городу шагает босиком Девушке дорогу уступает светофор... Под этот мысленный, беззвучный саундтрек капитан Крозенко ускорил шаг.