Свободный сердцем

      Маленький эльфийский принц отчего-то очень любил, когда Лайнгар садился рядом, закидывал ногу, облачённую в высокий сапог на шнуровке, на ногу и рассказывал что-нибудь интересное, что когда-либо случалось с ним или с кем-то другим раньше. Хотя по правде сказать, стражник сам себя считал на редкость бесталанным повествователем, поскольку речь эльфа по обыкновению была резка, стремительна и к тому же содержала в себе одному ему понятный юмор. Однако наследник, даже будучи совсем юным, слушая Лайнгара, лежал смирно и только смотрел на эльфа по-детски наивным, то в то же время будто бы внимательным взглядом.       Лайнгар поначалу чувствовал себя глупо и был зол на Рину, что невольно возложила на него эту странную обязанность. Однако вскоре эльф даже привязался к этим вечерам, где он был откровенен и спокоен, и к молчаливому принцу, что не отворачивал от него головы и слушал. Лайнгар был уверен, что Фаэнгэйл мало что понимал, однако если сначала это раздражало его, заставляло явственно чувствовать потерю времени и сил, то потом стражник, не боясь быть осуждённым или поднятым на смех, потихоньку открывался и говорил искреннее и охотнее.       Сначала, ещё в самые первые и буквально ненавидимые им встречи с маленьким наследником, Лайнгар рассуждал об абстрактных темах, о которых, по его мнению, и положено было рассказывать детям, родившимся в благородных семьях. Например, о банальном и вечном противостоянии добра и зла, о наказании за ложь и предательство, о награде за справедливое чистое сердце. Развалившись на диване, Лайнгар бубнил это себе под нос, попеременно вздыхая и поглядывая в окно, почти полностью скрытое за лёгкими занавесками. Там простирается лес, в который он всё никак не мог попасть из-за Фаэнгейла. Вернее, из-за Рины, уставшей от пусть и любимого, но порой до невозможности шумного и активного сына. Нашли няньку, чтоб их.       Однако вскоре подобные банальности кончились, да и Лайнгар уже привык к наивным, смотрящим на него в упор глазам, так что эльф, вздохнув тяжелее обычного, внезапно выпрямив спину и сжав руки в замок, сказал: — Вряд ли тебе, Фаэнгэйл, интересно слушать о том, во имя чего совершаются подвиги и рушатся города, — Лайнгар никогда не называл эльфа принцем, когда они находились наедине, позволяя тому чувствовать себя простым ребёнком, слушающим сказки. Скучные и к тому же не слишком-то хорошо излагаемые, однако всё же сказки. — Даже мне уже наскучило, хотя обычно рассказчик не бывает угнетён своей историей. Не могу обещать, что сейчас я перейду на тему более захватывающую, однако она хотя-бы будет понятней мне самому. Согласен?       Маленький эльф кивнул, едва, наверное, понимая, о чём толкует стражник. Впрочем, Лайнгар не знал этого наверняка. Несмотря на совсем юный возраст Фаэнгэйл был смышлёным эльфом.       Улыбнувшись, стражник продолжил. — Этак сказка будет длиннее всех тех, что я рассказывал тебе ранее. Она… близка мне.       Эльф в задумчивости сдвинул брови к переносице и постучал кончиками пальцев по коленям. Он давно не вспоминал о том, что случалось с ним самим в далёком детстве и уж тем более не распространялся никому о давно ушедших годах. И зачем вообще он решил рассказать об этом принцу?       Впрочем, ладно. Лайнгар решил, что он беспокоится о своём деле больше, чем ему следует. — Я был тогда похожим на тебя, — подбирая слова, однако довольно живо, проговорил Лайнгар. — Впрочем, нет. Не с этого следует начинать. Ты знаешь, Фаэнгэйл, все взрослые когда-то были детьми. — И ты был?       Стражник моргнул. В его присутствии наследник почти не говорил, впрочем, он был слишком мал для того, чтобы делать это хорошо и часто.       И почему Лайнгар думал, что принц не понимает его? — И я был.       Мужчина вздохнул и прикрыл глаза. Принц заинтересованно прищурился и радостно дёрнул ногой.

***

      Лайнгар был непослушным и активным ребёнком. Он всё норовил влезть в какой-нибудь овраг, сокрытый в чаще леса, или забраться на ветвь дерева, что была бы повыше, и сидеть там до заката, пытаясь поймать какую-нибудь красивую птицу.       Отцом Лайнгара был статный вечно занятой эльф, числившийся стражником в личном отряде Орофера — тогда ещё короля лесного народа, и звавшийся Фородрэном, а мать свою мальчик совсем не помнил: она умерла из-за странных обстоятельств ненамного позже его рождения. Больше детей в семье не было, а второй раз отец Лайнгара так и не женился, поэтому большую часть времени эльф оказывался предоставлен самому себе. Оттого он рос замкнутым и необщительным и предпочитал одиночество, наполненное птичьими трелями глупым разговорам сверстников о погоде или о чём там они говорили.       В общем, Лайнгар, полностью оправдывая своё гордое красивое имя, был свободным ребенком, которому не нужно было возвращаться домой к определённому часу или вести утомительные разговоры с теми, кого эльф не то что слушать, а знать-то не хотел, считая их слишком чопорными и скучными. Впрочем, была ещё другая причина: дети, улыбаясь, рассказывали друг другу о том, какой вкусный пирог нынче приготовила им мама или делились подробностями недавних прогулок по лесу с отцами или братьями. Лайнгар не переносил этих разговоров. Он, бывало, корил себя за слабость, но ничего не мог с этим поделать.       Хотя впоследствии Лайнгар пожалел о том, что обходил стороной шумные компании или отворачивался от посланной ему улыбки девочки, жившей по соседству. Не сам ли он виноват в своём одиночестве? Впрочем, это уже другая история. Другой жизненный этап.       Лайнгар отлично помнил тот день, когда Фородрэн, пришедший по обыкновению поздно и пребывавший в отчего-то хорошем расположении духа, улыбнувшись сыну, сказал, что завтра он научит его стрелять из лука. Маленький эльф лишь сдержанно кивнул, хотя в тот момент на его сердце было невообразимо радостно. Лайнгар, как никогда счастливый, подумал, что стал для отца в достаточной мере достойным. Эльф представил, как расскажет об этом другим детям, как улыбнётся и даже не будет ощущать себя лишним.       На следующий день Лайнгар встал рано и, едва ли не подпрыгивая от радостного возбуждения, крутился вокруг отца. Тот завтракал и морщился всякий раз, когда сын задевал рукой или ногой деревянный стол. Сам Лайнгар не смог съесть ни крошки — слишком велико было его волнение. Спустя несколько минут, старший эльф отодвинул от себя тарелку и перевёл взгляд на отпрыска. Тот замер и сложил руки за спиной. На это Фородрэн лишь покачал светлой головой и усмехнулся. Лайнгар постарался придать лицу обычное спокойное выражение, однако каждая его попытка терпела неудачу и только больше забавляла его отца. — Бери лук, — в конце концов бросил Фородрэн и поднялся. — Вижу, ты скоро сгоришь от нетерпения.       Лайнгар послушно взял в руки оружие, оно было облегчённым, специально для детей, и вышел на улицу.       Эльф полюбил эти минуты, когда он оставался с отцом один на один. Редкие, а оттого не менее ценные, они были дороги как Лайнгару, так и его отцу. Фородрэн порой ласково трепал сына по макушке, хваля его за правильную стойку или точный удар, или придерживал за плечо, если что-то шло не так. Рассказывал о королевской службе и о том, что Лайнгар в своё время обязательно попадёт туда. Эльф тогда воодушевлялся и ещё крепче сжимал в руках лук или кинжал. Лайнгар желал быть похожим на Фородрэна, но больше того ему хотелось, чтобы старший эльф им гордился.       Да, пожалуй, Лайнгар очень любил отца, хотя знал его едва ли лучше покойной матери.

***

      Лайнгар мог бы сказать, что детство, если оно у него и было, закончилось именно в тот момент, когда он, опустив голову и позволяя влажным от дождя волосам прилипать к шее, смотрел на хорошо знакомое лицо Фородрэна, лишённое всякой жизни, и залитую кровью, облачённую в красивую форму грудную клетку. Однако Лайнгар лишь наклонился, поднял с земли отцовский меч и отошёл в сторону, надеясь, что мокрые щёки — следствие ливня, а не его безнадёжной слабости.       Сердце эльфа пронзило сожаление, которое, однако, не могло сравниться с заполняющей его болью. Зря он тогда пошёл стрелять из лука вместе с отцом, зря полюбил его. Больше маленький Лайнгар ни к кому привязываться не хотел.