Сияние
25 марта 2024 г. в 23:12
Примечания:
Предположим, что в пятой главе Комаэда знал истинную личность предателя.
Проиграю, но мне честно не страшно Нет сохранений, но готов рискнуть я всем, что есть Так что сыграем в видеоигры, сыграем в видеоигры Мы играем уже столько лет, но финиш не видно...
Реальный мир, как и обещалось, являл собой серое, недружелюбное нечто, пытающееся высосать из полумёртвых после симуляции существ все соки и поскорее отправить измождённые тела в ящик. Каждый шаг, сделанный не по указке Фонда — риск, а сделанный в соответствии с требованиями начальства — испытание. Бесконечные будни работы в седьмом отделе слились воедино: ни один случай не будоражил, не разрезал поблекшую жизнь красками и эмоциями. Бывшие одноклассники уверенно сторонились друг друга — занятость в разных дивизиях позволяла это делать с практически несменным успехом, — а личности-исключения из этого правила легко было сосчитать по пальцам одной руки. Строгие запреты, чёткие указания и никаких отклонений от протоколов, монотонная рутина, полное отсутствие взаимопонимания и солидарности. Комаэда не хотел бы разбрасываться словом «скука», не хотел бы уподобляться кое-кому, но под описание нынешнего их бытия действительно прекрасно подходило. Всё было до тошноты предсказуемо, и для этого вердикта не нужно было подсаживать инородные Таланты в свою полусгнившую голову. А потом организация решила прыгнуть с места в карьер, добраться до апогея идиотизма в одно решение. Пытаться сплотить тех, кто уже в полной мере прознал о грехах друг друга — та ещё затея. Фонд ведь заведомо понимал, что это абсурдно, только вот несуразных попыток всё равно не оставил: играл в добродетель, на корню «пресекал» конфликты, по факту лишь отсрачивая их, и пытался делать всё, чтобы бывшие Осколки не попереубивали друг друга уже взаправду. Комаэда предвзято кривился на все нравоучения на специфических тренинговых встречах, цокал языком и бубнил что-то в духе «Какая нелепость». Все раздражённо вздыхали, но отвечать на циничные комментарии не спешили — обсудить за глаза проще, чем вмазать прямо на месте, потому как тогда можно обойтись без очередной долгоиграющей лекции со стороны неравнодушной организации. Такие великолепные решения нужно было ещё уметь принимать. Да, их распределили в разные отделы, но оставили ходить под руководством одного и того же человека, Наэги, а это могло означать лишь одно: пересекаться они будут по воле начальника нежелательно часто. Психологические факторы никто в расчёт не взял. Видимо, на фоне более масштабных проблем казалось глупостью страдать из-за банальной невозможности держать зрительный контакт с некоторыми лицами. Всех заставили прикинуться простившими и отпустившими. Никогда не знавшими боли, не видевшими лиц своих убийц за секунду до сопровождающей смерть тьмы, не помнящими причин, по которым именно их выбрали своей целью запятнанные. Но себя не обманешь — не в таком вопросе. Убийства не прощаются. Ложь не прощается. Омерзительное поведение не прощается. Все, на радость Фонду, делали вид, что это не так, и лишь у одного Нагито хватало совести придерживаться своих прежних взглядов. Лицемерить смысла он не видел: здешнее общество ему практически до натуральной тошноты стало противно ещё в симуляции, а должность несуразного приложения к остальной «команде» закрепилась за ним ещё раньше — не привыкать зваться разочарованием группы, её балластом. В своих убеждениях он оказался явно не одинок, да только «единомышленникам» заявлять об этом в открытую было невыгодно. Затесаться в отвергнутых, тем самым оказаться в одной лодке с Везунчиком — увольте! В отдельно взятых случаях жертвы к своим убийцам относились с большей лояльностью, чем Осколки — к Комаэде. Так уж повелось. Почему-то в этих кругах принято было считать, что попытка косвенного убийства своих «товарищей» — деяние похуже всемирной кровавой бани. Зло во благо осудили те, у кого кровь заляпала даже плечи, что там локти. Занятно. В конце убийственной игры немногочисленные выжившие ненавязчиво прощупывали почву в отношениях с другими, наблюдали за их реакциями на безрассудные, порой особенно жестокие действия — проверяли, как глубоко им могут позволить пасть, при этом дав достичь финиша. Нанами не спешила занять в этом вопросе первенство: уверенно держала лицо, не давала никому повода посмотреть на неё косо и в целом вела себя так, словно для неё конец не очевиден. Комаэда баловался с судьбой: без стеснения топил свою репутацию, будучи готовым утопиться следом за ней в буквальном смысле, язвил, хамил, отворачивался ото всех, лишь бы довести всё загаданное до ума. Для Комаэды тот проигрыш был совсем не поражением, а возможностью искупить свои грехи и подвергнуть других той же участи, хотят они того или нет. Никто не хотел каяться, хотя была масса причин для этого. В таком случае единственным вариантом оставалась смерть — лишь она могла стать катализатором изменений, которые в конечном итоге приведут к победе истинного света. Они были звеньями одной цепи, нескончаемо лязгающей о бытие мира с противным, устрашающим всех звуком. Заржавеет один — другие подхватят коррозию. Умрёт один — следом отправятся остальные. Конкретно ему позволить себе проиграть было совершенно нестрашно — его так называемая «сторона» была пятном на всём людском роде, и пожертвовать своей жизнью ради того, чтобы её погубить с концами — не самая высокая из всех возможных цен. В этом варианте он проигрывал косвенно, ведь считал, что заслуживает этого. В его системе ценностей Абсолютное Добро всегда побеждает любое зло. В его мировоззрение, в его рамки, не вписывался вариант торжества Отчаяния — их торжества. Среди них, с ног до головы покрытых позором страшнейших преступлений, было лишь одно исключение. Нанами. Чиаки сияла всегда. Во время их обучения, незадолго до грандиозного глобального ужаса, внутри симуляции и, признаться честно, посмертно, в его памяти и сердце. Сияла ярче кого бы то ни было по отдельности, сияла ярче всех вместе взятых. В её надежде Комаэда был непреклонно уверен. На всякий случай попросил что-то выше его сил передать всё везение, что останется у него после того, как разобьётся нужная противопожарная граната, именно Нанами — девушке, единственной из запертых в компьютерном мире, заслужившей победы и покоя. Его удача изжила себя на все сто процентов. Выжала всё. Талант уничтожил сосуд. Сосуд, собственно, против особо не был. Был рад подставиться. Был готов заплатить любую цену за то, чтобы всё сложилось в соответствии с его представлениями. Нагито с широким размахом руки разбрасывался своей жалкой короткой жизнью, играя в великодушие со своими предложениями отдать её на растерзание даже первому встречному во имя его надежды, словно она действительно имела хоть сколько-нибудь не смехотворную важность. Удача же прекрасно чувствовала этот блеф, понимала, что это недолгое, полное нездоровых идей и совпадений существование и яйца выеденного не стоит, что его непременно недостаточно для соблюдения баланса, а потому потребовала взамен глобального проигрыша. Везенье, любезно улыбаясь, подавало ему руку в важных мелочах — насколько вообще мелочами могут зваться детали чётко расписанного в голове
