Гуманист ("Круговая порука". Часть 1. Рассказ 1)

      Северный ветер развевал рваное от пуль знамя. Земля дрожала под конскими копытами. Бисов ехал верхом на лучшем помещичьем скакуне, чуть обгоняя остальных вольничьих. Глаза слезились не то от дыма, столбом поднимавшегося над горящей усадьбой, не то от холодного восходящего солнца. Краденное вино и азарт после успешного налёта приятно вскружили голову. В носу стоял запах молодого тела помещичьей жены и её залитой духами ночной рубашки, поморщившись, Гронен чихнул и оглянулся. Вель и Козырь задорно что-то насвистывали, перемигиваясь. Зайго болтал на родном наречии, смеясь и щуря косящий почти не видящий глаз. Ехавший рядом Иррек, похожий на замёрзшего воробушка, кажется, совсем не слушал его, уткнувшись взглядом в лошадиную холку, сведённые брови ярко чернели на побледневшем лице. Чуть придержав коня, Бисов почти сравнялся с ними, бойко запел, спьяну путая местами куплеты:       «Вольному народу       Бойня – трын-трава.       Были б после бойни       Бражка и жратва!»       «Ой да, ой да, бражка и жратва!       Ой да, ой да, нам всё трын-трава! - Заорали невпопад пьяные сорванные голоса –       Как цариста встретишь,       Врежь ему патрон –       Пусть рекою льются       Кровь да самогон!»       «Ой да, ой да, врежь ему патрон.       Ой да, ой да, лейся самогон», - едва шевеля губами, робко подхватил Иррек.       Впереди чуть в низине лежала деревенька. Разгорячённое Бисовское войско хлынуло туда, как цунами, разгоняя кур, пугая собак диким улюлюканьем. В деревне и так было неспокойно. Видимо, принесённый ветром запах гари и тёмное небо над барской усадьбой уже всполошили крестьян, которые теперь судорожно крестились, разглядывая всадников. Какая-то старуха замерла с разинутым ртом посреди дороги, и конь Бисова едва не зашиб её копытом.       - Тудыть-перетудыть, чё встала-то, старая дурка!       Он в последний момент увёл коня в сторону и потянул поводья. Другие вольничьи последовали его примеру, кто-то спешился. Привязав лошадей, они разбредались по деревне, ища чем бы поживиться. Закрыв тяжёлые ворота, Окунь прислонил к частоколу знамя.       На ближайшем к въезду дворе из хлева высунулась испуганная девка с ведром в руках и, ойкнув, вновь скрылась.       - Не ныкайся, мы добрые! – Крикнул ей Козырь.       - А к тому же наглые!       - Угэстышь мэлэчком, крэсавыца?       Подойдя ближе, Зайго постучал по стене хлева и перегнулся через плетень, будто надеясь заглянуть внутрь.       - Не угощай его, он сифозный!       Со дворов брызнули любопытные ребятишки, наиболее проворная баба схватила за шкирку разом обоих сыновей и поволокла в избу.       Едва не поскользнувшись на тающем снегу, к Гронену подбежал плечистый парнище с густыми чёрными усами и, теребя рукав рубахи, спросил негромко на удивление высоким голосом:       - Вы вольничьи?       Должно быть, узнал синий стяг. Гронен кивнул, и черноусый выдохнул как бы с облегчением.       - Слава Богу! Уж думал, не дойдёте вы до нас, братцы! – Залепетал он восторженно и, схватив руку Бисова, горячо пожал её. – Повил, - представился он.       - Бис. Не ссы, скоро везде дойдём! – Гронен похлопал его по плечу. – Где голова ваш?       - Щас будет.       Не в меру суетившийся Повил сорвался было с места, но затем остановился и вновь обернулся к Бисову.       - Он человек порядочный… Народный.       - Ну, энто хорошо, - протянул Бисов, уже не глядя на Повила.       Нашарив в кармане газетный обрывок, он окликнул Радкея, чтобы попросить махорки, принялся крутить цигарку. Выдыхая горький табачный дым, Бисов огляделся. Сердце сдавила тоска, очень уж знакомыми показались чужие окрестности. Дворы такие же, как и во всех деревнях страны, как и в его родной деревне. Если смотреть от ворот, вон там вот, невдалеке был бы дом родителей. А через забор – сестрин, где Фишуня жила с мужем и сынишкой. Тот же, что и везде люд – того и гляди, на чьё-то крыльцо выйдет отец и басом зарычит в бороду: «Бишка! Где тебя носит, гадюка! На покос пора». И весна точно такая же, как везде. Такая же, какой она была до войны. Гронен помнил, будто это было вчера, как маленький Ясек играл под окном с мокрыми цыплятами, с улицы веяло цветущей яблоней. А Фишатка гоняла его по избе половником, разгорячённая, взлохмаченная, с горящими зелёными глазами. Фыркала, бранилась: «Лучше б с девкой какой мотался, чем с этим бандюгой! Женишься-то когда, непутёвый?» Дед ворчал с печи, что негоже бабе помыкать мужиком, хотя, пока жена его была жива, не мог и слова ей поперёк сказать. Отец хмурился, а мать лишь улыбалась тихо, по-доброму. Она не видела ничего дурного в знакомстве сына со ссыльным интеллигентом, даже напротив, хвалилась соседкам, что Биша у них теперь грамотный. Славно тогда было. Хорошо жили, небогато, но дружно. А теперь, может, и не было ни дома, ни семьи. Бисов прекрасно знал, что если армия Нижнего блока уже дошла до его губернии, то от деревни могло и камня на камне не остаться. Идеи Торока были неплохи, но в них не было самого главного – человеколюбия стрельчатым не хватало.       Гронен нахмурился и сплюнул с досадой. От мрачных мыслей его отвлёк вернувшийся Повил, тащивший за собой перепуганного сухого старика. Остановившись, он подтолкнул старосту в спину, и тот вытянулся по струнке, стоя перед Бисовом.       - Чем могу служить?       Гронен затоптал самокрутку.       - Да не баре, чёб нам служили. - Он скрестил руки на груди и, чуть наклонившись к старосте, спросил нарочито грозным тоном. – А ты прислуживаться любишь? И энтого любишь, значить? – Бисов кивнул в сторону усадьбы. – И царя любишь, значить?       Старик тут же запротестовал, вжав в плечи большую седую голову:       - Не люблю! Они мне не родные так-то.       Плотно сжатые губы Гронена невольно изогнулись в улыбке.       - Верно. А кто тоды родной? Ты вообще за какой блок: за стрельнутых или за царистов?       - За… за вас, - проблеял старик, дрожа и кивая.       - А мы какие?       Бисов лукаво прищурился. Староста молча таращил глаза, изучая мужичьи сапоги и китель Верхнего блока со срезанными погонами. Он раскрыл рот, чтобы что-то сказать и тут же закрыл, бессильно потупив взгляд. Не сдержавшись, Бисов рассмеялся.       - Да не ссы, мы мужиков не бьём! Если они сами драться не лезут... Людёв не обижаем. Свои мы, - он обнял одной рукой ошарашенного старосту, затем встряхнул его за плечи, - всё таперь у вас по-правильному будет, понял?       - Энто как жа?       - А щас узнаешь. Собери людёв.       Народ собрали быстро, прямо там, у въезда. Крестьяне толкались, стараясь протиснуться через толпу и лучше разглядеть прибывших, встревоженно переглядывались. Какая-то баба, косясь на вольничьих, ладонью закрывала рот плачущему младенцу. Переговаривались настороженным шёпотом, будто в общем шуме можно было различить что-то кроме обрывков фраз. Только несколько мужиков, стоявших чуть в стороне, говорили в полный голос.       - Кого ишо принесло?       - Вороны.       - Фу ты, мать их!       - Хто такие?       - А такие, шо хуже стрельчатых. Ворьё и душегубы.       - Ох, токмо энтого не хватало!       Оглядев людей, Бисов прикрикнул: «А ну все притухли и слухать суда!»       - Шо нам тебя слухать? – отозвался один из мужиков, толстый и рыжий, уперев руки в бока.       Повил замахал на него руками.       - А то, чё я щас интересное скажу, понял?       Мужик фыркнул, но всё же умолк. Облизнув губы и выждав пару секунд, Гронен заговорил торжественно: «Значить так! Земля, поля, где работаете – всё таперь ваше. И чё нажили тоже. Ничё у вас больше царистская падаль отобрать не смогет, потому чё налог сбирать больше некому. Нету больше над вами барина…»       - А куда жа он делся? – опять перебил рыжий громко и нагло.       - Скис! - Огрызнулся Вель. – Сказано было пасть заткнуть. Дай досказать человеку!       Бисов благодарно кивнул.       - Кажный таперь сам себе барин и сам себе государь. Нету у вас больше хозяевов! У вас таперь есть только мамка воля и Бис Гронен за старшого брата, энто я, значить. Поняли?       - Энто хто ж тебя главным поставил? У нас вона староста есть! Будем мы душегуба слухать…       Зло сверкнув раскосыми глазами, Вель схватился за саблю и бросился было в толпу: «Ну я тебя щас, суку…»       - Тиш-тиш, Велька, - остановил его Бисов, исподлобья глядя на мужика, - братушка не понял, видать, чё мы не бродячий театр и не шутки шутить приехали. Меня, братец, народ поставил главным. А война утвердила, - он повысил голос и медленно направился к мужику - не согласный, чё ли? У свого любимого барина спроси, кто старшой! Радка, покажи ему барина.       Радкей, куривший, прислонившись плечом к частоколу, нехотя подошёл к своей лошади, отвязал от седла мешок и перевернул его. В грязь шмякнулась бледно-синяя покрытая высохшей кровью голова. Староста охнул и перекрестился. Повил нахмурился и опустил взгляд, теребя край рубахи. Где-то в толпе зарыдал ребёнок. Покатившись, голова остановилась у ног малокровной девушки лет шестнадцати. Та вскрикнула, отскочила назад, зашаталась, становясь ещё белее и закатывая глаза.       - Таперь-то понял? – процедил Бисов, решительно приближаясь к мужику.       Несколько мгновений рыжий стоял на месте, раскрыв рот, как рыба, выброшенная на берег. Затем перевёл остекленевший взгляд с отрубленной головы на револьвер в руке Гронена и, бормоча: «Душегубы. Вот душегубы…», попятился назад. Грохнул выстрел, пуля вошла в землю между сапог мужика, и тот ломанулся через толпу, спотыкаясь и надрывно визжа: «Дьяволы!» Вель расхохотался и закричал ему вслед: «Шуметь не надо! Ты, брат, не дури, мы дураков обычно на дереве вешаем.» Бисов сплюнул и тоже усмехнулся, убирая револьвер за пояс. Затем поднял с земли голову, осмотрел её со всех сторон.       - Радка, ты чё так неосторожно? Всю прычёску помял высокородию.       С напускной аккуратностью Гронен расчесал волосы на голове и насадил её на частокол около ворот, вновь посмотрел на испуганную толпу. Собираясь с мыслями, смахнул со лба слипшуюся от пота прядь и почесал затылок. Он хотел опять говорить, но что-то совсем потерялся и махнул рукой.       - Вы всё поняли? Если кто придёт, скажете, чё деревня вольная и я за вас заступаюсь. Вольничьи меня знают, поймут. А стрельнутые, дай Бог, зассут, не полезут... Идите празднуйте! Только молодцов расквартируйте, и дайте сена коникам, добро? Ну вот и славно.       Ошарашенные крестьяне расходиться стали не сразу, ещё несколько мгновений они моргали на Гронена, не то не веря своему счастью, не то остолбенев от ужаса. Но постепенно вновь зашевелись, стали поворачивать домой, переговариваться. Больше причитали, ругались, охали, где-то слышалась тихая молитва. Но какой-то парень, кажется, в самом деле оживился, осознав сказанное Бисовом, и даже весьма охотно заговорил с двумя вольничьими, отвязывавшими оставленных у частокола коней.       «Чё за люд чудной? Им волю даришь, а они дьяволом... Ишь!» - Проворчал Бисов одними губами. Он знал, что крестьяне опасались свободы, как и всего, что было им незнакомо, и за то жалел их, но вместе с тем не мог не чувствовать некоторой обиды.       Он шумно выдохнул, потянулся, разминая спину, и обратился к старосте, всё ещё смотревшему на него со страхом:       - Ну, отец, гостей принимай, чё ли. Побалакать с тобой хочу.       - Да милости просим!       Пятясь задом, старик чуть прогнулся в спине. Гронен неприязненно хмыкнул.       - И жене вели на стол чё-нибудь выставить, а то с того утра не жрамши, - добавил он, отвязывая коня.       - Было б шо, - буркнул топтавшийся тут же Повил, сведя брови к узкой переносице, - а то энтот паскудник жа всё пособрал!       Он всплеснул руками и покосился на Бисова, будто ожидая его реакции.       - Найдём! Найдём, – поспешил вмешаться староста и торопливо засеменил, чавкая влажной почвой.       Он то и дело оглядывался на Гронена и, не замечая этого, наступал в лужи.       - Ничё, мне много не надоть, - отмахнулся Бисов, а затем сказал, приблизившись к уху Повила, - передай ему, чёб не лебезил, а то смотреть тошно. В евоные годы перед ним должны ползать. Срам один!       Он нарочно говорил так, чтобы старик тоже слышал, и, когда, тот обернулся в следующий раз, глупая улыбка на его лице сменилась почти оскорбленным выражением.       Повил сдержанно хихикнул в усы.       - Как жа не передать? Скажу.       - А ты чегойто увязался? – Накинулся на него старик. – Али у тебя своих делов нету? Иди давай в кузню, отцу пособи.       - Ну. Не ругайтесь, Брик Фасиилыч! Щас уйду, дайте словечко сказать.       Старик потряс жёлтым жилистым кулаком, но тут же, утих, когда Бисов сделал ему страшные глаза, и, сжавшись, зашагал вперёд, теперь уже глядя под ноги.       - Чё хотел?       - Да так, - Повил замялся, - сказать, шо ловко вы Ноньяна спужали. Вы наших простите, они не понимают, шо для них жа лучшее делают… - он, словно подбирал верные слова, после недолгой паузы спросил, как бы невзначай. – И давно вы так скачете?       - Три года уж почти. – Ответил Гронен, сам поразившись названной цифре. - Как война идёт, столько и мотаемся.       - А много деревень освободили?       - Да хрен его знает, - Бисов повёл плечом, - я подсчётов не веду.       Он внимательно вгляделся в лицо собеседника, стараясь понять, к чему он клонит. Но Повил вдруг замолчал, дважды кивнув, и опустил ресницы. Староста остановился у своего плетня и, переминаясь с ноги на ногу, бросил на Повила недовольный взгляд.       - Ну, бывай, братец.       Бисов направился было к калитке, но Повил резко удержал его за плечо.       - Погодите! – Быстро посмотрев по сторонам, он заговорил, понизив голос. – Би…Бисов, можно я с вами поеду, а? Тожа подсобить хочу.       - Чё спрашиваешь-то? – Удивился Гронен. - Мы ж не гвардия, к нам записи не надоть. И так не прогоним. Завтра как двинем дальше, присоединяйся.       Молодое лицо Повила просияло радостью.       - Если ещё кто схочет, им то же передавай.       - Скажу. Спасибо!       Он с жаром потряс кисть Бисова и зашагал прочь. Провожая его взглядом, Гронен бросил одобрительно: «Ишь…» По сердцу разлилось приятное тепло, любил он таких шустрых и восторженных. Часто к вольничьим прибивались просто бандиты или неосмысленное мужичьё, не знавшее, куда приткнуться, так что те, кто действительно хотел помочь, были на вес золота.       Брик Фасиилович тем временем уже услужливо раскрыл перед гостем калитку. Приговаривая что-то очень радушное, он пропустил Бисова во двор и закрыл за ним. Видимо, учуяв незнакомца, из-под невысокого крыльца выбрался сонный пёс. Старый косматый, он ужасно напоминал своего хозяина. Скалясь, пёс зарычал и хрипло тявкнул, охраняя территорию. «Спи ты, шельма!» - староста отпихнул собаку носом сапога.       Почувствовав на себе взгляд, Бисов оглянулся, из-за соседского забора за ним опасливо следили несколько мальчишек. Гронен подмигнул им, и дети один за другим всколыхнулись, как птички, напуганные шумом. «Чегойто вы тут вынюхиваете? Своих делов нету али шо?» - заметив мальчишек, рявкнул староста и вновь сменил тон на ласковый, обращаясь к Бисову: «Вы не серчайте на них, пожалуйста. Вот, тута можете лошадку поставить.» Он подвёл Гронена к скотному двору, соединённому с избой, а сам поспешил в дом.       В большом тёплом хлеву стоял густой запах скотины и пойла из овощных очистков, нудно гудела корова, будто переговариваясь с несколькими козами. Поставив жеребца рядом с хозяйской лошадью, Бисов налил ему воды из стоявшего тут же ведра. Пока конь пил, погладил его сильную шею, ласково провёл пальцами по мягкой светлой гриве. «Добрый коник, резвый. - Похвалил он про себя и заговорил уже вслух. - Лихо мы твого хозяина, а? Прости, братец, прости, животинка. У него, небось, получшее тебе жилось… Да ты уж не обессудь, нам, людям, тоже жить охота. Ничё, к воле привыкнешь, поймёшь, чё она всего на свете слаже». Гронен похлопал коня по холке и дал ему сена, мысленно подметив, что не самого лучшего.       В избу он вошёл нисколько не церемонясь, словно в свою собственную. С порога его обдало забытым домашним теплом, от запаха хлеба и свежей каши пустой желудок болезненно сжался, рот заполнился слюной. Высокая старуха крутилась волчком, накрывая на стол, и что-то причитала. Погружённая в свои мысли, она даже не услышала, как открылась дверь, скрипнули половицы.       - Здорово, хозяйка, - Бисов громко окликнул её.       Старуха аж вздрогнула, охнув, и едва не выронила из рук миску. Она резко обернулась и, заправив под косынку серебристые волосы, натянуто улыбнулась:       - Здравствуйте.       Она замерла на месте, сжав костлявыми пальцами фартук и, наверное, совсем растерялась бы, если б её не шугнул выбравшийся из погреба муж.       - Проходите, присаживайтесь, пожалуйста, - пригласил Брик Фасиилович уже и так вошедшего Бисова.       Он даже лавку протёр рукавом, поставив на стол запотевшую бутылку. На глаз Бисов оценил цвет мутной жижи, заполнявшей её до самого верха, и одобрительно кивнул, решив, что самогон хороший.       - Всё ж таки обманул, отец, чё не любишь прислуживаться, - сказал Бисов, положив на стол револьвер.       Говорил он просто, совсем без намерения снова пугать старика, однако тот, кажется, даже дыхание задержал, перестав вытирать руки.       - Я энто не в укор. Так просто…       Гронен опустился на лавку и, сняв ворованный бежевый китель, положил его рядом с собой.       За тридцать один год своей жизни, Бисов заметил, что к страху и раболепству приучены все пожилые крестьяне, как работающее на помещиков, так и живущие на землях казённых. Точно таким же был и его собственный дед. Все они сами лишали себя достоинства, не видя его ценности, значимости своей. Это злило и огорчало Бисова до слёз, но было вполне объяснимо. Всё это выканье, ползанье, безмолвие они пили вместе с молоком матери, поступавшим затем прямиком в кровь. В конце концов, что могли они противопоставить вышестоящим? Однако, Бисов всё же явно не походил на барина или губернатора, даже на городского не тянул…       Все мысли тотчас улетели куда-то, когда хозяйка поставила на стол горшок, над которым вился лёгкий пар. Бисов неотрывно следил за руками старухи, пока она накладывала кашу в миску.       - Благодарствую.       Он нетерпеливо взялся за ложку.       - Такой бы завтрак вашей кобыле, - легко сказал Бисов, обжигая язык, - худая она у вас. Вы чем её кормите?       - Да шо выросло, тем и кормим.       Староста пожал плечами.       - Нехорошо так, болеть будет. Не пашет нихрена, небось? Ну вот! Не, нехорошо так... Кобыла – энто же главный человек в семье!       Бисов надеялся разговорить Брика Фасииловича, но тот лишь напряжённо молчал, не споря, не соглашаясь, на вопросы отвечая коротко и кротко. Оба выпили: сначала за здоровье кобылы, потом за волю, но даже это делу не помогло. Перестав пытаться, Бисов перешёл к сути.       - Какой город ближайший, если к югу двигаться? – Спросил он, обтирая усы.       - Подсота. Как из деревни выехать, по левую руку поля и степь, а по правую город и будет.       - Большой?       - Да не, на полста тыщ человек городишко.       - А ехать сколько?       - За неделю добраться можно.       - О как! Ничё… Тороковская дрянь до суда не дошла, гляжу?       - Никак нет. Отвёл Господь!       - А ваши до стрельнутых не ходили?       - Было дело, - старик вздохнул почти со скорбью, - с полгода назад, кажись, подался один добровольцем.       - Я энто к тому, не поискать ли нам засады по избам? – Серьёзно пояснил Бисов.       - Упаси Боже! Дурень энтот в деревню то не совался с тех пор… Убили, верное дело!.. А семейство всё против было, тайком убёг. Вот те крест! - Брик Фасиилович перекрестился, тараща глаза, и умолк, а потом добавил, словно испугавшись чего-то. – Хотя, вы лучшее проверьте…       «Ишь!» - неслышно усмехнулся Бисов, - «Лучшее проверьте. Вот старый плут!»       - Энто Гирея Войчика сын. Я вам дом укажу. Хоть щас!       Старик вскочил было с места, но Гронен замахал на него руками.       - Да верю-верю. Были б у вас тут стрельнутые, ты б их уже полиции сдал…       «И глазом не моргнёт, под саблю подставит, - поразился Бисов. – Вот увёртливый дед! Оно и понятно, чё голова».       Вдруг на дворе послышались шаги, затем собачий лай, затем едкая ругань. Бисов и Брик Фасиилович разом оглянулись. Кто-то постучал в дверь и вошёл в сени. В следующее мгновение в комнату заглянула ощипанная голова с рябым лицом и маслянисто блестящими глазами. Это был Криж.       - Я извиняюсь, - он встал в проходе, держа в руках засаленную кепку, - Бис, ты долго тута?       - А чё?       - Да мы тама, это, гармошку надыбали, - Криж улыбнулся с детским восторгом, - наши гуляют. Ты идёшь или как?       Бисов оживился, компания старосты порядком ему наскучила, а его излишняя учтивость всё больше выводила из себя. Да и старостина супруга, всё не перестававшая дрожать, должно быть, мечтала, чтобы не прошенный гость поскорее оставил их дом.       - Да мы уж всё самое интересное перетёрли, - Бисов выплеснул в рот остатки самогона из стакана, поморщился и кивнул Брику Фасииловичу, - или у тебя ещё чё есть сказать?       Тот помотал головой.       - Вот. Значить иду.       Спешно выбираясь из-за стола, Бисов запнулся о лавку, на ногах он стоял уже не очень крепко.       - Но ты лучшее проверь, - сказал Гронен, ища рукав кителя, - вдруг ещё чё интересное вспомнишь, я вернусь ещё. Ладно, бывай! Спасибо хозяйке.       Он чуть поклонился старосте, в лице которого читалась растерянность, и, приобняв Крижа, вышел вместе с ним из избы.       - Слышь? – Спросил тот, чуть замедлившись у калитки.       Откуда-то и впрямь доносилась музыка, перешучиваясь и толкаясь, Бисов и Криж пошли на её звуки. Солнце начинало пригревать, пели птицы, и деревня постепенно оживала. Человек всё же устроен так, что долго не может бояться. У него всегда есть дела поважнее волнений, он должен жить. Жить, колоть дрова, кормить кур и так далее.       Когда Криж и Бисов подошли к плетню, за которым шла гульба, вольничьи зашевелились, приветственно улыбаясь.       - Вернулся? – Обратился к Крижу Радкей, по-кошачьи сощурившись. – А у нас тут к гармошке уж гармонист выискался, да повизней тебя! Мы его с собой возьмём, а тебя тут оставим.       Голос у Радкея был довольный и совсем пьяный. Он развалился на крыльце, держа на коленях румяную девку с толстой косой, судя по сходству в лице, сестру гармониста, сидевшего тут же, на ступеньках.       - Чего? – Возмутился Криж, вытянув худую шею.       - А чё слышал.       - Во тебе!       Подойдя к крыльцу, он ткнул Радкею в лицо кукиш, тот лениво отмахнулся, посмеиваясь.       Облокотившись о забор, Бисов наблюдал за ними с улыбкой, понимая, что Радкей лишь специально раззадоривает товарища. Все в отряде считали, что лучшего музыканта, чем Криж, им встретить не доводилось и не доведётся. Играл он на всём подряд: и на гармошке, и на балалайке, и на свирели, притом был самоучкой. И Бисову это казалось чем-то на грани колдовства.       - Ну-ка, вай-ка сюды.       Криж взял у парня гармонь и на мгновение замер с гордым видом, окружённый внимательными взглядами. Затем мехи растянулись, пальцы забегали по клавишам, зазвучала мелодия. Постепенно она ускорялась, и Криж, быстро взглянув на хозяев дома, запел, приплясывая:       «К нам в деревню приезжал       Фасиилка Торок,       Всю скотину перебили –       Ой, как ты нам дорог!»       Бегунец звонко рассмеялся. Они с Окунем под общий хохот закружили по двору, изображая нечто среднее между мазуркой и вальсом, но пьяные головы плохо управляли ногами, и оба они вскоре повалились в грязь.       «Торок наш к народу близок,       Очень я его люблю!       Он с рабочим бражку гонит,       С нами сеет коноплю!» - Подключился к Крижу Бисов, машинально приняв из чьей-то руки бутылку самогона.       Уже успевший отдышаться Окунь пробасил, отряхиваясь:       «Меня выгнал Верхний блок,       Не принял и Нижний –       Не умею я блетанить       У своей Отчизны!»       - Ты-то не умеешь, валет червонный ? – усмехнулся Ваклавич, сидевший на деревянной колоде.       - Да не в жисть! Безгрешный как твой барашек.       Он театрально стукнул кулаком по широкой груди и набожно перекрестился.       - Ха-ха-ха!       «Мужиков царь испугался,       Убежал исподтишки.       А страна без государя       Как гвардеец без башки!» - покружившись на каблуке, запищал Бегунец , склонившись к самому уху Ваклавича и попытался выхватить из его пальцев самокрутку. Тот поморщился и проворчал:       - Точно комар визжит! Заткнись, ухи вянут. Не умеешь, не берись.       Бегунец усмехнулся, затянувшись:       - Так тогда все молчать будут. Чего только меня калишь ?       - Приткнули Ширтона, некому больше петь.       Гармонь протяжно всхлипнула и замолчала, Криж вздохнул:       - Правду бармишь , вот это голосина был! Сколько уж нету его? Месяц что ли?       - Помянем.       Пустив по рукам бутылку самогона, все выпили в скорбном молчании. Нарушил его Ваклавич.       - А в общем-то, бармите, чё хочете, а мне его не жалко. - Сказал он, нахмурившись. – Сам виноват! Выискался бесстрашный…       - Мёртвым нечего бояться, - проговорил Криж, потупив взгляд в землю.       Бисов невольно повёл плечами, от этих слов по телу пробежал холодок. Перед глазами стояло бледное больное лицо Ширтона, искажённое вечной тупой горечью. Лицо ещё живого человека с потухшим взглядом мертвеца. За всю войну Бисов не видел ничего страшнее крепкого взрослого парня, рыдавшего без слёз над изувеченными останками, в которых с трудом угадывалось женское тело. Тогда он зарёкся никогда не возвращаться в свою деревню, потому что он бы точно сошёл с ума, если б нашёл на месте родной избы пепелище и трупы.       Когда Ширтона застрелили на губах его застыла безумная улыбка, должно быть, с бренной земли его забрала душа невесты. Ещё с неделю после его смерти Бисов не мог спать, потому что видел эту улыбку во снах.       - Битка то при нём была, сам достать не схотел, - продолжал Криж, - умаялся, видать.       - Умаялся! – передразнил Ваклавич. – У меня бабу с дитём тоже офицеры пришили, и ничего…       Он со злобой затоптал самокрутку и отвернулся, застыдившись. Бисов заметил, как Ваклавич часто заморгал, смахивая слёзы. Остальные, должно быть, тоже заметили, однако никто не посмеялся над ним, точно так же, как никто не осудил за пренебрежение к покойному…       Бисов впервые задумался, сколько Ваклавичу лет. Никто в отряде этого не знал, он считался стариком по умолчанию, потому что был опытным вором. Потому что усы и виски его светили сединой, хотя на деле ему вряд ли было многим больше сорока.       - Ну, авыло . Распустили сопли! Давай ещё чё-нибудь сыграни, - после недолгой паузы бросил Ваклавич Крижу.       Тот кивнул и вновь принялся за гармонь, однако плясать и дурачиться уже никому не хотелось. Все притихли, поддавшись усталости и действию алкоголя, погрузившись каждый в свои мысли.       - Господи, долго ли ещё будем мыкаться, или уже завтра перегрызём друг дружку? – проговорил Криж негромко, когда Бисов опустился рядом с ним на крыльцо.       - Да лучшее б перегрызли, - мрачно отозвался Гронен, - Не зря говорят, чё зверь умней человека. Зверь зверя любит, тот хоть сразу тюкает, а не так, чёб калекой сделать!       Бегунец, сидевший на ступеньках начинал клевать носом и вскоре совсем задремал. Радкей уединился с молодой хозяйкой. Кто-то изъявил желание порыбачить, кто-то ушёл играть в карты. Бисов курил махорку и гладил маленького ещё безрогого козлёнка, пригревшегося на солнце. Привалившись к Гронену плечом, Криж тянул невнятно и хрипло, роняя на гармошку слёзы:       «Знамя синее –       Лоскут небушка,       Воля матушка       Да добрый конь…»       Выдохнув дым, Бисов ткнул самокрутку ему в губы, давая затянуться.       «Как рвался в жаркий бой,       Как был убит стрелой,       Моею любушке       Пропой, гармонь,» - закончил он, прикрыв глаза.       Рука ослабела, едва не выронив цигарку, и Бисов почувствовал, как Криж осторожно взял её из его пальцев. Гронен пробормотал что-то, но уж и сам не понял, что. Перед глазами замелькали смутные сонные видения, расплывчатые образы того времени, когда жизнь человека ещё имела ценность. Времени, которое кончилось три года назад, казавшиеся теперь вечностью. Образы, по которым он так скучал. Но вдруг всё оборвал резкий оклик.       - Бисов Яцентич!       Гронен невольно вздрогнул и распахнул веки, козлёнок жалобно заблеял.       - Бисов Яцентич!       Вбежавший во двор Иррек поскользнулся на снежной кашице и едва удержался на ногах.       - Чуть сердце не лопнуло, твою душу так! – Сердито проворчал Бисов, утешая разбуженного козлёнка. – Ещё и животинку спужал, не стыдно?       Иррек растерянно поднял острые плечи. Глаза его были испуганно расширены, янтарные зрачки бегали, губы кривились, будто он был готов заплакать.       - Чё стряслось, огуряло ? – Смягчился Бисов.       - Там Вель мужика хлыстом отходил. Ну того, который кричал утром... Сказал, что убьёт! Пойдём!       Голос его дрогнул.       - Тудыть-перетудыть…       Моментально вскочив на ноги, Бисов зашагал следом за Ирреком. Ругань и звуки возни слышались всё отчётливей, и он ускорился, обгоняя своего провожатого. Сначала навстречу Бисову попался потерянный взъерошенный Зайго, по лицу которого тянулась красная полоска от удара хлыстом. Затем он увидел и самих дерущихся. Лёжа на дороге в снегу, мужик хрипел и брыкался, как упавший на спину жук, Вель сидел сверху, наступив ему на грудь коленом. Из уха у него шла кровь – видимо, Ноньян сдался не сразу. Одной рукой Вель держал мужика за горло, а другой замахнулся, чтоб зарубить его. Козырь вцепился в его предплечье, не давая опустить саблю.       - Не дури, Козырина. Не то и тебе квас пущу , падла! – Рычал Вель не своим голосом, изо рта его летела слюна, точно у бешеной собаки.       Подбежав сзади, Бисов со всей силы ударил его ребром кулака по запястью, и Вель невольно ослабил хватку. Вырвав саблю из его разжавшихся пальцев, Козырь отбросил её в сторону. Быстро оглянувшись, Вель зло сверкнул на Бисова налитыми кровью глазами.       - Сука…       Отвлекшись, Вель отпустил горло Ноньяна, и Козырю с Бисовом наконец удалось стащить его с крестьянина, повалив на землю.       - Ты чё творишь, окаём ? Мы не блоковские, крестьян губить.       Бисов поднялся на ноги и отряхнулся.       - Эта гнида полиции капнуть грозилась!       - Пока он капнет, нас уж и след простынет.       - Да он тебя же дьяволом называл!       Вель попытался вырваться и вновь потянулся за саблей.       - Успокойся, дура, - бросил Козырь, удерживая его.       - Вот именно. Отлупил и хватит с его. Клинок тебе для врагов поинтересней сгодится.       Подняв с земли саблю, Бисов передал её Зайго и наклонился к сидевшему на земле крестьянину.       - Жив, чё ли?       Потирая шею, Ноньян ошарашенно посмотрел на него и кивнул.       - Кажись.       - Ну слава Богу, - Бисов помог ему встать, - вот и дуй отсуда…       Когда Вель наконец притих, Козырь позволил ему подняться, и они с Зайго увели его, мокрого, окровавленного, уверяющего, что кого-нибудь он всё равно сегодня зарежет. Проводив их взглядом, Бисов устало выдохнул и подошёл к бледному стоявшему в стороне Ирреку.       - Вот и угомонили… Как есть одержимый, скажи ж?       Иррек затравленно кивнул. Бисов ободряюще улыбнулся, а затем задумался. Вспомнив, как утром Вель грозил рыжему Ноньяну саблей, проговорил, нахмурив брови:       - Ишь, а и впрямь бы убил, ей-ей! Сняголов ! Намарафетится и злобствует… А и энтот виноват сам тоже, упреждали ж не дурить! Не вякал бы, был бы целёхонек… Да ты не полошись из-за них шибко, плюнь да разотри. Пошли лучшее выпьем, а то весь день ты как стукнутый. – Бисов приобнял Иррека за плечи, увлекая его за собой. – Чё стряслось, молодец?       Тот помолчал немного, потом сказал стыдливо:       - Я просто не привык к этому вот всему. Помещик этот, дочки его… У меня до сих пор в ушах визг стоит! Никогда ещё при мне живых людей не убивали.       Он потупил взгляд.       - А мёртвых убивали? – Бисов беззлобно усмехнулся. – Мы людёв и не трогаем. Энто бесы, враги наши. Ты, чё, думаешь, хлыщ энтот добрый был? Думаешь, он меньше нашего сгубил жизней? Оно, могёт быть, и меньше, да только он у невинного люда кровь сосал, а мы сволочей рубим. А баба евоная? Не баба, бестия! Чуть палец не откусила! Мог бы, ещё раз тюкнул бы!       Рукой Бисов изобразил выстрел и тряхнул головой, убирая с лица назойливую прядь. Воспоминания о налёте разгоняли в нём удалой азарт. Он как бы распалял сам себя, чувствуя гордость, точно охотник, рассказывавший о пойманной дичи.       - Может, и так… То есть точно так и есть! Но тебе разве совсем не страшно?       - А чё там бояться? Дело доброе нехристей мочить, да и мы привычные. Чую, война ещё долго продлится, и ты насобачишься.       Вместе они вошли в тот же двор, где прежде дурачились вольничьи, на крыльце уже никого не было.       - Не хочу насобачиться, - чуть слышно вздохнул Иррек.       Губы Бисова тронула умилённая улыбка. Эта короткая простая фраза почему-то поразила его и ужасно растрогала.       - Ишь ты, хоть у кого-то душа осталась… Мы то свои порастеряли, разбоем их выжгло. А ты верно говоришь! Глядишь, Бог тебя за это в Рай пустит.       Бегло осмотревшись, Гронен увидел на крыльце начатую бутылку и, опустившись на ступеньку, подал её Ирреку.       - Бисов Яцентич! Ты веруешь в Бога?       Иррек удивлённо поднял брови.       - Конечно, как мамка с батей научили! А как не веровать? В стране незнамо чё творится, а я жив, здоров, не калека. Энто как, если не крестик охраняет?       Иррек рассмеялся и, сделав глоток, тут же закашлялся. Хлопая его по спине, Бисов сказал с лёгкой обидой:       - Ну, ну! Ничё вы, городские, не знаете в жизни. Смейся-смейся, а через Бога мы войну и победим. Будет у нас всё как в энтой… в «Теории нового мира».       - Виреха? – оживился Иррек.       Нахмурившись, Бисов потёр лоб, вспоминая, а затем кивнул.       - Ага, евоная, кажись… А ты читал, чё ли?       - Если б! Запрещёнка же.       - А мне в деревне ещё один ссыльный читал. Учёный человек, между прочим! Энтот вот… Вирех балакает там, чё в энтом новом мире, теорию которого он придумал, там все по-правильному будут жить. Потому чё господ не будет, подчистят чертей! Выбросят вместе с ихней властью как драный лапоть, и дело с концом и конец на дело. А опираться все будут на общую са-мо-со-знательность, - произнёс он по слогам, - и на энтот… душу его так! Любовь к людям в общем.       - Гуманизм? – подсказал Иррек.       Бисов пожал плечами.       - Могёт быть, по-умному там как-то было. Но верно! Я тоды так и не понял, чё энто за самознательность, но для себя назвал совестью. Потом ещё в тюрьме я сидел с одним умным. Тож балакал много об энтом, - он горько усмехнулся, - а потом к стрельнутым сбёг, гадюка! Ну да хрен с ним, на том свете причтётся… Так вот, этнтот балакал, чё воля она внутри у кажного. А власть её подавляет, потому чё чем больше воли в человеке, тем больше в нём силы. О как! Тоды значить самый сильный тот, у кого воли много, совесть и к людям любовь. Выходит, мы самые сильные! У царистов и стрельнутых совести ж нету, да и людёв им любить не полагается. Энти только за своих пекутся. У них власть в руках. А властвовать над человеком значить волю в нём убивать, считай, живого резать. Энто грешней человекоубийства. Бога нету с ними, креста на них нету! А знаешь, где Бог?       Иррек, внимательнее всмотрелся в лицо Бисова и мотнул головой.       - Здеся и здеся.       Бисов ткнул его в грудь и, вынув из-под косоворотки крестик, зажал его в кулаке.       - С нами он, с народом, с людями. А значить за нами победа, значить мы верно всё делаем. Человеколюбец велит нам душою жертвовать, бесов мочить, чтоб людям дышать не мешали, мы и исполняем. Раз надоть тюкать, значить будем тюкать! Всех затюкаем во благо гиманизмы!       Бисов в сердцах ударил кулаком по крыльцу и умолк, рассмеявшись. Иррек слушал его, не шевелясь и затаив дыхание. Его умные глаза горели таким восторгом, что Бисов даже смутился.       - Ты не подумай, чё пьяный мужик тебя поучает, - сказал он после недолгой паузы, - хотя мы, могёт быть, побольше вашего знаем… а, могёт быть, и нет! Ладно, давай выпьем за энту твою гиманизму и хорош трепаться, а то уж сам, чё мелю, не знаю, в сон меня клонит…       Словно в подтверждение Бисов широко зевнул, а затем добавил:       - А всё ж таки и ты убивать привыкнешь. Дело наше нехитрое, а благое.