Мастер и Маргарита. Панк версия.

Если перенестись из Москвы в Санкт-Петербург, если переместиться из сороковых в девяностые, если Патриаршие пруды заменить на Адмиралтейский парк — пред нами предстанут герои Булгакова. Оживут Мастер и Маргарита. Несчастные, потерянные, но любящие друг друга всем сердцем. Революция, борьба, преданность и принципы. Он — непризнанный гений-революционер. Она — отважная и страстная муза, готовая ради него прислуживать самому Дьяволу. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: это навсегда. Душевная мозаика сложена, а в голове находятся ответы на самые сложные вопросы. Необъяснимо, но так, как должно быть. «Она несла в руках отвратительные, тревожные жёлтые цветы. Чёрт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчётливо выделялись на чёрном её весеннем пальто. И меня поразила не столько её красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!» Она любила закрываться с ним в мастерской и часами слушать его музыку, напоминающую исповедь одинокого скитальца. Грубые пальцы умело справлялись с тонкими струнами, а сосредоточенный взгляд скользил по инструменту, изредка устремляясь на неё, Фису, сидящую в самом центре комнаты. Крючкова поджимала под себя ноги, обложенная подушками, закрывала глаза и, поймав мотив, тихо тянула гласные, сливаясь с прекрасной мелодией в единое целое. Они молчали часами, а музыка заполняла каждую клеточку души, если таковая по замыслу Божьему имеется. Разговоры, слова, интонации — это всё казалось таким низменным, ненужным, мешающим. Закончив играть, он закуривал. Это была сигарета молчания. Традиция. Мягкий выход из погружения. Миша курил и смотрел на свою Музу, всё ещё покачивающуюся в такт последней проигранной мелодии. Она чувствовала на себе его взгляд, улыбалась, но не нарушала тишины. «Ты гений». Блеск в её глазах выдавал каждую испытываемую эмоцию. Она подползала ближе, усаживалась в его ногах, брала широкую ладонь в свои руки и целовала. Целовала до тех пор, пока эйфория, похожая на наркотическую, не отпускала до конца. Анфиса любила Горшенёва, а он любил Анфису. И музыку. «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож! Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя». Анфиса часто говорила о прошлых жизнях, фантазируя кем они могли быть, чем могли заниматься, в какой именно момент их пути пересекались. Она тёмными ночами смотрела на звёзды, показывала на одну определённую — Миша так и не понял, на какую именно, — и говорила, что несколько столетий назад именно он открыл звезду для неё. И назвал в её честь. Ребёнок. Анфиса ребёнок во взрослом теле. Она успела познать боль, разочарование, предательство, но детская непосредственность всё еще позволяла разглядеть магию в серости и кромешной тьме. Источником света и силы для неё был он. Фиса искала у Горшенёва родительского тепла, дружеской поддержки, силы, с которой брат в обычаи своём вступается за сестру, любви. Настоящей, всепоглощающей. И находила. Он один заменил ей весь мир. Предложи ей Господь богатство всего мира, путешествия и влияние, но без Миши... Или же просидеть всю жизнь в маленькой мастерской на Миллионной, слушая его музыку, погружаясь в спонтанно рождённые стихи, обласканную его звонким смехом и глубоким голосом — она не раздумывая выбрала бы второе. Мир искусства и любви там, где Горшенёв. А другого мира Анфисе и не нужно. «Так вот она говорила, что с жёлтыми цветами в руках она вышла в тот день, чтобы я наконец ее нашёл, и что если бы этого не произошло, она отравилась бы, потому что жизнь ее пуста. Да, любовь поразила нас мгновенно. Я это знал в тот же день уже, через час, когда мы оказались, не замечая города, у кремлевской стены на набережной. Мы разговаривали так, как будто расстались вчера, как будто знали друг друга много лет. На другой день мы сговорились встретиться там же, на Москве-реке, и встретились. Майское солнце светило нам. И скоро, скоро стала эта женщина моею тайною женой». Ревность. Жгучая, терзающая, сводящая с ума. Ревность к людям, что норовили прикоснуться к своему Божеству, чтобы обрести хоть толику того, что есть в нём самом. Женщины. Женщины, готовые отдаться здесь и сейчас, наплевав на своих мужей, детей, принципы. Группа, музыка, Андрей... Андрей всегда старался встать между ними, разделить, забрать себе Мишу. Анфиса видела это и злилась, плакала, когда оставалась одна в тёмной комнате. Не моргая она смотрела на бегущую стрелку часов и считала до тысячи, пока «Король и Шут» в десятый раз проигрывали свой репертуар, доводя звучание и исполнение до идеала. Педант. Миша Горшенёв во всём педант. Зачем браться, если не можешь сделать идеально? Не трогай, не марай, не богохульствуй. С музыкой так же: или идеально, или никак. Миша приходил домой, Анфиса сбивалась со счёта и бежала к нему, чтобы скорее наполнить свой мир и прогнать всех чудовищ, которые когтистыми лапами соскребали остатки души. Миша возрождал, но он же мог убить. Случайным словом, жестом, отсутствием внимания. Когда такое случалось, Горшенёв закрывал тяжёлые занавески, раскидывал по полу подушки, брал в руки гитару и начинал играть. Он курил одну за одной, сизый туман застилал помещение, а его Муза светилась всё ярче, вновь наполняясь жизненной силой и любовью. Так похожи и такие разные одновременно. Сильный мужчина, нуждающийся в поддержке маленькой женщины, и женщина, нуждающаяся в понимании и принятии. С первого взгляда и до последнего вздоха — Мастер и Маргарита, вопреки всему.