Последний король нолдор

Шел сто шестнадцатый год от пленения Моргота, и больше полусотни лет прошло от переселения людей в Дареную землю и ухода на восток всех тех людских семей, кто не пожелал пересекать море. Серая Гавань уже строилась, и выжившие нолдор после пяти сотен лет войны и обороны заново вспоминали, как можно просто жить. — Я хочу видеть тебя рядом, своим помощником и советником, родич, — говорил ему король Эрейнион — дядя на две сотни лет старше него и смотрящийся его младшим братом. — Я берегу для тебя землю на склоне холма с видом на залив и вблизи моего дома. Бери всех, кого хочешь и приезжай строить дом. — Половина моих спутников — нолдор из отрядов сыновей Феанора, — ответил ему тогда Элронд. — Примет ли их город, где фалатрим больше, чем нолдор, примерно вдвое? — А кто вторая половина? — спросил тогда Эрейнион. — Гондолинцы Эарендиля и синдар Эльвинг, что ушли с Маэдросом вслед за нами. — Город смирится. Может быть, не сразу. Но они поймут тебя. По правде говоря, Элронду тяжело было оставлять их с братом дом. Пусть даже в последние годы перед отплытием Элероссэ там почти не жил, стараясь успевать везде и ночуя на прибрежных верфях и прямо на палубах кораблей. И все же память о нем в этом деревянном доме ещё была жива. Дом и построен-то был из того же дерева, что корабли, — из пущенного под топор и уходящего под воду Леса-между-Рек... Казалось, Элронд, как полуэльф, должен был по-людски быстро привыкнуть к новой жизни. А он просыпался, смотрел с холма на бывший берег долины Гэлиона, ставший теперь морским, и все удивлялся. Тому, что закончилась война, что шла всю его жизнь. Тому, что идёт время, а на его лице не прибавляется возраста. Тому, что единственные смертные во всем бывшем Оссирианде — это несколько детей и внуков его спутников. Знанию того, что он, который много лет не знал, доживёт ли до вечера, однажды увидит их, смертных верных, старость и смерть... и не лучше ли отослать их в поселения оставшихся аданов за горами, чтобы не терять на глазах ещё и их? Интересно, думал он нередко, боится ли этого Элероссэ? Хотя Эонвэ обещал его народу долгую жизнь в безопасной земле, без болезней и бедствий... Возможно, Элероссэ стал храбрее него, не боясь их терять снова и снова. Или ему проще жить с мыслью, что однажды он отправится следом за ними? Элронд знал, что тоже отправится за теми, кто стал его народом. И не спешил. Может быть, я становлюсь эльфом и перестаю торопиться, думал он, прогуливаясь по дикому саду и по берегу моря на закате, когда лучше всего видна Звезда. Говорят, ты тоже стал эльфом, отец. Рад ли ты этому? Вот на закате его тогда посланник от нандор и нашел. Юноша первой сотни лет, их ещё звали «дети зыбкой земли», он приехал верхом на лошади, босой и одетый в одни штаны, чтобы рассказать: на севере бродячие нандор подобрали безумца на берегу моря, лицом и высоким ростом похожего на нолдо. Он никого не узнает, и только разговаривает с кем-то невидимым, или поет на нолдорском старом языке, которого нандор никогда не знали. А ещё он называет имена мертвых безумцев, но иногда он называет и лорда Элронда, хоть и искажает его имя, но опознать можно... может быть, тот сможет ему помочь? Тогда ещё полночь не настала, а Элронд уже собрал самых лёгких на подъем спутников — и кто бы удивился, что это были нолдор из бывших верных феанариони — и выехал на север, везя в седельных сумках снадобья, которыми поили бывших морготовых пленных, чтобы облегчить кошмары. Он не знал, тогда, кого из двоих увидит, а главное, чего больше хочет — обнять выжившего или оторвать ему голову за все сотворенное. Вот только лечить его все равно сперва придется! Три дня они гнали лошадей вдоль молодого берега на север, пересекая вброд реки и перебираясь порой через незаплывшие ещё трещины в земле. И на стоянку бродячих нандор на берегу Аскара прибыли тоже на закате. Здесь горели костры на холме, и гостей встретили без страха — даже сторожей не выставили! — Какие вы беспечные, — сказал хмуро Андо, назначивший сам себя старшим в охране Элронда. — Какой ты суровый, нолдо! Война сто лет как закончилась, отдохни! — отозвались со смехом две девы с каштановыми косами. Одна носила браслеты и кольца, у другой руки были свободны, и она с улыбкой смотрела на поднимающихся на холм вооруженных всадников. Без испуга, с весёлым любопытством приглядываясь к лицам. И у Элронда вдруг ещё немного дрогнуло и разжалось что-то в груди. Война закончилась. Снова нандор без страха танцуют и поют на этих землях... И не зря все чаще называют они бывший Оссирианд Землёй песен, Линдон... — Ты привел его? — спросил кто-то. — Да, — гордо сказал молодой Эрет, — я нашел лорда Элронда! Сперва ему поднесли мех с берёзовым соком, потом предложили мясо и лепешки, но он торопился. И вот их провели сквозь лагерь, мимо нескольких костров, и возле дальнего кто-то сидел на бревне спиной к огню, неотрывно глядя в море. Седые, безнадежно спутанные волосы падали ему на спину, и в них мешались ещё совсем темные, даже черные пряди. Не Маэдрос, сказал себе Элронд. Подошёл, присел рядом, заглянул в лицо. Не узнал. Разумом он понимал, кого должен увидеть, а глаза отказывались узнавать. Вот это обожжённое солнцем, обтянутое кожей обветренное лицо, словно состаренное многими годами, запавшие покрасневшие глаза, седина даже в бровях — это он? Его воспитатель? Сын Феанора? Этот ходячий остов в истлевших тряпках, похожий на узника из подземелий Тангородрим? Остальные тоже не узнали его сперва. Ни Андо, ни Лайнен, ни Вилиндо, ни широкоплечий Беллас. Потом Вилиндо переменился в лице, тихо встряхнул сидящего за плечо и прошептал: — Кано... Макалаурэ? Казалось, его не слышат. — А он не отвечает никому, — пояснила все та же любопытная дева. Улыбнулась Андо. — Говорит, если сам захочет, да все на вашем языке. Поет на двух, да вперемешку. Ест, если дают, а не дают, не ест. Воду пьет, не разбирая, морскую или пресную. Иногда уйти порывается, но мы обратно приводим, жаль его, пропадет ведь. Элронд смотрел, подмечая, что туника бродяги уцелела, потому что из хорошей выделанной кожи, и ещё видны местами, следы тиснения, что обрывки рубахи когда-то были красными, что истертые и просоленные штаны вовсе короткие, словно отдали бродяге вещь не по росту, что пояс на нем тяжелый, воинский, и даже бляхи уцелели, а оружия никакого нет, и что обе руки наскоро перемотаны обрывками грязной ткани в бурых и жёлтых пятнах... — Спасибо тебе, добрая нандэ, — сказал он, присаживаясь рядом с бродягой. Взял худую костистую руку в свои и начал разматывать тряпье. — Мы заберём его с собой, и я попробую исцелить его. — Это твой родич? — спросила девушка у Андэ, считая его, должно быть, за главного. — Это мой командир, — сказал тот грустно. — Кажется. — Это он, — сказал Элронд. — Принесите мою лекарскую сумку. Ожог на левой руке бродяги казался совсем недавним, и расползался по всей ладони, словно клеймо. Тот вздрогнул от боли, когда Элронд очистил края ожога кусочком ткани, смоченной мируворэ, а затем промыл им рану. Смертный давно умер бы от такой небрежности и грязи, рука бы загнила и убила его. — Майтимо... — хриплый тихий голос тоже был едва узнаваем. — Он так обжигал меня, Майтимо... Не смотри. Только не обижайся... Я завидую твоей железной руке... — Я Элерондо, — сказал он. — Посмотри на меня. Маглор глядел мимо и сквозь него. На мгновение он собрался и посмотрел прямо, но почти сразу взгляд его рассеялся и упёрся в темное предночное море и Звезду над ним. Сердце сжалось от жалости на мгновение. Затем Элронд вернул себя к привычному делу и развязал тряпку на правой ладони. Здесь ожог оказался меньше и не такой глубокий, словно правую руку старались беречь. По краям ожога здесь Элронд увидел слабые следы заживления, и ощутил прилив надежды. — Думаю, хотя бы с этим я справлюсь, — сказал он вслух. — Может быть, не сразу, но я постараюсь. Что делать с твоей бедной головой, я ещё не знаю, зато догадываюсь, у кого спросить совета. Не знаю, правда, захочет ли она помочь. Но это моя забота ее уговорить. Очистив ожог, он взял правую руку Маглора в ладони и замолчал, прикрыв глаза. От ожога веяло странным жаром, словно раскалённый камень ещё был прямо здесь, хотя где он оказался на самом деле — знает один Всеотец. — Оставайтесь, — донёсся словно издалека голос нандорской девушки. — Мы разведем для вас костер, поделимся ужином и споём новые песни. — Останемся, — ответил ей Андо. — Мы больше не спешим. Да уж, подумал Элронд, спешить здесь некуда. Работы будет — непаханое поле. Такое, заваленное горелыми обломками. Он сосредоточился и запел тихо-тихо о холоде воды, уносящем жар и боль.