Быстрее в Фес

— Пусти! — кричит Ясмин. Господин Кадир, сжав губы, лишь сильнее сжимает ее локоть и, несмотря на активные сопротивления, волочит дочь по коридору. Очередные стычка, непослушание и нарушения запретов выливаются в кое-что хуже обычной ссоры. Ясмин напоминает дикое животное: кричит и дергается, силясь вырваться из крепкой хватки. Может быть, и кусаться, и царапаться бы начала. Платок уже не покрывает голову и сиротливо свисает с женских плеч. Слуги прячут глаза, не смея и слова сказать хозяину, и делают вид, что ничего не происходит. Даже Зулейка замирает на месте, стоит господину Кадиру бросить на нее злой взгляд. Господин Кадир толкает дочь в комнату, на секунду замирая в проходе. Ясмин почти спотыкается, ноги путаются в подоле длинного платья, но ей удается удержать равновесие. Она выпрямляется, глубоко вздохнув. Русые волосы спутались, и вьющиеся пряди спадают на высокий лоб. Если бы Ясмин могла видеть себя со стороны, ее бы охватил ужас: настолько сильно ей знаком этот взгляд исподлобья. Прямой, уверенный, не терпящий отказа. И горящий огнем. Ровно так же на нее смотрит сейчас и ее собственный отец, господин Кадир. Его короткое оцепенение оказывается вызванным именно проблеском осознания: до чего сильно Ясмин походит на него. — Я никогда, — цедит Ясмин, сжимая ладони в кулаки, — слышишь, никогда не буду подчиняться тебе. — А больше и не нужно. Голос господина Кадира звучит непривычно спокойно — дурной знак. Это обманчивое и ледяное спокойствие, которое может вылиться в неконтролируемую ярость. Ясмин, впрочем, находится ровно в том же состоянии. Еще секунда — набросится, словно тигрица, на собственного отца. Набросится, лишь бы вырвать себе свободу. — Пусть твой норов укрощает муж, — почти выплевывает, как яд, господин Кадир, скривив губы. Всего секунда, и мужчина скрывается за дверью. — Нет! — кричит Ясмин, бросаясь за ним следом. Она больно врезается в тяжелую резную дверь и хватается за круглую ручку. Дергает, тянет на себя. Дверь не поддается ее попыткам. — Открой! Ясмин со всей силы, что только есть в ней, бьет ладонью по двери. Если б еще не было бесполезно. — Тебе будет полезно побыть одной, — раздается отцовский голос за дверью. — Подумать над своим поведением. Шаги за дверью удаляются, становясь все тише. — Ты не можешь запереть меня! Ясмин в ярости стучит по двери, пока ладони не начинают болеть. От гнева дыхание совсем сбивается. Ладони хватаются за ручку двери — слабая надежда вырвать ее, вырвать с замком и сбежать отсюда. Сбежать как можно дальше от этого проклятого дома, похоронить все воспоминания о жизни здесь в пустыне. Ясмин отшатывается от двери. Ее тело дрожит от злости, и глаза лихорадочно осматривают комнату, будто где-то здесь, совсем рядом, спрятан волшебный ключ к ее спасению. Только пусто в ее спальне. Столы, шкафы, комоды, зеркало, кровать. Ничего, что может ей помочь. Даже окна не спасут — заперты. Ясмин оборачивается вокруг себя. Ее глаза расширяются в легком ужасе: комната давит. Узорчатые стены, резные ставни, дорогие ковры — все это колет глаза и до невозможного раздражает расшатанные нервы. Воздуха не хватает, и она начинает дышать еще чаще. И Ясмин, зажмурившись, кричит. Кричит так громко, что слуги в доме замирают. Этот крик беспомощности и бессилия, который невозможно игнорировать, проникает глубоко в душу. Но им ничего не остается делать, кроме как продолжать работать. В этом доме, в этом городе они не имеют голоса — здесь все решает господин Кадир. И природа словно вторит настроению Ясмин. Голубое небо затягивается тучами. Сильный ветер поднимается и стучит по окнам и ставням, сдергивает головные уборы прохожих и дует тем в спины, словно подгоняя домой. Ветер уже не дует, а завывает. Кричит и плачет в безысходности в попытке похоронить боль в песке. Боль так сильно сжимает голову, что кажется — та взорвется через минуту-другую. Джек со вздохом прикрывает глаза ладонью. Работа совершенно не движется с места: глаза тупо упираются в анализы и графики, а вся суть ускользает от Джека, утекает меж пальцев. Если бы еще мысли были заняты работой. Он отворачивается от стола, уставившись в окно — снаружи стихия беснуется. Выходить — себе дороже. Джек поднимается со стула, потягивается, разминаясь, и подходит ближе к окну. Он не замечает темного неба, треплющихся крыш торговых палаток у базара, редких трепещущихся пальм. Его взгляд направлен сквозь все это, в непроглядную даль. Туда, где, наверное, Ясмин так же, как и он, смотрит в окно и задается теми же самыми вопросами, что и он. Воспоминания о ней отзываются в душе легкой, почти неуловимой тоской. В памяти беспорядочным порядком всплывает прошлое: бойкая девчонка, горячий воздух, пыльные переполненные улицы, музыканты у базара и много-много смеха. Ясмин вытягивает его из драки. Ясмин показывает ему город и приводит к палаткам с лучшими специями, от запаха которых зудит в носу. Ясмин с горящими глазами слушает его истории о Бразилии и просит еще больше подробностей. А потом все обрывается. Жизнь перестает казаться такой простой, а самый главный страх — быть похожим на отца — становится чуть ли не единственным желанием. Такие похожие черты лица в зеркале перестают казаться ненавистными, а все проколы, кожаные жилетки вместе с взбалмошным характером прячутся глубоко в шкафу. Все пространство в комнате начинают занимать учебники и конспекты, а мысли — наука. Гитара забывается, пылится на чердаке, как и ворох воспоминаний о городе посреди пустыни. Джек поправляет браслет на запястье, чуть крутит бусины. Это движение всегда помогает ему привести мысли в порядок, настроиться. Коричневые, с разными вкраплениями — словно они вобрали в себя все главное в Сефере, начиная от далекого солнца и заканчивая ароматным кофе — бусины идут ровным рядком друг за другом на кожаном шнурке. Это то немногое из прошлого, что он бережно хранит. Этот браслет пережил аварию, больницы, несколько перелетов, школу, университет, аспирантуру. Да что только не пережил… И Джек хранит браслет с такой же нежностью, как и воспоминания о бойкой девчонке с улиц Сефера. «Это тебе на удачу», — говорила она, повязывая браслет на его запястье. И он верил. Абсолютно искренне, по-детски, широко улыбаясь, верил Ясмин, не смея снимать браслет ни на один день. «И помнить будешь меня всегда в своем Сан-Паулу», — приговаривала она тише, больше для себя. — Буду… — на выдохе шепчет Джек, вглядываясь в темноту. Он в пару шагов преодолевает комнату, подхватывает телефон с тумбочки и набирает номер. Возможно, это попросту неприлично звонить ей в такой час. Ведь какие разговоры могут быть у нее, незамужней девушки из влиятельной семьи, с ним, одиноким мужчиной и иностранцем, чужаком в этом городе? Но приличия уходят в сторону. Джека они не интересуют. Здравомыслие буквально кричит ему — звони! Звони, пока есть возможность слышать и видеть ее! Тревога чуть сжимает сердце: с вечера Ясмин не ответила ни на одно его сообщение. Раздаются гудки. Ответа нет. Джек хмурится и набирает номер еще раз. И еще раз. Может быть, завтра, когда они увидятся в больнице, Ясмин даст ему затрещину за ночные звонки и пожурит, сверкая своими темно-зелеными глазами. Может быть. Это будет гораздо лучше, чем не встретить ее вовсе. Лучше, чем вновь потеряться и искать друг друга через года. «Набери меня утром», — печатает сообщение Джек. Он откладывает телефон и ищет замятую в дороге пачку сигарет. Но ни утром, ни днем, ни вечером ему не приходит ответ. Звонки все так же уходят в никуда — никто не берет трубку. Джек списывает это на разряженный, потерянный или украденный телефон, унимая тревогу: все-таки ему нужно работать с холодной головой. Трезвой. А в бедных районах, среди каких-то развалин на улицах Сефера, несмотря на строгий закон, может произойти все. Последняя мысль не приносит ему спокойствие. Еще лучше!.. Ясмин, попавшая в беду во время обычной прогулки… Джек, задумавшись, роняет пробирку. Та звонко бьется об кафель, привлекая к себе внимание. — Чтоб тебя… Он с ворчанием поднимает несчастную пробирку, кладет на стол. Нет, хватит глупых мыслей. Ясмин, несмотря на свое своеволие и тягу к свободе, последнее время находится в сопровождении охранника. Наверное, почти всегда. — Значит, ничего случиться с ней не могло… Не на улице точно, — вслух рассуждает Джек по старой привычке. Чтобы дальше упорядочить мысли, он прибирается в лаборатории, посвистывая. Прокручивает в голове варианты для собственного спокойствия. Ясмин не пришла в больницу, как они договаривались. Либо он сам обидел ее чем-то… глупость, Ясмин не смолчит обиду, она выскажет все, что думает, прямо в лицо! — …либо дома что-то не так. Джек морщится при мысли об ее отце. Господин Кадир не внушает ему ни симпатии, ни доверия, и становится тоскливо от мысли, что Ясмин живет под одной крышей с таким человеком. Уже с самого утра солнце безжалостно печет, заставляя все живое прятаться в тени. Лень окутывает тело, люди мелькают на улицах, словно тени прежних себя. Джек стоит с коллегами на улице у отеля под навесом — стоять под открытым небом ровно самоубийству. Он чуть потягивается, пытаясь размяться, окончательно проснуться, и оглядывает улицу. Служебная машина должна прибыть с минуты на минуту. Каролина заводит очередную беседу, чтобы скрасить ожидание, но Джек слушает ее вполуха. На другой стороне улицы мелькает фигура: высокий худой мужчина в неизменно голубой рубашке. Джек прищуривается. Мужчина отходит от дорогой машины и направляется в какую-то лавку с вывеской на арабском — название Джек разобрать не может. — Минуту, — бросает Джек коллегам. Те недоуменно смотрят, как тот покидает их компанию и быстро пересекает пыльную улицу. Он становится рядом с мужчиной, здоровается, они пожимают руки. — Господин Эрнандес, — кивает Джаффар, запомнив его после нескольких визитов в больницу. — Просто Джек, — в очередной раз настаивает он. Джек бросает недолгий взгляд на машину и поворачивается обратно к знакомому, тому самому телохранителю Ясмин. Джаффар смотрит на него с легким удивлением: друзьями их не назвать, и все их общение строится лишь из необходимости. — Хорошо, Джек… так?.. — С Ясмин все в порядке? — прямо, как и привык, спрашивает Джек. В груди теплится скромная надежда: Ясмин сидит в машине, пока Джаффар покупает ей… что бы то ни было. Хотя, наверное, это предположение такое глупое. Джаффар не оставил бы Ясмин в такую жару в машине, еще и одну. Джаффар медлит с ответом и отводит взгляд в сторону. Его руки прячутся в карманы темных брюк, а губы сжимаются в линию. — Дома она, — тяжело вздохнув, отвечает он. Джек хмурится, вновь ловит взгляд собеседника. Эта заминка, этот вздох — все это его не устраивает и выглядит как звоночек. — Домашний арест. — Опять? — изумленно выдает Джек, на что получает кивок. — Только теперь все серьезнее. — Насколько же? К столбу привязал? Джек недовольно хмыкает и хмурится. Джаффару явно не по нутру эта колкость, но он пропускает ее мимо. Оглядывается, берет иностранца за локоть и чуть отводит в сторону — подальше от лишних глаз и ушей. — Послушай, мне не следует говорить с тобой об этом. Но дела у нее… хуже некуда, — в голосе Джаффара проскальзывает горечь. — Господин Кадир не выпускает ее из комнаты уже который день. Сказал, она будет сидеть под замком до самой свадьбы. Джек не может выдать и слова, настолько сильно он поражен варварством, которое происходит прямо на его глазах. Его ладони непроизвольно сжимаются в кулаки. — Ты видел ее? Джаффар лишь отрицательно качает головой: его темные глаза полны сочувствия. — Она под замком уже как несколько дней. У ее окон и дверей охрана, меняются пару раз за сутки. Я… я тоже иногда дежурю у ее комнаты. Тебя, кажется, потеряли. Джаффар кивает на компанию у отеля, как только Джека окликают. Он оглядывается на коллег, которые машут ему и один за другим садятся в машину. В голове складывается пазл, вырисовывается не лучшая картина. И становится абсолютно ясно, почему его звонки что Ясмин лично, что в дом господина Кадира остаются без ответа. Узоры на потолке плывут перед глазами, словно звезды — на ночном небе. Ясмин провожает каждый узор пустым взглядом, абсолютно ни за что не цепляясь. Она лежит на спине, вперив взгляд в потолок. Утопает в мягких простынях, которые ласкают кожу. — Поешь, девочка моя… — слезно шепчет Зулейка и сжимает ее ладонь. Поднос с ужином стоит на прикроватной тумбочке, но любимые блюда не разжигают аппетит у Ясмин ни видом, ни запахом. Зулейке нужно торопиться, Зулейке нужно уходить, — господин Кадир запретил задерживаться — но она не может бросить воспитанницу. Она молча садится в постели и переводит на Зулейку безучастный взгляд. На смуглом лице — таком родном и дорогом — той залегли новые морщинки. Хочется утешить женщину, заверить в чем-то безусловно хорошем, пошутить, как Ясмин делает это всегда. Всегда, но не теперь. Ни совесть, ни язык, ни сломанная жизнь не позволяют ей так нагло врать. Не только Зулейке, но и себе самой. Хочется быть честной хотя бы перед собой и… и перед единственным человеком, с которым ей не приходится притворяться, не приходится врать. Вернее, не приходилось. В голове всплывает мягкая улыбка, добрые темно-карие глаза. И Джек вновь остается лишь в ее воспоминаниях. Увидятся ли они вновь? Нет. — Я лучше умру, чем приму его очередную подачку, — сухо, без тени эмоций говорит Ясмин. Ее слова ножом врезаются в сердце Зулейки: та громко охает и прижимает ладони к груди, губы изгибаются от горести. И у Ясмин разрывается сердце тоже — нет, так вести себя нельзя — но она лишь молча смотрит в ответ. Ее тело безвольно падает обратно в постель под причитания Зулейки. Дни тянутся для Ясмин бесконечной вереницей, и взаперти все кажется одним единым и безвременным. Нет ни начала, ни конца — жизнь замерла ровно в тот момент, как отец запер ее. Все краски комнаты сливаются в нечто единое и тошнотворное, от чего хочется отвести взгляд, отдохнуть, расслабиться, но ничего не может помочь. Тело ноет от нехватки движений, в голове звенящая пустота, которую хочется жадно заполнить чем угодно — книги, новые впечатления, задачки. Силы тоже начинают медленно утекать: почти настоящая голодовка дает о себе знать. Ясмин уже не задается вопросом, переживает ли за нее отец, мучает ли его совесть. Неужели сердце не болит за своего ребенка? За дочь, которая является отражением любимой женщины, безвозвратно ушедшей? Судя по всему, нет. Судя по всему, господин Кадир считает свои действия правильными. И этот арест, все грубые слова ранее окончательно перечеркнули воспоминания о нем, тот образ отца-героя, который Ясмин столько лет бережно хранила. Теперь с каждым днем этот образ все быстрее угасает, тает и рассыпается, а на его месте четко вырисовывается новый — тот самый, с дешевой листовки-агитации с красными пятнами краски. Ясмин щурится от слепящего глаза солнца и, словно пленница, бредет неровными шагами с Джаффаром к машине. Сегодня господин Кадир сделал небольшое послабление ее ареста. Но лишь на несколько часов. Воздух кажется таким обжигающим и свежим после стольких дней взаперти, так хочется задержаться и подышать, но теперь у нее нет такой возможности. Дверь машины захлопывается, стоит ей присесть на заднее сиденье. Она откидывается на спинку и равнодушно провожает глазами знакомые улицы. — Не нужно меня жалеть, — глухо отзывается Ясмин. Она всем телом чувствует на себе сочувствующий, беспокойный взгляд Джаффара через зеркало заднего вида. Ясмин отрывается от окна, чтобы взглянуть на него. От ее внимания не ускользает, как мужчина сжимает ладони на руле. Солнечные лучи назойливо бьются в окно, играют в его темно-русых волосах, задерживаются на желтом платке, укрывающим голову Ясмин. Платок, слишком яркий и кричащий жизнью, впервые так сильно контрастирует, причем вовсе не с одеждой — кожа Ясмин бледная и тусклая. — Раз даже отцу не жаль родную дочь, то какое дело до меня остальным? — Мир не так жесток, Ясмин, — чуть слышно отвечает Джаффар. — Нет, он именно таков. Они замолкают. Ясмин больше не хочет говорить с ним обо всем и ни о чем, не шутит, не просит даже выбрать длинную дорогу, чтобы еще задержаться на свободе. Не хочет подставлять Джаффара. Его вины нет в этом всем, он лишь делает свою работу и делает ее хорошо. Автомобиль заполняет тягостное молчание. Ясмин всю дорогу ловит на себе то ли тревожные, то загадочные взгляды Джаффара, но никак не реагирует. Лишь пытается в последний раз впитать эти кусочки свободы, ведь после замужества сменится лишь ошейник и пленитель. В доме Мустафы ее, возможно, ждет судьба гораздо хуже, чем все годы под опекой — или лучше сказать безразличием? — отца. Ясмин самой настоящей тенью проплывает в душное ателье. Женщины, встречая ее, приветливо улыбаются, предлагают чай и сладости, но она лишь отрицательно качает головой. Тихо, не своим голосом просит как можно быстрее сделать примерку и отпустить ее. Улыбки женщин тают, и они проводят ее в другой зал. — Дорогая невеста, — слышится короткий смешок. Ясмин оставляют в примерочной, и она безучастно смотрит на Амиру. Та одета в неизменный зеленый. Стоит девушкам остаться одним, как ее язвительность вмиг улетучивается. Ровно как в тот день, когда они тайно ездили пить мятный чай и говорить по душам. — Просто позови швею, я примерю кафтан, и покончим с этим. Амира молча поднимается с дивана и еще раз обходит просторную примерочную, убеждаясь, что они в полном одиночестве. Подходит к двери в зал, прислушивается и разворачивается обратно к Ясмин. Та, кажется, вовсе и не замечает поведения будущей родственницы и лишь устало садится на пуфик. Долго ходить и стоять становится слишком утомительным занятием с ее голоданиями. Ясмин абсолютно все равно, что происходит с ней или вокруг нее. Это давно потеряло всякий смысл. Зачем беспокоиться или интересоваться, если за нее и так все решают? Что есть, с кем общаться, что надеть, что ей лучше читать. Удавка затягивается окончательно. Она лишь пустым взглядом упирается в пол в ожидании примерки свадебного кафтана. — Я убедила всех на примерку в ателье не для того, чтобы ты раскисала здесь, — недовольно шикает на нее Амира. Ясмин лишь молча поднимает на нее недоуменный взгляд. У Амиры губы поджаты в тонкую линию, а между бровей залегает небольшая складка. Дергано и даже нервно она всучивает невесте ворох блеклой и неброской одежды. Свадебным кафтаном здесь даже и не пахнет. — Что это? — Переодевайся, моя дорогая, если хочешь жить, — хмыкает Амира. — И жить не под замком. Быстрее, быстрее. — Я не понимаю… В глазах Ясмин наконец загорается интерес, и она растерянно поднимается, прижимая к себе кучку одежды. Чуть отходит ближе к дивану и принимается разматывать платок с головы. Движения у нее не самые быстрые, больше усталые и неловкие. — Быстрее, — вздыхает Амира и подходит ближе к ней, помогая с платьем. Все приличие отлетает в сторону. Ясмин позволяет ей помочь — переодевают, словно куклу. Ее украшенное платье, такое яркое и дорогое, сменяется бежевыми широкими брюками и просторной рубашкой. Самыми простыми и неприметными. Вокруг головы повязывается совершенно другой платок, тщательно закрывающий волосы. Ясмин берет в руки вуаль. — Я свою жизнь погубила, — шепчет ей Амира, наклонившись к самому ее лицу. — И живу лишь от встречи до встречи с дочкой. Но я не хочу такого же ни для тебя, ни для Мустафы. А как бы он ни бунтовал… он всегда будет подчиняться матери. Глаза Ясмин расширяются в удивлении, и ненадолго в них загорается надежда. Но можно ли?.. Ее отец контролирует весь этот город, и прошлый ее безрассудный, лишенный всякого плана побег окончился неудачей. Отец был в курсе каждого ее шага, но принимал ровно ничего, зная, что Ясмин все равно окажется дома. — Он меня найдет… — испуганно выдыхает Ясмин и оседает на диван, теряя последние силы в теле. Все это лишается смысла. Какая же глупость, глупость! Он всегда будет контролировать ее, он всегда найдет ее и везде, а если нет — найдет рычаг давления. Заставит его слушаться. Ровно то же самое Рабия делает и в своей семье. И будет делать это с ней, с Ясмин. Амира, нахмурившись, трясет несостоявшуюся невестку за плечи. — Перестань! Мы столько усилий приложили, чтобы хотя бы сюда тебя вытащить! — Мы?.. — Твой… — неоднозначная пауза, словно Амира подбирает лучшее слово, — друг бывает очень убедителен. Джек посвистывает и, начиная нервничать, стучит ногтем по кружке. Перед ним остывает мятный чай, но это будто еще больше раздражает. Людей в стареньком базарном кафе мало, и духота чувствуется не так сильно. Он почти дергается с места, увидев ее. Ему необязательно видеть ее лицо, достаточно одних лишь глаз, которые он узнает с легкостью из тысячи. На его плечо ложится крепкая ладонь, немилосердно сжав. — Рано, — тормозит его Джаффар, неодобрительно покачав головой. Джек со вздохом остается сидеть на месте, вперив взгляд в стол. Его уже начинает изрядно подергивать. Рука, будто сама, хлопает по карману джинсов в поисках пачки сигарет. Он лишь разочарованно цокает, вспомнив, что оставил ее в отеле. А может, и к лучшему. За этими короткими размышлениями Джек не замечает ее скорого приближения. Рядом с ним мелькает бежевое пятно, и он, ни о чем не думая, поднимается с места. — Наконец… — выдыхает он, не смея произнести ее имя. Джек замечает слабую дрожь в ее руках и скорее подставляет стул. Ясмин лишь молча садится, кивая в благодарность. Она все еще пытается осознать, что происходит, и боится, попросту боится поверить, что некогда задуманное ею сейчас осуществляется. — Что ж, я… было приятно вновь увидеться, господин Эрнандес, — кивает Джаффар. Все эти слова словно не для них, а для тех, кто невольно становится свидетелем их встречи. Пусть видят лишь короткую встречу знакомых, но никак не что-то большее. — Мне нужно возвращаться к работе. Думаю, госпожа скоро закончит… Ясмин смотрит на своего охранника полными благодарности и слез глазами, не зная, чем заслужила такое отношение, эту помощь. Они взглядами обмениваются какими-то короткими фразами, которые Джек понять не в силах, но это не так уж и нужно. — Берегите себя, — шепчет им Джаффар. — И будьте счастливы. Джаффар в одно движение поднимается со стула, расплачивается за мятный чай и покидает кафе, будто его здесь и не было. Ясмин смотрит верному другу вслед, а глаза нещадно щиплет от слез, солнца и пыли. Она моргает часто-часто, чтобы удержаться и не заплакать, и не может повернуться к Джеку, пока ее охранник окончательно не скрывается из виду. Джек же не может оторваться от Ясмин. Он старается не смотреть на нее так пристально, не пялиться прилюдно, но это оказывается непосильной задачей. Он рассматривает ее, изучает взглядом, будто пытается понять, как эти дни взаперти отразились на ней. Кое-что замечает точно: слабость, с которой двигается Ясмин, залегшие под глазами тени и потускневшая кожа. Просторная и не облегающая одежда скрывает женскую фигуру, но Джеку почему-то кажется, что Ясмин успела сбросить несколько кило. Их ладони соприкасаются. Джек осторожно, словно боясь спугнуть, накрывает ее ладонь своей, чуть сжав. И Ясмин сжимает его горячие пальцы в ответ. Это простое касание, молчаливые взгляды — все это приносит небывалую поддержку. Ясмин медленно оборачивается к нему. У ее глаз собирается морщинки-лапки, и Джек знает: она улыбается. Со слезами на глазах, но улыбается. Вуаль не помеха, чтобы понять это. И на его губах невольно расплывается ответная улыбка. Ясмин кажется, что за ними уже выехали люди отца. Словно гончие, они точно идут по их следу и вот-вот нагонят. Даже в машине она боится снять вуаль и недоверительно косится в окно машины. Хочется кричать Джеку — гони! Но они лишь привлекут к себе лишнее внимание быстрой ездой. Тогда ее точно поймают. — Я все еще не верю, — выдыхает Ясмин и прикладывает ладонь ко лбу. — Как, Джек? Как?.. — Пришлось напрячься, — просто отвечает он и пожимает плечами. — Не зря, как видишь. Кого только не спрашивал… Даже Акрама пришлось приплести. Ее сердце вздрагивает. Со столькими не попрощалась, со столькими не увиделась!.. Зулейка, Муна, Акрам… и отец. Невыразимая словами боль все еще царапает что-то глубокого в груди, стоит лишь вспомнить отца. Будет ли он сокрушаться? Будет ли винить себя, переживать за свою сбежавшую дочь? Будет ли раскаиваться и просить прощения у Всевышнего?.. Ей, наверное, хочется посмотреть в его глаза после всего этого. — Твое исчезновение одновременное с моим слишком очевидно, — помолчав, замечает она. Ясмин поворачивает голову в его сторону. Он так уверенно ведет машину. Интересно, был ли у него страх садиться за руль? После той жуткой аварии в пустыне много лет назад. Его поза не выдает никакого напряжения, напротив, даже легкую расслабленность. — А я подстраховался, — снова улыбается Джек. — Каролина и Синди уже в Фесе. По документам — я с ними уже как неделю. — Что вам делать в Фесе? — По правде говоря, передали, что там может быть часть заметок отца. Помню, мы останавливались как-то в этом городе. Ну, и заодно просветим якобы коллег насчет вируса и мер предосторожности лично… В общем, все нам на руку. Джек ненадолго оборачивается к ней и ловит ее пристальный взгляд. Хотел бы и он смотреть на нее так же долго, изучая каждый участок кожи. Запомнить каждую черту ее лица, вдохнуть ни на что непохожий запах, что постоянно окружает ее. Но у него еще будет время. У них будет время. — Но ты не думаешь, что… — Ясмин вздыхает и сжимает свои ладони. — Джек, я очень боюсь того, что может случиться, когда придется вернуться. Особенно того, что может случиться с тобой. — Para de! — восклицает Джек, взмахнув рукой. — Оставь эти заботы мне, Ясмин. Сейчас главное — поставить тебя на ноги. Больше я не намерен расставаться с тобой. — Если суждено увидеться вновь — увидимся. Ей вспоминаются эти же слова, которые она крутила в голове в первые их встречи спустя года. И ведь встретились. Джек издает смешок — Это заняло слишком много времени. Больше так не хочу. А ты? Ясмин может лишь отрицательно покачать головой. — Так что хватит расставаний. Хватит испытывать судьбу, — заключает Джек. Ясмин более расслабленно откидывается назад, на спинку сиденья, и смотрит на Джека. Сильные плечи чуть опущены, а запястья перевязаны множеством браслетов — то немногое, что Джек оставил от себя прошлого. — Это что, мой браслет? — прищурившись, спрашивает Ясмин. Отчего-то все прошлые встречи именно эта крошечная деталь — но такая важная! — все время ускользала от нее. — Вообще-то, — важно замечает Джек, быстро став чересчур серьезным, — мой. Уже несколько лет как, с того самого дня у развалин. И Ясмин смеется. Тихо, коротко, но так тепло и беззаботно, как не делала этого слишком давно. И ее радость передается и Джеку, который не может сдержать широкой улыбки. Ясмин смотрит на него. На человека, с которым, возможно, ее встреча была предопределена. Она не скрывает нежности в своем взгляде: в ней томится столько скрытой, нерастраченной любви и ласки. И сейчас совершенно не хочется скрывать это вновь, прятать куда подальше, как и чувства. И именно ему хочется вручить все, что таилось так долго. Джек чувствует на себе ее взгляд и уверен, что под вуалью Ясмин сияет широкой улыбкой. Ее внимание, что он так долго искал, обволакивает его лаской, заставляя даже ненадолго смутиться. Благо, на смуглой коже румянец незаметен. Они в тишине едут по пустыне, уже покинув Сефер, оставив позади все страхи и всю боль. Их проблемы не разрешились до конца, но еще терпят. Главное для них сейчас — компания друг друга. Такая необходимая и важная, которую они так жадно искали. Теперь у них есть время друг для друга. Они успеют сказать все важное. Возможно, именно Фес станет их спасением и главным союзником.