вулканический

когда время переступает за полночь, а мир выворачивается наизнанку, Джисон цепляет за руку и позволяет прислониться к себе спиной. на тонкой, как нить паутины, границе дней грусть становится радостью, а одиночество — исцелением. во вселенной, сотканной из осколков битых сердец и множества сожалений, Джисон слишком долго искал свой дом. поначалу пришелец, теперь — любимый и влюбленный, истинный и настоящий... внеземной в чужом мире, который сделал своим. в его комнате темно, лишь свет от ноутбука на постели освещает линии пальцев, когда он сжимает ладонь и прислоняет к себе... лопатками ощущается его грудь, и каждый вздох откликается внутри. колебания космоса пронизывают каждый удар его сердца, движение и касание — и Джисон шепчет о четырнадцатом сентября, о благодарности и о стене, на которую смог опереться. столько лет один, чужой среди своих, потерянный и заблудший, наконец дошел до черты, когда ему не нужно стараться, чтобы быть ценным и признанным. и в этой вселенной среди всех прочих Джисону больше не хочется сбегать. он закрывает глаза, кладет подбородок на плечо и прижимается щекой к шее. кончики волос легонько щекочут кожу, пока он, проглатывая чрезмерно искренние слова, шёпотом обещает написать песню. это будет подарок, похожий на кусочек души; это будет признание в любви, собранное в стихи, точно цветы — в букет. это будут его обнаженные чувства, болезненно выкрученные на максимум, — и Джисон обещает, что его благодарность сильнее страха открыться всему миру. возможно, он бы оставил эту лирику при себе — она бы вечно покоилась среди бесчисленных черновиков, — или прошептал ее, как стихи, однажды ночью в своей комнате с приглушённым светом... или размазал эти слова по губам, когда гласные его имени дрожат в горле, словно струны скрипки. возможно, это был бы секрет, разделенный на двоих. но когда время переступает за полночь, под оскольчатыми ребрами просыпается откровенность, — тяжёлая, горькая на вкус, — и внезапно Джисону хочется публично признаться в чувствах, чтобы о них шептала сама вселенная. пускай она, слепая к горю, наконец прозреет к счастью. пускай эта песня трепещет под сердцами сотен — нет, тысяч — людей, эхом отзывается на всех континентах. пускай. и сколько бы Джисон ни кричал раньше, его голос пропадал в гуле земли, — но сейчас его шёпот кажется громче двигателя космического корабля. его слышат. Джисон замолкает и прижимается крепче. от него пахнет исчезающим парфюмом, нанесённым ещё с утра, теплом и серединой сентября. а ещё — ночной откровенностью и песней, в строчки которой вшито дорогое ему имя. пришелец среди людей наконец нашел стену, на которую может опереться... и разбился о поверхность планеты, став просто человеком.