* * *
С ним многие хотели говорить: о прыжке, о Волнах, о нём самом, о его так называемых друзьях (они тут всех их, от Маэдроса до Курво, склонны были считать только друзьями, не роднёй, и даже о Феанаро нет-нет да осведомлялись: а что, он точно им отец? Он правда их растил?). Да, с Финдэ многие хотели говорить и ещё больше хотели просто на него смотреть; но вот чтоб попросили кого-то навестить — это впервые. — Я ему друг, — буркнул большой, румяный человек. Он смотрел в землю, не в лицо. — Я ему друг. А он… а ему плохо, вот что. Можно я вас к нему отвезу? Звали человека Павел, Пашка. Здесь ведь редко кому-то было плохо. Злились — да, сердились — да, впадали в азарт — ещё как; но не теряли радость и покой по-настоящему. Ненадолго. Редко. А кто терял — те, верно, были на других планетах, он пока толком и не видел никого несчастного. Кроме, допустим, Роберта, но тот-то славно спелся с Феанаро. А тут… — Что с ним случилось? С другом. — Понимаете, он работал… на другой планете. И… в общем, устал. Отчаялся. Не знаю я, как объяснить! Вот вы представьте — ищете вы своего друга, находите, а вокруг него люди… как траву раньше косили. Нет, Финдэ понимал, конечно, что у любой истории есть своё горе, у любого мира. И всё-таки как странно всё сплетается. — И он всё время улыбается, — сказал Пашка, — всем рад. Не спорит совсем. А ведь это ненормально, когда взрослому человеку не с чем спорить! Он ведь раньше… А сейчас вовсе замолк. Ладно! Вы поможете? Что там раньше, Финдэ нарочно не выяснял — нечестно, если собираешься с кем-то знакомиться, узнавать о нём больше, чем он знает о тебе. Финдэ ведь целителем не был. Поговорить мог, верно, — если ещё его самого захотели бы видеть. Вот только имя уточнил заранее — Антон. Тут было очень тихо. Земляника, сосны. Он ведь помнил такую тишину. От горя иногда душа становится лёгкая-лёгкая, прозрачная-прозрачная. Всё здесь было таким прозрачным. Финдэ как будто шёл — и узнавал. Он будто уже был здесь. Не физически, конечно. Просто очень легко оказалось звучать со здешним горем в лад. Он помнил это очень хорошо — либо тебя почти что нет, ты почти превратился в свет, о котором так мечтал, по которому так соскучился, — либо ты в темноте. Ты вернулся домой, но дом не тот. Или ты сам не тот. Или всё вместе. А потом на поляну вышел человек. Высокий. Грустный. Был слегка похож на Берена. И тут дело не в цвете глаз, не в форме рук, ни в чём. Просто это заметно — когда у человека ничего не осталось. И у Берена ведь на пепелище тогда взлетела новая надежда, яркая и отчаянная. А у этого — тишина. Сосны и солнце. — Здравствуйте, — сказал человек. — Я вас не знаю, верно? Уж явно вы не Александр Васильевич. И не Пашка. И на Анку, простите, не похожи ну никак. Сначала они думали, не остаться ли Пашке тоже. Но что бы тот сказал? «Посмотри, кого я тебе привёл, он совсем не отсюда, тебе будет интересно?» Тому и так как будто было стыдно, что он выдал чужую тайну, пусть и из благих намерений. — Точно, — сказал Финрод, — не знаете. Я Артафиндэ. — Имя-то какое. — А что? Имя как имя. — Откуда вы такой… Тоже врач, что ли? К нему, наверное, уже очень много присылали разных целителей — он смотрел прямо, хмуро. Как будто ему очень много доставалось слов: и тех, которыми пытаются встряхнуть, и тех, которыми задеть, и похожих на холодные ладони на горячий лоб. Только стрелы не задевали, а ладони не касались. Как будто он существовал отдельно ото всех. Сам себя запер. Или будто его слова до этого тоже ни до кого не долетали. — Нет, — сказал Финдэ, — гость. Может, слегка назойливый. Вот же, смотри же — у меня ничего нет. Я не хочу тебя переделывать. Хочешь стыть в горечи — стынь. У тебя же, кажется, плечи закаменели так, что не размять за раз. Что же ты на себе несёшь. С чем ты столкнулся. — А, — сказал человек, — ну ладно. Я Антон. Вы на картину похожи, знаете? Там, в старом храме… Только где теперь они все. — Спасибо. Обожжённый, опалённый. Наверное, раньше он как-то забывался — или ему помогали. Может, раньше ни с кем он и не спорил, а сейчас дрался будто бы даже с самим собой. Весь напружинился. За шкирку себя держал. Финдэ сказал: — Кричать хочется, да? А вы молчите. — Да вам-то откуда знать? Всё-таки врач, а ещё притворяетесь. Нехорошо. Финдэ сел на траву. Вот Кано мог бы сейчас заиграть, и разговор бы пошёл легче, но Кано к чужим пропастям не приближался без нужды. Это Финдэ всё тянуло. Майтимо тоже мог бы помолчать как следует. Шершавое, неуютное молчание — он в первой жизни хорошо умел такое делить. А иногда и сам создавал. Финдэ… Вот Финдэ сделал вовсе глупость. Сказал: — Вы знаете, в первой жизни меня загрыз волк. Я его, впрочем, тоже придушил. Так и сцепились. Мне потом тоже не хотелось разговаривать. Не когда вышел — там-то он сперва так радовался. А между. Между — вовсе не хотелось. Антон хмыкнул и сел рядом, пока — на корточки. — Это что же теперь, они всех сумасшедших решили сюда слать? Не одного меня, да? То целитель, то сумасшедший. Гордись, Финдэ. Сказал: — Мы прилетели через Пустоту. У нас многое иначе, чем у вас, а кое-что, наоборот, очень похоже. Меня пригласил ваш друг. Вы не обидитесь? Антон как будто бы не замечал, что так сидеть неудобно. Не качался с пятки на носок, не вставал размяться, не менял позы — всё сидел на корточках. Как будто бы и собственное тело ему теперь казалось ненужным, чужим. Неправильным. — Через Пустоту? Сами к нам? В гости? Он не хотел, чтоб его отвлекали. Не хотел интересоваться ничем вообще. Это ещё… да, точно. Как-то так выглядят люди, у которых всё время что-нибудь болит. И всё-таки он сел как следует. Вытянул ноги. Сам как будто не заметил. — Что, прямо так, открыто прилетели? С переводчиками? А для чего? Помочь? Как хорошо, что он начал разговаривать. Финдэ ответил горячо: — Да нет же! Познакомиться. Мы же совсем не знали, куда прилетим. — О! Первый контакт. Это вам повезло, что вы у нас. Это вам повезло, что вы не прилетели, скажем, на… Он закашлялся. Глаза тёмные и пустые. — Не прилетели куда? Нам повезло, что мы не прилетели куда? Ему, наверное, снятся кошмары. Или ничего не снится. Или он почти не спит. Финдэ вдруг будто наяву увидел все эти споры: «Ну пей ты что-нибудь, если уснуть не можешь, пей, дурак, что теперь, не жить совсем?» И в ответ что-нибудь вроде: «Ничего я пить не стану». Кто-то сражается с горем, а кто-то с виной, а кто-то со стыдом, только ведь чернота одна и та же. А кто-то к стыду повернулся грудью. Ешь меня всего. — Вам рассказать? Нет, правда? Почему нет… А то ведь я могу, да вы расстроитесь. — Я не расстроюсь. Я и сам смотрел не только на свет. Антон уставился изумлённо — и расхохотался. Наверное, он долго не смеялся до того. Намо, когда его нашли, ведь тоже со смеха начал. А Антон еле говорил, и всё равно то ли жаловался, то ли пытался издеваться, и всё это — сквозь смех: — Вот же ведь — прилетели! Утешают! И что, потом тоже скажете, что это всё легенды? Будут какие-нибудь… златовласые, неприступные!.. Глаза горят! На чём вы с неба-то спускаетесь? Тоже на колесницах?.. Так это, знаете ли, уже прошлый век! А платкам, платкам носовым вы нас научите? Это ведь то, о чём рассказывал Леонид — и то, чему так возмутился Феанаро. Тут же начал делать по-своему. Кого-то отправляют в чужую черноту и разрешают смотреть, а помочь не разрешают. Или почти не разрешают. И получается, что день за днём и год за годом кто-то пытается или переделать мир, а это невозможно, или не сдать миру себя. А это тоже сложно. Антон уже не смеялся, а задыхался. Финдэ сказал: — Но мы ведь не скрываемся, мы и не думали. Мы хотели всё узнать, и чтобы вы узнали о нас. — Голос у вас… вас где-то петь учили, да? Теперь Антон дышал спокойно. Сам себя остановил. О, нет, он не держал себя за шкирку, — он себя за неё волок. Тащил. Не слушая. — Я очень люблю и играть, и петь. Но я не специально стараюсь вас расположить к себе, Антон. Просто сходное горе иногда притягивает. — Сходное горе? Вы что, тоже тащились по крови и грязи? Да ну бросьте. Быть не может, чтоб вы кого-нибудь когда-нибудь убили. Волка — ладно, в волка, пожалуй, поверю, но чтоб человека… Какая разница пока что — люди или эльдар, он ведь имеет в виду – равного себе, не зверя. И что тут сказать. — Я — нет, не убивал. Но мои родственники и друзья оступались не раз. — И что? Вы их тоже начинали вот так по стеночке обходить, да? Аккуратно обходить… Мол, непонятно, что с вами случилось, никогда же такому не учили, ничто не предвещало… Бросьте. Жалеть меня не нужно, боги вы там или кто. — Не боги вовсе. И не думал. За кого вы мстили? — Девушку, — Антон отвернулся, — за Киру. И за всех. Да вы не поймёте. Ещё как пойму — ведь про месть-то угадал. Как же они… не ведающие зла, да? Но если зла не ведаешь — ничем ему не ответишь. А если даже и хотел бы ответить, да руки связаны… — Это пытка бессилием, — сказал вместо всего, — я знаю мало таких, кто бы её выдержал. А в вашем случае пытали не враги. — Вот я и говорю: всё-то у нас по-вашему будет не так… Что там у вас, вообще не умеют злиться? Может, там и смерти нет? А? Что там говорят ваши системы? Теории на каждый случай у вас есть? На каком мы сейчас этапе, ну, если по-вашему? — Но песня ведь у всех своя. Своя история. Как вообще можно сравнивать две разные планеты. — Шутите, что ли? У истории один путь. Все так говорят. Да только вот одна планета… Слушайте, а может, они и правда такие одни? Может, ни с кем так больше никогда не будет? Может, это сбой какой-то? А может… Он запустил руки себе в волосы. Если бы Финдэ был целителем, он бы, пожалуй, сейчас всё-таки погрузил Антона в сон. Но Финдэ был гость. Жаль, что Валар пока что слышат редко — можно было бы попросить дождя, Антон отвлёкся бы. — Сотни, сотни людей… Топтали, резали… Мне надо было сразу её забирать, и Уно, — всех… Вот что б вам было туда опуститься! К нам-то для чего, ну? Финдэ слушал. — Ну забрал бы… А сколько их таких осталось бы? А переделывать… короткое дыхание… но Кира! Обещал же, говорил же, сволочь, дурак… «Не бойся, маленькая»! Вот, доутешался. Вы-то волка душили, а я что? Наружу выпустил. — И что теперь? Боитесь сами себя, верно? — Я себя ненавижу. А главное знаешь что?.. Финдэ и переспрашивать не стал — смотрел и слушал. — А главное — я же мог раньше… я же столько всего мог. Да, устранить, физически!.. И устранил бы! А меня же никто здесь не поймёт. Никто, никуда… а это ведь живые люди были! Что я, разбирал, кого бью? Нет, гость, я ничего не разбирал, я вообще ничего не думал, просто шёл и резал. Иначе бы… — Это пытка, — сказал Финдэ ещё раз. — Смотреть, как мучают другого, и не мочь ответить. — Мучают! Как убивают — не хочешь? — Не хочу. Когда-то видел. Золотистая тишина как будто растворялась, уходила взвесью. Остался человек. Мокрый от пота, ни слезинки не проливший, и всё-таки — он разговаривал и злился. Он спорил. Финдэ протянул ему фляжку с водой.* * *
— Вы забыли отца?.. — Он сам решил остаться. — Вы забыли отца на какой-то там дурацкой ничего толком не умеющей планете и теперь думаете, что мы вас не пошлём за ним обратно?! — Как будто мы могли возражать. Ты что, не помнишь, что когда отец решает, его уже не сдвинуть? — Что-то в наши последние встречах он не казался таким уж несгиба... Тьфу ты! Несдвигаемым. Вы могли просто за руку отвести его обратно на корабль, он бы и слова не сказал. — Ну и зачем тебе такой отец? Бушевали, конечно, Питьо с Тэльво, и бушевали наполовину восхищённо, наполовину правда пребывая в ужасе. А последнее спросил Морьо. Он в этот раз пришёл последним и повторил: — Ну и зачем тебе такой отец? Который на всё соглашался. Радоваться надо, что он опять чем-то горит. Да пусть бы хоть морковку остался сажать — я слова бы не сказал. А он, к тому же... Это была бы самая эмоционально насыщенная морковка на свете.