помурлычешь на досуге?

Кан Седжон просто ненавидит Мин Юнги. А Мин Юнги ненавидит Кан Седжон. Это — аксиома, де-факто, известное всем — все знают, что старосты групп журналистов и лингвистов просто ненавидят друг друга. Да они, впрочем, и не скрывают, открыто желая друг другу отчисления и делая всякие разные пакости, от которых у преподавательского состава волосы дыбом встают. Никто в толк не может взять, почему их ещё не отчислили, хотя на самом деле все донельзя просто — активисты же, что с них взять. Если бы не враждующие старосты с их вечным желанием оставить факультет другого где-то на вторых и третьих местах в рейтингах и соревнованиях, их кафедры точно развалились бы. Что что, а вот вечное соперничество — самый лучший двигатель прогресса. Нужно организовать праздник? Старосты с журналистки и лингвистики тут как тут с парочкой своих «покемонов» — условных замов и таких же отбитых активистов. И всё! Праздник организован, ректор доволен, а студенты заебаны, зато университет снова светится в новостях, поднимаясь в рейтинге. Если вам нужен университет с самой активной студенческой жизнью, вам на журналистику или лингвистику, никак иначе. А вот почему старосты направлений так соперничают и ненавидят друг друга, никто точно не знает. Может быть, кто-то из их друзей, занимающих посты заместителей старосты, потому что последние иногда бывают слишком заняты активизмом, но ни Лим Хоён, подруга Седжон, ни Ким Сокджин явно не собираются рассказывать, даже если знают. Хотя, вероятнее, они и не знают. Просто Кан Седжон и Мин Юнги друг друга ненавидят. Нет причин никаких, просто ненавидят друг друга и всё тут. Наверняка им даже причина не нужна. И, впрочем, пока эта вражда приносит пользу, все терпят постоянные стычки и ссоры. Если придя в университет вы услышите громкую матершину, проклятья и взаимные пожелания смерти, то вы наткнулись на Мин Юнги и Кан Седжон. Своего рода кракены университета, которых боятся все, в том числе и преподавательский состав. Стоит старостам только сцепиться, так пух и прах летит в стороны. Туши свет, бросай гранату и беги куда подальше, лишь бы не натыкаться на этих монстров воплоти. Некоторые за глаза думают, что им просто необходимо, наконец, снять номер и тогда весь университет выдохнет спокойно. Но спокойно никто не выдохнет, потому что Седжон и Юнги, скорее, совершат двойное убийство друг друга, чем окажутся в одной постели. Или убьют друг друга после постели. В любом закончится смертью. Причем, обязательно смертью обоих. Да ещё и в одну секунду. — Ты что, думаешь, что тебе это с рук сойдет? — Седжон даже не ведёт бровью, не реагируя на появившегося в столовой парня, и лениво копается в своей тарелке. — Что-то не так? — Кан лениво поднимает взгляд, застывая с вилкой в руке. — Это лингвисты предложили идею арт-фестиваля! — рычит Юнги, упираясь руками в стол рядом с её тарелкой, и смотрит таким взглядом, как будто готов размазать Седжон по ней же. — А ректор решил, что журналисты с этим справятся лучше. Ты понимаешь, мы же крутые ребята, шарим, как лучше подать информацию людям, чтобы привлечь их внимание. В отличие от вас, лингвистов, мы способны привлечь посетителей, так что… Когда я сказала про это ректору, он поручил мне это. Сказал проконтролировать всё лично! Так что, извини, дружище-лингвист, и иди нахрен. — Ты совсем страх потеряла? — Ага, сразу, когда родилась. — Ты же помнишь, что арт-фестиваль напрямую связан со студентами творческих направлений? Если они откажутся предоставить тебе свои работы, фестиваль провалится, — с довольным видом начинает парень, тряхнув мятными волосами. Седжон перестает жевать, напрягаясь, и замирает с салатом в зубах. — К чему ты клонишь? — осторожно тянет девушка, прищуриваясь, и медленно дожевывает лист салата. — Старосты дизайна, архитектуры, живописи и прочих художественных направлений тебя ненавидят, — как будто между прочим упоминает Мин, улыбаясь настолько сладко, что у Кан буквально сводит зубы от желания дать ему по челюсти, но та не подает виду, держа привычное ей выражение «я ненавижу тебя и желаю тебе смерти, и у тебя есть всего минута, чтобы скрыться с глаз моих долой». — Ха, ну конечно! — нагло усмехается Седжон. — Я же с ними не трахаюсь каждый день посменно, вот я им не нравлюсь. Но, полагаю, ты и правда хорош, дружище, раз они тебя так обожают. — Я просто обычно мил с ними, а не веду себя, как сумасшедшая сука, — фыркает парень абсолютно невозмутимо и улыбается подстать ей самой. — И-и-и именно по этой причине эти ребята охотно согласятся предоставить мне нужные экспонаты. — Да они за милую душу голыми ради тебя на фестиваль придут. Всё, что угодно, лишь бы староста лингвистов одним глазком взглянул на них. Никогда не понимала, почему они готовы ради тебя стелиться по земле, — театрально вздыхает Кан, как будто это самое жуткое недоразумение в её жизни. И главная загадка, ответ на которую не могут найти гениальные учёные. Не может сдержать ехидного смешка, глядя как он раздраженно сжимает челюсти и выглядит так, будто она — самое худшее, что случалось в его жизни. Седжон уверена, что всё так и есть. Более того, Мин Юнги — тоже самое худшее, что случалось с ней. А Седжон считает, что самое главное в любых взаимоотношениях с людьми — это взаимность. А у них с Мин Юнги — какое счастье — в отношениях сплошная взаимность. Пусть это даже взаимная ненависть. Хоён часто шутит, что самые лучшие отношения — это самые крепкие отношения. Любовь…она проходит, а вот ненависть остается надолго. И это правда — Юнги и Седжон ненавидят друг друга уже многие годы. И это самые крепкие отношения у обоих. — Научись любить людей и они будут и ради тебя голыми на фестивали ходить. — Вот уж не надо мне такого счастья, — улыбается, хотя это больше на оскал похоже, Седжон. Промакивает губы салфеткой, медленно поднимается и гордо вздергивает подбородок, с очевидным вызовом глядя на парня. — Послушай сюда, Мин-мудак-Юнги, староста придурков… — У тебя личные счеты с лингвистами? — Да, у меня бывший — лингвист, тот ещё мудень, надеюсь, он никогда не найдет работу. Ненавижу лингвистов, — быстро бубнит девушка, отмахиваясь. — Так вот, староста придурков, если ты пошевелишь пальцем и попросишь старост всех нужных мне факультетов, я сломаю тебе руку, клянусь. — Котёнок, — подцепляет прядку её длинных, немного волнистых волос, лениво накручивая ее на палец. — Мне не нужно что-то говорить и кого-то просить, они сделают всё сами, потому что, как я уже сказал, тебя все ненавидят и никогда добровольно не будут тебе помогать, — тем же тоном, что и она, тянет Юнги, ядовито улыбаясь. Кан чувствует, как к ним обращены чужие взгляды. Так бывает каждый раз, когда они с Юнги начинают стычку — примерно каждую встречу. Становятся практически клоунами для всех, для кого только можно. Иногда Седжон думает, что в них с Юнги видят театр двух актёров. — Я просила не называть меня так вульгарно. Как будто я одна из твоих девчонок на побегушках, которая по одному только зову прибежит и снимет штаны перед тобой. — Надеюсь, тебя порадует то, что котёнком я называю только тебя. Ты же всегда так хочешь быть особенной! — О, упаси бог быть особенной для тебя, — картинно ужасается девушка. — Слушай, давай так, ты отдаешь арт-фестиваль мне, а я перестаю обижаться на тебя за то, что ты забрал у меня организацию осеннего бала три месяца назад. Наше соперничество будет вечным, дружок, это правда, так что умей достойно проигрывать. Так же как я проиграла тебе в прошлый раз, проиграй мне в этот. Уступи мне сейчас, как я уступила тебе тогда. — У меня нет никакого желания проигрывать или уступать тебе, Седжон. — Ты проиграл мне в конце прошлого семестра, староста неудачников. — А ты в баскетбольном турнире. — Я помню, спасибо, что напомнил, — Кан со вздохом зачесала пальцами волосы назад. — Короче, хочешь ты того или нет, это мой фестиваль, я им буду заниматься и я сделаю всё так хорошо, что никто никогда не подумает о том, чтобы просить помощи у тебя, лингвиста хренова. Не понимаю, как вашему факультету вообще что-то доверяют. Ты же лингвист! Откуда вам, лингвистам, знать, как привлекать посетителей! Иди и переводи свои древние письмена дальше или чем ты там занимаешься. — Седжон, это идея моей группы! Моего факультета! Моих ребят, которые продумывали всё от и до, чтобы ты, наглая журналюга, украла всё, над чем мы работали. У меня слов нет, Седжон, просто нет! Мне бы было не так всё равно, если бы ты придумала что-то своё, взяла только название, но придумала бы свою концепцию, но ты слизала всё подчистую! — Это жестокий мир, придурок Мин, поганый мир. Каждый крутится, как может, да и я не могу признать, что концепция — практически гениальна. Вам, придуркам с лингвистики, отдельные овации! Но не уверена, что вам по силам воплотить задуманное в реальность! — Если бы ты знала, как я тебя иногда прибить хочу, Седжин, ты бы заплакала, — шипит Юнги, устало качая головой. Кан Седжин с журналистики доведет его греха. — Сразу видно, прирожденная журналистка. Мерзкая, противная букашка, которая, как винт, в задницу вкручивается и мешает жить. — О, вот девчонки расстроятся, когда узнают, что тебя винты в заднице интересуют больше… — Стерва. Ты залезешь в любую дырку, украдёшь все, что только можно и нельзя. Летаешь противной пчелой рядом, и всё. — Знаешь что, Юнги-я-самый-несчастный-в-мире-потому-что-журналистка-с-четвертого-поимела-меня-в-зад, — Седжон сладко улыбается. — Иди нахрен. А после под громкое коллективное оханье всех, кто находится в столовой, Седжон с прежней улыбкой хватает стакан с соком из рук Хоён, которая не обращала никакого внимания на перебранку, потому что привыкла к ним настолько, что даже не поворачивает к ним головы. И с размаху выливает на Юнги, заливая его белую футболку соком. Нет, эта вражда точно будет вечной. А когда Хоён и Сокджин стыдливо признаются, что встречаются, Юнги и Седжон готовы пойти на двойное самоубийство. Взглядами одними умоляют, чтобы друзья сказали, что всё это лишь шутка, но те явно не шутят. — Какого хрена? — вопят в один голос Юнги и Седжон, подскакивая с дивана, на который их усадили заместители. Переглядываются раздраженно, потому что… Потому что буквально отражениями друг друга в этот момент стали и это бесит настолько сильно, что хочется с позором в окно выйти. — А я говорила, что они захотят нас убить! — весело заключает Хоён, предусмотрительно прячась за спину своего — боже, Седжон страшно даже признавать это — парня, который выше неё на целую голову и шире вдвое. Конечно, не признать того, что парочка вместе смотрится просто идеально Кан не может, но от этого ей легче не становится совершенно. Да ну как так? Как её подруга может встречаться с другом Мин Юнги?! Катастрофа! — Жизнь моя, они нас не просто захотят убить, они нас убьют! — возражает Джин, оглядываясь на девушку. — Зато умереть в один день не страшно! — резонно замечает Хоён, улыбаясь так довольно, что Седжон буквально передёргивает. Она кривит лицо и слышит, как Юнги рядом с ней в ужасе стонет, сползая на диване и подтягивая ноги к себе. И в целом, это отлично описывает её чувства — Седжон тошно признавать это, но она готова согласиться с ним. Нет, уму просто непостижимо, она соглашается с Мин Юнги! С этого дня начинаются все проблемы. Юнги и Седжон приходится проводить вместе так много времени, что оба готовы чокнуться. Сидят за одним столом в столовой, пилят друг друга взглядами, полными презрения, испепеляют буквально. Начинают соревноваться друг с другом во всем — даже в детские гляделки начинают играть, желая выиграть или взять реванш за прошлый проигрыш. Атмосфера влюбленности, которую создают Хоён и Джин, рушится атмосферой ненависти, которую распространяют Седжон и Юнги. Если и есть в столовой стол, который распространяет самый сильный негатив, то это стол, за котором сидят старосты журналистов и лингвистов, а так же их условные заместители. — Не пялься, — тянет недовольно Юнги во время очередного совместного просмотра кино, которые Сокджин и Хоён устраивают теперь просто постоянно. — Отвали. Рожа мне твоя нравится, вот я и пялюсь. — Я тебя сейчас удавлю, — предупреждающе шипит Юнги. — Сядешь на парочку лет, Юнги-придурок, — скалится Седжон. Хоён закатывает глаза, пряча лицо в груди Джина и понимает, что теперь в тишине фильм они точно не досмотрят, потому что их отвратительные друзья снова начинают пререкаться. А это остановить практически невозможно. Только если чьей-то смертью. — Да, ты права, об тебя-то руки пачкать совсем не хочется, — тем же фоном соглашается парень. — Да ты издеваешься?! — взрывается Мин, когда Седжон со всей силы пинает его ногами в бок. — Завались и не мешай смотреть фильм, — поясняет Кан, как будто оправдывая то, как ударила его. — Как же ты меня бесишь. — Да чтоб ты подавился. И Юнги, глотнув пива, действительно давится. Заходится кашлем, ставя банку пива на стол, упирается локтем в колено и стучит ладонью по груди. — Бедняжка, — скалится Седжон, выпрямляясь, как-то заботливо гладит парня по спине, а после с размаху лупит ладонью между лопаток, от чего Юнги начинает кашлять еще сильнее. — Не плачь, родной, всё хорошо! Юнги поднимает на неё покрасневший взгляд заслезившихся глаз, смотрит так, будто готов убить, но Кан только довольно скалится и снова ударяет между лопаток с самым ласковым видом. Смотрит на него так, будто Юнги — центр её вселенной, и ему от этого практически плохо становится. — Я тебе руку сейчас сломаю. — А я всегда думала, что ты из тех придурков, которые бьют женщин. — Ты — не женщина, Седжон. Ты — Сатана в юбке. Седжон дёргается, на мгновение напрягается, а после буквально выплевывает: — Да пошел ты нахрен. — Это твоя прерогатива. — Мудло! — Хамка! — Что б ты сдох. — Только после тебя, котёнок! Хоён отчаянно стонет: — Да снимите вы уже комнату! II. — Где Седжон? — интересуется Джин, целуя свою девушку в щёку, на что она ласково улыбается, поднимает плечи, довольно жмурясь, и получает ещё парочку поцелуев в нос, щёки и подбородок. — Как хорошо, что её здесь нет, — комментирует Юнги, с мрачным видом падая на стул напротив. Наслаждается последними секундами покоя, потому что у Кан Седжон буквально чуйка на него. Стоит ему только расслабиться, как она тут же появляется и всё портит. Разрушает буквально, топчется на его нервах и выдержке, танцует как будто на битом стекле и явно мечтает довести его до гроба. — И не будет, — бубнит Хоён, заглядывая в телефон. — Надо же, наша активистка и не здесь, что ж должно было случиться? — не сдерживает своего ехидства Юнги, за что и Хоён, и Джин смеряют его недовольным взглядом. — Ну, да, Юнги самый крайний, на Юнги можно смотреть, как на врага народов. — Ты очень не…- Хоён прерывает телефонный звонок, на который она тут же отвечает. — Джо! Ну, наконец-то! Я чуть с ума не сошла, ты почему не отвечаешь? Чёрт, да, у них всегда жуткие очереди, — искренне сопереживает девчонка. — Что сказали? Конечно, будешь жить, что ты думала! Ты сейчас куда? — следом Хоён буквально округляет глаза настолько, насколько это можно, и резко подскакивает, выглядя раздраженно. — Какой домой! Ты сдурела, Кан Седжон! Джин берет ладонь девушки в свою руку, ласково гладит костяшки её пальцев и заставляет сесть на место, чтобы не привлекать лишнее внимание. Парень осторожно приобнимает её, а Юнги тем временем акцентирует внимание на потерянном взгляде Хоён. Потерянном и таком напуганном. Девчонка с журналистики как будто меньше в размере тут же становится и готовится разрыдаться. — Седжон, так нельзя! Ты должна обратиться в полицию, это неправильно, — уже тише, гораздо тише говорит девушка. Юнги хмурится, смотрит на Джина, но тот и сам-то ничего не знает. — Ты должна написать заявление, Седжон. Хочешь, напишем статью в новости? Пользователи его порвут просто…Да чхать мне, кто его отец! Не будет у нас проблем, Седжон, не отчислят… Да и что! Седжон, ты не понимаешь! Такое нельзя с рук спускать. Хоён закатывает глаза, отчаянно сжимает переносицу пальцами, потому что Седжон на той стороне говорит ей какие-то глупые вещи, а после поджимает губы, вздыхая. Девчонку душит разочарование и обида, это буквально написано на её обычно улыбчивом лице, а потому ни Юнги, ни Сокджин даже не могут предположить, что случилось и зачем Хоён, тихая и спокойная Хоён, пытается уговорить свою подружку пойти в полицию и писать на кого-то заявление. — Да не замнут они дело! Не ты ли говорила, что в таких делах важен резонанс? Седжон… Седжон, ты там что, плачешь? Где ты? Давай я приеду, Седжон? …Нет, я приеду. Да к чёрту этот тест, потом напишу!… Седжон! Не неси чепуху! Это он виноват, а не ты. Я не смогу успокоится, ты же знаешь. Да как тут вообще успокоиться-то? Нет, Седжон, я даю тебе время до завтра, если ты сама не напишешь заявление, это сделаю я… Да плевать! У Джина отец — начальник местного отделения, решим как-нибудь… Да почему хоть?! Да никого я не впутываю! Он сам предложит помочь, когда всё узнает. Седжон… Седжон, не веди себя глупо… Се…- Хоён раздраженно смотрит на экран телефона, замечая иконку о завершении вызова. — …джон. Ну, конечно, зачем слушать Хоён, кто Хоён такая! Девушка психует, кидает телефон на стол, а после, отлипнув от Джина, и сама опускает голову на сложенные на столе руки. Видно, как её плечи резко поднимаются и опускаются. Джин, понимая, что его девушка близка к тому, чтобы расплакаться, ласково гладит её по спине между лопаток и не спешит обнимать, прекрасно помня, что от этого только хуже станет. Юнги хмурится, потом указывает на Хоён и жестами говорит другу спросить у неё, что вообще происходит. Из услышанного они оба поняли не так и много, но набор слов, сорвавшийся с губ девушки, даже без контекста и смысла им обоим не нравится. — Хо, милая, что случилось? — осторожно спрашивает Джин, склоняясь к ней, и целует в висок. — Что с Седжон? Какое заявление? Чей сын? Причём тут мой отец? Хоён в очередной раз вздыхает, поднимается и трёт и без того красные глаза, выглядя очень разочарованно. Колеблется, не зная, насколько правильно об этом говорить, но нежное поглаживание по спине со стороны Джина успокаивает. — Вы же помните, что Седжон в прошлом семестре с парнем своим рассталась, да? Лэй, тоже с лингвистики, но на курс старше. Как раз в прошлом году выпустился, так что вы должны его помнить. Он парень неплохой, но в отношениях полный мудень, но Седжон с ним встречалась. — Ну, — кивает Джин нетерпеливо. Он любит слушать рассказы своей девушки. но сейчас её тяга начинать всё издалека жутко бесит. Хоён оглядывается, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает: — Помните, он ещё постоянно понтовался, что отец у него крутой судья. — Он ещё борьбой занимался, — тянет Юнги, а внутри какой-то червячок сомнения закрадывается. — К сожалению, да. А потому он прекрасно знал, куда бить, чтобы не оставлять синяков на видном месте. Джин поджимает губы и переглядывается с Юнги, который тоже кристально чётко понимает, к чему Хоён клонит: — Он поднимал руку на Седжон? — Постоянно. Поэтому она постоянно эти свои поганые водолазки носила. — А сейчас? — осторожно интересуется Джин, хотя ответ заведомо знает. — А сейчас… Они пересеклись вчера, он, как говорила Седжон, предлагал сойтись, говорил, что изменился, мол, понял, как себя вел. Пытался поцеловать вроде, а после… После снова избил. Даже его борьба не помогла, потому что он перестарался. Разбил бровь и губу, синяк на пол лица оставил, на шее черте что… И это только то, что я успела заметить, и… Хоён замолкает и хмурит брови, глядя на резко поднявшегося Юнги. Тот же, сорвав со спинки стула свою кутку, быстро идет к выходу. III. — Ты что здесь забыл? — выдыхает удивленно Седжон, когда, открыв входную дверь, видит на пороге квартиры Юнги. Вернее, она видит только его макушку мятную, его куртку, все видит, кроме лица. Мин голову опускает, как будто ему стыдно на неё смотреть, опирается плечом на косяк, и буравит взглядом её босые ступни с маленьким «suga», вытатуированном под косточкой на щиколотке. На Седжон огромный красный свитер, который достает до колена, и Юнги помнит его прекрасно. — Эй, придурок Мин, снова спрашиваю, что ты здесь забыл? — Седжон щёлкает пальцами перед его лицом, пытаясь привлечь внимание, но парень только зависает, глядя на эти четыре чёрненькие буквы, выведенные корявым почерком. — Мне не до тебя, иди отсюда, а? Цокнув, Кан не выдерживает и собирается закрыть дверь, но Юнги выставляет руку и не дает сделать этого. Седжон хмурится, снова дергает на себя дверь, потому что говорить не хочется, чтобы корочка кровяная на губе не треснула, а вот так стоять ей совершенно не нравится. Взгляд цепляется за сбитые костяшки на руке, которой парень держит дверь. — Юнги? — она щурится подозрительно, немного приседая, как будто хочет заглянуть ему в лицо, но мятная челка и здесь мешает. Парень в ответ только выпускает смешок, и Седжон даже думает сначала, что он пьян. Но Юнги не напивается, сколько бы не пил, она хорошо это знает и помнит. — Юн? — уже гораздо мягче снова зовёт девушка, доставая что-то, что было спрятано глубоко в душе. — Надо же, — Юнги чешет затылок, но взгляда не поднимает. — Прошло пять лет с тех пор, как ты использовала моё имя не в качестве оскорбления, Седжон, а уж о сокращенной форме я промолчу. Звучит всё ещё приятно. — Юнги, да что происходит? — топает ножкой Кан, ласково касается его ладони, что держит дверь, стараясь не задеть сбитые косточки. Мин не отвечает. Делает шаг вперёд, в квартиру, хлопает дверью и сгребает девчонку в свои объятия. Прижимает к себе крепко, но так бережно, словно она из хрусталя или стекла сделана и в любой момент в его руках просто рассыпется. Седжон давится воздухом, замирая с приподнятыми руками, которые не знает, куда деть. Юнги выше, из-за чего кажется, что он немного крупнее, а потому Седжон как будто окутывает одеялом знакомого, такого родного тепла. Кан теряется, потому что не знает, что делать. История Мин Юнги и Кан Седжон, которые, кажется, ненавидят друг друга, — то, что никто не знает и никогда более не узнает. История, которая гораздо старше глупого студенческого соперничества, в котором на самом деле нет никакого смысла. Которая строится далеко не на ненависти к друг другу. Охраняемая тайна, в которую не приоткроется дверь ни для кого. — Прости, — Юнги шепчет, из-за чего Седжон с трудом различает, что конкретно он говорит, прячет лицо в её шее, скользя кончиком носа по коже. — Прости, Седжон. Прости, прости, прости. Кан хмурится, потому что ей знакомы эти бесконечные извинения — она прекрасно помнит, как много лет назад Юнги перед ней так же извинялся, когда давал по роже кому-то, кто обижал его Кан Седжон. Седжон это не нравилось совершенно, а Юнги бесконечно долго извинялся. — Что ты сделал? — напрягается она в секунду, а после, не дождавшись ответа, берет лицо парня в руки, отодвигая от себя, и, поджав губы, смотрит на разбитую скулу и кровоточащий немного уголок губ. — Я думала, в последние годы ты задеваешь только меня, Юн, — тянет осуждающе практически, а ему вдруг кажется, что они вернулись в школьные годы, когда она обрабатывала ему ссадины на лужайке возле собственного дома. — Я подрался с твоим бывшим, — просто жмет плечами и, наконец, с опаской поднимает взгляд на Седжон. Сердце бьется тревожно в груди, потому что видеть пластыри на ей ранах и синяк под глазом практически невыносимо даже по прошествии стольких лет. — Ты что?! — гораздо громче, чем нужно, восклицает Кан, а после шипит, потому что корочка на губе трескается. — Осторожнее, — Юнги убирает пальцы Седжон от её же губ, чтобы не трогала руками. — У тебя будут проблемы, — качает она головой, а после, провернув замок на двери, смотрит на парня. — Разувайся и заходи, придурок Мин. Пару коротких мгновений спустя Седжон уже сидит напротив заклятого друга, осторожно, как и раньше, обрабатывая ссадины на его лице, периодически дуя на ранки. — И зачем? Мне казалось, что мы теперь не в тех отношениях, когда ты должен с кем-то драться из-за меня, — с осуждением тянет девушка, склонившись над парнем. — Потому что, Кан Седжон, на твоём красивом лице должна быть только улыбка или это твоё привычное высокомерное выражение, а не синяки, к тому же от бывшего. — Ты — придурок. Он теперь тебе жизни не даст. — Ну, ты тоже мне жизни не даёшь уже четыре года. И что? Седжон поджимает губы, не отвечая. Закидывает одну ногу ему на колени, чтобы удобнее было, и в поле зрения опустившего голову Юнги снова попадает эта глупая татуировка. Он, не обращая внимания на её махинации, осторожно скользит по черным буковкам, написанным его собственным почерком: — Надо же, не свела, — хмыкает Мин, обращая внимание на то, как Седжон вздрагивает от его касания, и тут же убирает руку. — Зачем мне это делать? Потому что ты — придурок? — усмехается Седжон. — Ты придурок, но когда-то ты был моим любимым придурком. Рука не поднимается свести. А ты, видимо, сделал это, раз так удивляешься, что я — нет. Юнги только молчаливо приподнимает футболку, показывая на ребрах маленькую кошачью мордочку. — Ну и дурак. Это выглядит хреново. — Это придумала ты, поэтому это выглядит хорошо. — Пошел нахрен, — мягко смеётся Кан, потому что это абсолютно смущающе. Юнги мягко убирает её руку от своего лица, потирает большим пальцам запястье, а вторую опускает на щёку, останавливая Седжон. Касается пластыря на брови заводит волосы за ухо, и смотрит слишком серьёзно. — Почему ты начала игнорировать меня после выпускного, Седжон? — интересуется практически шёпотом, в душу заглядывает, и Кан складывает оружие, не в силах убежать. — Почему стала фурией бросать в университете? Начала вести себя так, словно я — самое большое зло в твоей жизни? Я в толк не могу взять, что сделал на выпускном, раз ты так себя ведёшь. Седжон поджимает губы, а после, отклонившись от Юнги, с психом врезается спиной в спинку дивана и притягивает к себе ноги. Кидает вату на пол, и смотрит на собственные колени: — Почему ты решил спросить об этом спустя кучу лет? Мы учимся вместе с самого начала, но ты решил, что сейчас — самое время. — Я думал, что мне все равно, Седжон. Узнал о том, что сделал твой бывший, и понял, что совершенно не всё равно. До сих пор. Мне не всё равно, мне не плевать, меня всё ещё волнует твоё благосостояние, как оказалось. — Лучше бы тебе и правда было всё равно, — устало вздыхает Седжон и откидывает голову назад, на спинку. — Потому что, Юнги, мне было легче сделать так, чтобы ты ненавидел меня и делать вид, что я ненавижу тебя. Я думала, что рано или поздно смогу убедить себя в том, что ты и правда самое большое зло в моей жизни. — Почему? — Да потому что, Юнги! Мне было легче ненавидеть, чем признать, что я, дура такая, влюбилась в лучшего друга! — психует Седжон, поднимая на него горящий взгляд. — Мне было легче начать постоянно ссориться с тобой, чем быть рядом в качестве друга и знать, что я-то тебе не интересна! Я бы не могла быть тебе другом, Юнги, это было сильнее меня. — Седжон… — Потому что, знаешь, Юнги, захотела в какой-то момент, чтобы ты меня котёнком называл перед тем, как поцеловать. Но ты, придурок, целовал Ан Мину на нашем выпускном! — Седжон раздраженно поднимает на ноги и разводит руки в стороны. — На выпускном, на котором ты должен был поцеловать меня, чёрт возьми! Я месяц до выпускного жила фантазией о том, что вот, на выпускном, когда мы, как и планировали, будем гулять до утра, признаюсь тебе в чувствах и узнаю, что это взаимно. А потом ты вероломно украдешь мой первый поцелуй, который в моих двухгодичных планах должен был стать твоим, но что я получила? Тебя, целующегося с Ан Мину! И дело, блять, даже не в том, что ты целовал кого-то другого, а не меня, это нормально, что я могу сделать с тем, то ты не любил меня так, как я любила тебя? Дело в том, что ты целовал Ан Мину, прекрасно зная, как сильно я ненавижу её! Ты не мог целовать кого-то другого? Вообще кого угодно, но ты выбрал именно её и это меня бесит до сих пор настолько, что я всё еще хочу удавить тебя, придурок Мин! Юнги смотрит на неё практически пораженно, а в глазах – осознание. Понимание потерянного времени из-за недомолвок, из-за детского нежелания объясниться. — Седжон… — Да завались ты, хотел знать, получай и распишись! — топает ножкой девушка. — Поэтому да, мне было легче начать постоянно ссориться с тобой, чтобы заглушить то, что я чувствовала тогда. И я знаю, что ты-то ни в чем не виноват, потому что это я, дура, влюбилась в лучшего друга, но…блять, Юнги, Ан Мина! Мне просто… — Ты была влюблена в меня? — щурясь, интересуется Мин, подаваясь вперед. Упирается локтями в колени и выжидающе смотрит. — Ты правда услышал только это? — негодует Седжон. — Какой же ты придурок! Да, я была влюблена в тебя! — А сейчас? — Чего? — Седжон даже теряет весь запал. — Сейчас влюблена? — Да ты издеваешься надо мной?! — Нет, мне важно знать, — серьезно сообщает Юнги, склоняя голову на бок. — Господи, нет, я правда тебя ненавижу! — стонет Кан в ужасе. — Да, да, да, Юнги-придурок, да! Я все ещё, как идиотка, влюблена в тебя. Доволен? Теперь можешь издеваться надо мной и из-за этого. — Славно. — Да что ж тут… Седжон давится воздухом, когда Юнги, обхватив её талию руками, вдруг тянет к себе, мягко усаживая к себе на колени. Кан даже не успевает возмутиться, потому что в следующее мгновение он, обхватив её лицо ладонями, бережно, совсем легко касается её губ своими, а после быстро скользит поцелуями по её щекам, подбородку, носу, по каждому участку, до которого только может дотянуться. — Да что ты делаешь? — возмущается Седжон, хотя сама больше всего хочет остаться в таком положении. С Юнги хорошо и тепло, а ещё она слишком долго скучала по его объятиям. — Я не могу поцеловать тебя, как следует, поэтому компенсирую все так, — просто отвечает парень, чмокает в кончик носа и смотрит серьёзно, хотя Седжон видит, что глаза его смеются. — Зачем ты это делаешь? Давай мы не будем продолжать нашу вражду хотя в вопросе моих невзаимных чувств к тебе, а? — просит, практически умоляет, потому что её сердце этого просто не выдержит. — Я не издеваюсь над тобой, Седжон. И я не целовал Ан Мину на выпускном, потому что это она целовала меня. Я даже не помню этого поцелуя, потому что мне не нравился ни он, ни Ан Мина, ни кто-то либо еще. Вообще-то, котёнок, в вечер выпускного я был полон решимости нагло украсть твой первый поцелуй, — говорит её же словами, а у Седжон сердце-то биться перестает. — Хотя, если быть честным до конца, я планировал сделать это ещё раньше. Придурок Шуга, который таскался за своей крутой подружкой, строил планы на поцелуи этой самой подружки еще раньше, чем это стала делать она, как я понимаю. — Чего? — Кан хлопает глазами, пытаясь по полочкам разложить то, что он говорит. — Того, Седжон. Не только ты планировала, что твой первый поцелуй станет моим. Но ты сбежала с выпускного, потом уехала до самого поступления и перестала отвечать на мои звонки, а после в первый же день первого курса смешала с грязью. И не так, как раньше, беззлобно и мягко, а так, будто я сломал тебе жизнь. — Я не понимаю. — Не удивлен, мы оба, очевидно, чертовски плохи в вопросах, которые касаются наших чувств, — хмыкает Мин и откидывается на спинку дивана, находя ладони девушки и переплетая пальцы. — Я не хотел разрушать нашу дружбу. Думал, что лучше буду смотреть, как ты любишь кого-то другого, но всё равно буду твоим лучшим другом, чем получу отворот-поворот и буду как настоящий неудачник оставлен за бортом твоей жизни. — Подожди…- хмурится Седжон, качая головой. — Ты сейчас говоришь, что любил меня? — Любил? — усмехается Юнги. — Котёнок, я всё ещё люблю тебя. — Но ты все эти годы… — Как и ты. Седжон, я ответил на твои насмешки в первый раз. Ты ответила на это. Я ответил тебе. И сейчас мы вот здесь. Понимаю, что глупо, нужно было хотя бы с моей стороны стараться сглаживать углы, но меня твои слова тоже задевали. А когда понял, что пора бы это всё прекратить, было уже поздно. Мне казалось, что ты натурально ненавидишь меня. — Скажи еще раз, — тихо требует Кан. — Мне казалось, что ты. — Не это. Раньше. Юнги улыбается. — Я люблю тебя, Седжон. Люблю. Тебя. Обожаю всем сердцем. Кан, хихикнув, сама целует парня, обнимая за плечи, но тот не дает даже углубить поцелуй: — Эй, девушка, девушка, не надо меня целовать, у меня губа разбита, как и у тебя, — весело предостерегает Юнги, видя, как та недовольно хмурится. — Да вы только посмотрите, она все ещё похожа на маленького котёнка, требующего ласки! — Не смейся! — Я не смеюсь, я люблю это. — Ты говорил. — Ты сама попросила повторить! — Отвали, — отмахивается Седжон и собирается слезть с его колен, но Юнги с усмешкой заваливает её спиной на диван, крепко обнимает руками за талию, и, сползая вниз, опускает голову на живот, как раньше. — Юнги! Откуда ты узнал про моего бывшего? — Что говоришь? — довольно усмехается её куда-то в живот. — Я про Лэя спрашиваю. — Извини, котёнок, я не понимаю кошачьего. — Ты дурак? — Мяукает что-то, а что — не понятно. Надо будет скачать переводчик с кошачьего. Хотя, полагаю, ты мяукаешь, что любишь меня, да? — Я тебя ненавижу. — Во-от, ну точно, любишь. — Да ты… — Мяу? Кан Седжон просто ненавидит Мин Юнги. А Мин Юнги ненавидит Кан Седжон. Это — аксиома, де-факто, известное всем — все знают, что старосты групп журналистов и лингвистов просто ненавидят друг друга. На самом деле Кан Седжон ненавидит Мин Юнги из-за того, что по-детски сбежала много лет назад от него, не услышав объяснений, а после постаралась убежать и от чувств к нему. Не получилось только, потому что её Шуга у ней под кожей. А Мин Юнги Кан Седжон ненавидит только потому, что та, вместо того, чтобы вести себя, как котёнок ласковый, стала бросаться на него с желанием лицо расцарапать. Вообще-то, если быть честными до конца, Кан Седжон влюблена в Юнги примерно треть своей жизни. А Мин Юнги влюблен в сво лучшую подругу с тех пор, как она подсела к нему в школе. — Эй, Шуга, — тянет Седжон, падая рядом с парнем за парту. Смотрит своими огромными глазами, подведенным черным, и вызывающе жует жвачку. — Я с тобой теперь, мама твоя просила присмотреть, чтобы ты хуйню не творил! — Эй, котёнок, — повторяет её тон парень, игриво почесав её под челюстью. — Помурлычешь мне на досуге?