Одеяло

Из всего двадцатичетырёхчасового ежедневного цикла Шедоу больше всего любил ту его часть, что была занята ночью. Ночь — восхитительное время суток. Ночь черна, ночь загадочна, ночь молчалива, утешительна и в то же время опасна. Именно ночью глаза отдыхают от дневного света, но именно ночью легче всего обжечь глаза внезапно загоревшимся фонарём. Ночь умиротворяет уставшие души и разумы, но она же, ночь, — покров самых тёмных преступников. Ночью можно спать: восстанавливать силы, видеть сны судьбоносные и бестолковые, приятные и жуткие. А ещё ночью можно — не спать. Ночь во многом противоречивое время! Ночь во многом похожа на Шедоу. И он особенно любил её именно за последние две особенности: за то, что ночью можно спать, и за то, что ночью можно не спать. Этой тёплой августовской ночью летнюю духоту то и дело потрясал холодный, влажный ветер; в стёкла барабанил прохладный дождь, уже совсем не такой тёплый, как сильные, бодрые, звенящие июльские ливни. Время от времени раздавался стук, затем ещё, ещё — и так до бесконечности. Дождь — мастер усыплять и волновать старые переживания, побуждая к новым. Капли на холодном стекле отражали врывающийся внутрь свет уличных фонарей и чужих фар (кому только не сидится дома, да ещё и ездится в такую погоду и в такое время?), но этот резкий электрический блеск не пускали к глазам длинные шторы — эдакие символические ворота в мир и в ночь. Зашторивание и расшторивание окон знаменовали конец и начало дня. Смотреть, как они блестели, подставляя свету то одни узоры, то другие, доставляло особое усыпляющее удовольствие. Руж чутко прислушивалась к каждому шороху, каждому удару капель о стёкла, бетон, асфальт. Однако больше всего ей нравился стук её сердца и его. Серебристый свет плавно показывал прекрасные контуры, игриво заостряющиеся на крыльях и кудряшках и мягко гнущиеся вдоль всего тела. Шедоу не хотел её отпускать. Да и незачем: уходить было некуда. Впервые за долгое время он никуда не хотел идти, ничего не хотел искать, не хотел бежать, не хотел сражаться. Хотел остаться дома, с ней. Руж тоже не чувствовала сейчас никакой тяги к риску и неожиданностям, забыла про драгоценные камни, кропотливо разложенные по шкатулкам; ей хотелось тепла и уюта, ей хотелось его. И каждый получил, что хотел. Потому что весь холод, вся темнота ночи не могли сравниться с тем жаром и яркостью впечатлений, которые только что царствовали в этой комнате. Цепкий, сладкий взгляд, уверенная нежность, полное забвение и отстранение от всего мира, жадные прикосновения; пальцы, ерошащие растрепавшиеся волосы и мех, горячие, страстные поцелуи, крепкие объятия, заставляющие тела сливаться друг с другом... Здесь не было места никакому стеснению, никакому недоверию, никакому дерзкому, нахальному вызову. Они любили друг друга, желая принадлежать друг другу и охватить друг друга собой настолько, насколько вообще было возможно. Какая уж тут ночь, когда рядом с тобой возлюбленный, который тысячу раз чуть не исчез, а сейчас ближе чего и кого угодно? Так и хотелось сказать настойчиво: не пущу. И не пускали. И не уходили. Переводили дыхание, слушали учащённое сердцебиение, наслаждались приятным сильным желанием спать после такого головокружительного вихря чувств и ласки. Дождю аккомпанировало тиканье часов. Из приоткрытого окна в комнату ворвался поток уличного воздуха. Летучая мышка слегка поёжилась, крепче прижимаясь к возлюбленному, пряча лицо в белоснежный мех на его груди. Шедоу заметил это — любовь приучила его быть чутким и внимательным к каждой детали её поведения — и решил не ждать, пока они оба замёрзнут. — Руж? — обратился он шёпотом. Она сонно отозвалась. — Иди сюда. Странно, но после этих слов они немного отстранились друг от друга, да и сама просьба звучала странно, если учесть, что они крепко прижались друг к другу в объятии. Но на то она и любовь, чтобы даже в таких фразах различать их посыл? — В чём дело, Шед? Ёж потянулся к одеялу, про которое они благополучно забыли ещё в начале, откинув его подальше "в ноги". Руж всем телом ощутила прохладу остывшей ткани, но уже совсем скоро её бережно окутало тепло, защитившее от неприветливости сегодняшней погоды. — Грейся, — сказал напоследок её возлюбленный, удобнее пристраиваясь. Его руки держали одеяло, мягко подтягивая его ближе к её щекам. Девушка неловко улыбнулась и покраснела, очарованная приятной, тёплой негой, разлившейся по телу. Шедоу поцеловал горячую щёку, снова заключая девушку в объятия. — Как мило, — сказала она, стараясь звучать увереннее, но всё равно горела румянцем. Шедоу улыбался. В самом деле, та, которую он полюбил — настоящая загадка. Только что раскрепощённая, смелая Руж, обжигающая уверенным взглядом и сладкими поцелуями его взволновавшееся, взбудораженное тело, превратилась в раскрасневшуюся, ослабевшую девушку, неловко улыбающуюся, смущённо отводящую взгляд, а затем с благодарностью смотрящую в его рубиновые глаза. Хлеще раскалённой страсти, пожалуй, подействовать может только забота. И никакого дела нет до остального мира. Ну зачем он, действительно, когда есть друг у друга — они? Они, столько раз спасшие друг другу жизни, заслуживали разделить эти жизни друг с другом. После долгого поцелуя засыпать, как-никак, гораздо приятнее.