this is a very bad story

I. Андрей

«Андрей?» — Лицо Анфисы всплывает из темноты, с улыбкой и широко распахнутыми темными вишнями, и он рывком просыпается. Голос женщины так отчетливо слышится в его голове, что он готов был бы поклясться, что Горшенева только что была здесь. Увы, вокруг тихо и темно, только сбита постель на раскладном диване, да рисунок с эмблемой Шута рядом с кроватью покосился и теперь висит на одной «кнопке», вбитой в стену. Андрей крупно дышит, оглядывая свою спальню, а затем падает обратно на подушку. Собственное имя так и звучит в голове, будто кто-то поставил на повтор и выкрутил громкость на максимум. — Ебануться можно… — сердито бросает Князь в темноту и опускает ноги на пол. Нет, сон полетел в пизду, больше он не заснет — это проверено в течение последней недели после того, как он решил прекратить бухать как сволочь. Ну, ещё проснулся со страшной головной болью на диване в доме Анфисы и Михи, с осознанием того, что что-то было, но полной уверенности у него нет. Ему мерещились чужие пальцы на волосах, на щеке. Мерещились губы, которых он касается рукой. И поклялся бы, что это все реальность, но то состояние, до которого он себя довел, мягко намекало — ой как не факт. Поэтому образы, фразы, касания преследовали его по ночам, дразня и маня: правда или нет, Князь? Даже демоны в голове не смогли договориться. Знала наверняка только Анфиса. Это пугало одновременно и обнадеживало… И нужно-то было всего лишь спросить. Какая фигня. Но Андрею теперь казалось, будто между ними — непреодолимые расстояния, километры, пространства, миры, и, прежде всего, Миша Горшенев. Князь сделался затворником и не выходил из дома по меньшей мере несколько дней. Часами залегал в ванной, пока кожа не съеживалась настолько, что становилось страшно смотреть. Он писал. Писал много, выбрасывал, начинал заново, снова комкал и кидал бумагу на пол. Он слушал много разной музыки, слушал пластинки зарубежных рокеров, отечественных, и не понять каких. Он искал, искал долго и упорно то, что отзовется его внутреннему состоянию. Искал то, что поможет ему разобраться, понять: кто он такой? Что произошло с Андреем Князевым, заставив его стать… зверем, забившимся в угол. И почему этот зверь так боится выходить из дома. Наконец, ответ нашелся. Так появился текст «Медведь» и ещё несколько песен, которые Княже был готов вынести на суд группы. В ДК он вернулся с ощущением, будто смог разобраться, кто в нём человек, а кто — медведь. — Дарова, — здоровается он с пацанами и попускает неуверенный взгляд по фигуре на кресле, что сидит спиной. — О, Андрюх. Мы думали, ты сдох, — ржет Яша, настраивая гитару. — Ну, почти, — с ухмылкой отвечает Андрей, вешая куртку у входа и поправляя волосы. Теперь эта привычка вошла в разряд естественных, нервных. Горшок в отличном настроении, готов творить, особенно узнав, что Андрей притащил новые текста. Друг выглядит свежим и даже не бухой, что вселяет в Андрея уверенность, что все налаживается. И на этом фоне тяжелый камень на сердце будто бы становится легче. Если Миха счастлив, то это о многом говорит. Наверное, и Анфиса счастлива. Они недолго решают орг. вопросы, вносят в календарь интервью и съемки на ТВ, Яша с Поручиком что-то наигрывают, готовясь к репетиции. Андрей копается в своей тетради, то хмурясь, то покусывая хвостик ручки. Иногда бросает взгляды на Анфису. А, может, и несколько чаще, чем «иногда». Интересно, понравится ли ей? Заметив, что она задумалась, выдыхая дым, Андрей решает подсесть. Там, где она, больше света и столик ближе, удобнее писать. К тому же Миха с Балу пошли в магазин за пивом, а парни увлеченно музицируют. — С утра был, ага, — отвечает Андрей на неожиданный вопрос с запинкой на его имени, и перед глазами, как живая, встает картина: её волосы разбросаны по обивке дивана, он нависает сверху, расставив руки по бокам от её плеч. Она улыбается, вопросительно произнося его имя. Похоже, это все-таки изначально был не сон… По позвоночнику прошибает молнией, по спине бегут мурашки, выглядывая из рукавов по локтю черной майки с волком. Кажется, что-то все-таки было. Пиздец. Они встречаются взглядами: доброжелательный, с улыбкой, Андрея, и растерянный, странный, Анфисы. Пепел падает с её сигареты. Заметив это, Андрей украдкой улыбается ещё больше. Хрустальный мирок разрушается быстро, его сдувает ветром открытой Михой двери, они с Балу принесли пиво. Горшок подходил к Князю, протягивает бутылку, рассказывает какую-то веселую хуйню. Садится на кресло. Анфиса практически сразу поднимается с места, выцепляя Яшу просьбой сыграть. — Давай, я сыграю, — в спину женщине говорит Князь твердо, уверенно. Будто разобрался, будто понял что-то про себя, про неё. Анфиса оборачивается, они снова встречаются взглядами, и кажется, будто обмениваются томами, альманахами мыслей. Он все ещё по-доброму улыбается, глядя на неё. Всего секунда. Но в груди Андрея что-то расцветает. — Внатуре, Андрюх, — оживляется Горшок, — давай, ну, че у тебя там новенького. — Дай акустику. У меня рыба есть, потом поправим. Тут надо слушать, — говорит Князь, разминая плечи и снова бросая взгляд на Анфису, которая, будто прячась, выбрала для себя тень. Но он все равно видел её большие красивые глаза. Ребята собираются в круг вокруг дивана, Князь устраивается поудобнее, мельком настраивая гитару. Мелодичный перебор, несколько рифов, которые повторяются друг за другом, хмурый взгляд в тетрадь. А после вступает, поднимая стеклянный взгляд куда-то перед собой:

— Я жив, покуда я верю в чудо, Но должен буду я умереть. Мне очень грустно, что в сердце пусто, Все мои чувства забрал медведь…

Андрей делает маленькую паузу, поднимая взгляд выше, точно глядит куда-то в пространство. То, что разделяет их с Анфисой.

— Моя судьба мне неподвластна Любовь моя, как смерть, опасна…

Медленно ведя взглядом, он, наконец, останавливается на глазах Анфисы, упрямо и уверенно пропевая эти две строчки для неё. Вкладывая в них столько, сколько выжал из себя за все то время, что пытался разобраться, пытался понять: что между ними? Что с ней, что с ним? И, глядя на Анфису поверх остальных сосредоточенных лиц, он как бы говорит ей: я понял, я знаю. Я уверен.

Погаснет день, луна проснётся, И снова зверь во мне очнётся. Забрали чары души покой Возник вопрос: «Кто я такой?»

Запрокинув голову и прикрыв глаза, он будто прорычал строки, хмурясь и убеждая каждого, что этот вопрос был задан не только для рифмы. Простенький аккомпанемент украшает спокойный, мелодичный голос Князя, пока он, входя в раж все больше и больше, проникается песней… Андрей продолжает. Ещё куплет и припев, несколько акустических переборов, и он прижимает струны к деке: конец. Одного короткого взгляда достаточно поднять на Анфису, чтобы увидеть её лицо. А после его увлекают парни, принимаясь отвешивать разной степени качества комментарии. Но включать в будущий альбом её решительно будут. Только петь, как всегда, будет Горшок. Андрей не спорит: человек, который должен был услышать её, уже услышал. Он показывает ещё несколько текстов Михе, Балу. Горшок наигрывает какие-то мелодии, и творчество прет прямо как в старые добрые времена. Немного пива, сигаретный дым, смех, болтовня… За окнами темнеет, ночь подкрадывается так же внезапно, как конец репетиции. Парни прощаются, договариваются насчет завтра. Они остаются с Михой вдвоем, и Князь замечает, как друг начинает нервничать, дергаться. Настроение портится мгновенно. — Она забрала его с собой, — вяло замечает Князь, натягивая свою куртку. — А? — Медведя. Игрушку вашу… Там же вы наркоту храните, — говорит Князь исподлобья. Горшок не отвечает, бросая подушки назад на диван. — Сходить? — Спустя паузу добавляет Андрей. — За ней. Миха, будто стыдясь, смотрит куда-то в пространство, подвисает. А затем кивает. Андрей вздыхает и выходит с репточки в темноту лестниц. Анфиса может быть только в одном месте. Оттуда открывался прекрасный вид, и один раз они нашли её там под дозой. В общем, это была какая-то темная история. Андрей идет по лестнице до самого последнего этажа, видит, что люк на чердак открыт — а это верный знак, что там кто-то есть. — Анфис? — Зовет он негромко, когда, отряхнув руки, поднимается на самый чердак ДК. Здесь есть что-то вроде слухового окна, из которого видно город с наступающей темнотой. А ещё тут довольно прохладно. Он различает её силуэт в полутьме, на полу, спиной к нему. — Холодно тут, — замечает он, оказываясь рядом и присаживаясь на корточки, чтобы оказаться на одном уровне. Он боится, что она уже угашенная, но ни шприца, ни жгута — ничего не видно рядом. Только игрушка. Он смотрит внимательно на её профиль, аккуратно сглатывает, будто боится нарушить уединение и тишину. «Может, заберешь игрушку, отнесешь Михе, пусть вштырится? А ты, тем делом…» — выползает демон со своими советами. «Не, спугнешь,» — отвечает другой. — «Сиганет ещё или сбежит». Он аккуратно поднимает руку и касается её плеча. Можно даже сказать: по-дружески. — Анфис, что стряслось, скажи мне? — Он чуть улыбается, вспоминая Невесту палача, — Клянусь, лишь дьявол мог тебя обидеть.

II. Анфиса

Сердце колотится как умалишенное. Она сама как умалишенная, едва о подлокотник коленом цепляется в попытке сбежать как можно дальше, потому что близость Князя, — догадался же сесть возле нее!, — не просто сбивала с толку, но и с ног сбивала. Ей казалось, что она пришла в себя и все решила. Минутная слабость тогда, дома. Может быть от одиночества, может быть из-за какого-то потаенного желания наказать таким образом Миху. А может быть это были лишь ее оправдания, попытки сбежать от реальности, которая была такова, что Анфиса просто напросто втрескалась в Князева по уши. Как бы смешно это не звучало, но это было тем фактом, мириться с которым она не желала. Голос его уверенный нагоняет ее со спины, тормозит, практически почву из-под ног выбивает. Она оборачивается резко, брови чуть сведя к переносице. Предложение сыграть, сорвавшееся с его уст, для всех звучит обыденно, ведь Князь принес новые тексты и это в поряде вещей, что сначала он наигрывает их. Но Анфиса улавливает в его взгляде нечто такое, от чего ей становится в прямом смысле плохо. Если бы не затемненная часть комнаты, парни бы заметили, как она побелела. Сердце забилось так сильно, что она чувствовала пульс где-то в горле, пока дрожащими руками нащупывала позади себя табуретку, так как ноги ее больше не держали. Кажется, ее сердце сейчас не просто из груди выпрыгнет, а разобьет грудную клетку, разорвет кожу и вылетит. С такой силой оно колотилось в груди, пока Анфиса, облизнув пересохшие губы, широко распахнутыми глазами следила за тем, как Князь настраивает инструмент. А потом он начинает петь, и весь мир словно перестает существовать, сливаясь в единую серую массу на фоне его силуэта, увлеченно перебирающего струны. И Анфиса заворожено следит за ним, пытаясь уловить смысл слов, но больше все же наслаждаясь звучанием его голоса. Что-то происходило. Между ними — определенно. Она не могла дать объяснение этому феномену, но одно знала наверняка — она не была готова ко всему происходящему, и к песне этой, видимо, тоже готова не была. Она не была готова к чувствам и эмоциям, которые он начнет у нее вызывать, ведь, составляя уравнение в самом начале, она не учитывала их. По первоначальному плану Анфисы она должна была оставаться хладнокровной, лишь ловко играя роль увлеченной девушки. Но жизнь, как всегда, решила все за нее самостоятельно. Анфиса на стуле ерзает неловко, когда Князь взглядом с ней встречается, и губы распахивает в немом удивлении, когда до нее смысл строк пропетых доходит. Нет, нет, нет. Не так очевидно. Она жмурится, медленно выдыхая через нос, и ногтями в ладони впивается, оставляя свежие вмятины на местах только заживших отметин. Балу замечает ее состояние, осторожно подходит справа, толкает локтем в бок, и спрашивает, все ли у нее хорошо, на что Анфиса, пряча дрожащие руки за спину, взгляд на Балу вскидывает чуть недовольный и отвечает, что у нее пмс и живот схватило. О том, что завуалированное признание Князя ее практически лишило чувств, Анфиса умалчивает. Тело бросает то в жар, то в холод. Она чувствует липкий, холодный пот, выступивший на лбу, и быстро проводит ладонями по лицу, пока вся остальная группа переключила все внимание на Князя, и на нее, собственно, всем плевать. Мурашки бегут вдоль позвоночника, а Анфисе будто бы не хватает воздуха. Если его чувства не обман, то как теперь ей с этим жить? Она пытается заглянуть внутрь себя, понять, что она чувствует в ответ. И эмоции, которые она обнаруживает, сбивают с толку. Песня заканчивается, Анфиса поднимает взгляд на Князя и вновь встречается с ним взглядом. Сомнений не остается, он написал эту песню для нее. Про нее. Про то, что он чувствует, про свои сомнения, и принятие неизбежного. А она, как последняя трусиха, со скопившимися в уголках глаз слезами, разрывает зрительный контакт, подхватывая с пола медведя, и как только все внимание группы сосредотачивается на обсуждении будущего альбома, Анфиса прикрывает за собой дверь, оставляя позади шум репточки. Ей нужно было побыть наедине с собой и подумать о том, как быть дальше с тем багажом эмоций, который она в себе обнаружила пару мгновений назад. Чердак встречает тишиной и затхлостью, девушка пару раз чихает от пыли, стул поломанный со своего пути отодвигает в сторону, да к окну подходит ближе, глядя на город в лучах заходящего питерского солнца. Если она примет его и свои чувства, что будет дальше? Обманывать Миху она не хотела, а расставание, развод… Нет, об этом она не могла даже думать. Несмотря на всю токсичность их отношений, Анфиса любила Миху. По своему, ярко, чувственно, но… Кажется, не так, как Андрея. Чувства к Андрею, вытащенные из глубины сердца, оказались более… Сильными, что ли. И такими не похожими на все прочие чувства, что она испытывала прежде. То, что она почувствовала, когда он пел эту песню, было похоже на маленький фейерверк в ее душе. Все словно взорвалось, и комната заиграла новыми красками, более яркими, более… теплыми, что ли. И Анфисе определенно было приятно его признание, его внимание и осознание того, что пока он отсутствовал, а она сомневалась в себе, он все равно думал о ней и писал песню. Это говорило о многом, и в первую очередь о серьезности его чувств, наверное. Мысли о том, что Князев путал любовь с вожделением, отошли на задний план. Не путал. По крайней мере, ей так не казалось. Анфиса взгляд на медведя бросает. Желание сбежать от реальности становится невыносимым, но вместо шприца она сигарету достает, зажигалкой чиркает, прикуривает, да на пол грязный прямо так, в юбке своей нарядной, опускается. И курит, курит, курит, одну за одной дрожащими пальцами к губам подносит, наслаждаясь своим уединением. То, что она чувствует, ее пугает, но сейчас, когда она одна и поблизости нет Князя, справляться со страхом проще. И выход искать легче. Анфиса дым под потолок выдыхает, пока слезы из ее глаз по щекам скатываются. Темнота на чердаке наступает как-то внезапно, Анфиса практически не замечает этого, погруженная в свои мысли и отрицание реальности. Она не могла принять свои чувства, она элементарно не знала, что с ними делать. И чувства Князя она принять тоже не могла, потому что ни к чему хорошему это не приведет. Как он себе это все представляет? Она с Михой, а он… Он не сможет вечно ждать, когда она наиграется, да и врядли такой расклад его устроит. Ее — точно нет. Но и в ответ она не сможет спокойно смотреть, как он строит свою жизнь с кем-то другим. Сомнения, сомнения. Они, словно змеи, оплетали ее сердце, и нервная тошнота подкатывала к горлу от безысходности. Анфиса должна была найти выход, комфортный для нее. Она должна была решить, как поступить, и медлить было нельзя. Она чувствовала себя зверем, загнанным в клетку, и варианты, которые подбрасывали бесы в ее голову, были один безумнее другого. Анфиса словно меж нескольких огней металась. С одной стороны, она хотела узнать, каково это быть с Князем, с другой стороны она не хотела ничего. И никого. Совершенно. С третьей стороны был медведь, маленький, плюшевый, и в нем было решение всех ее проблем. Анфиса вертит его в руках, но когда слышит шаги снизу, то отставляет в сторону, быстро вытирая ладонями щеки, мокрые от слез. И снова подкуривает сигарету. Князь приближается осторожно, Анфиса спиной чувствует его, и одна ее часть рвется навстречу, а другая приказывает сидеть и не двигаться. — Красивая песня. — Ее голос охрип за пару часов молчания, но она игнорирует это, как и старается не думать о его ладони на своем плече. Сознание балансирует между пропастью и облаками, и зверь внутри Анфисы мечется из угла в угол, не зная, как поступить. Она усмехается на его слова, затягиваясь сигаретой, а после выдыхает дым в потолок, оборачиваясь. — Я сама как дьявол и могу обидеть. — Она усмехается, пытаясь усмирить свое сердце и дрожь в теле. Пальцы дрожат, она сдерживает порыв коснуться его руки, или не сдерживает? В любом случае, в голове у Анфисы словно какой-то переключатель щелкает, и она уже не понимает, какому плану должна следовать, лишь короткому, мелькнувшему на периферии сознания, инстинкту. Анфиса разворачивается к нему, на колени встает, и все происходит в какие-то считанные мгновения, она даже не дает ни себе, ни ему, какой-либо возможности подумать, лишь лицо его ладонями обхватывает и губами в поцелуе его губ касается жадно. Так, словно она путник, в пустыню забредший, а он — последний глоток воды. Но лишь на какие-то чертовы секунды, пока сердце, замершее, не отсчитывает первый, сильный, удар в груди. — Извини. — Она от него отстраняется, взгляд отводит, разрывает контакт, буквально сама себя от него отталкивает, обратно на пятую точку на пол садясь и сигарету очередную пальцами дрожащими из пачки, что тут же рядом на полу валяется, вытаскивает. — Не знаю, что на меня нашло. Этого больше не повторится. Не говори Михе. Анфиса вкус его губ на своих чувствует, и подушечками пальцев, с сигаретой в них зажатой, губ своих касается задумчиво, словно пытается поцелуй укрепить на губах, запомнить. Словно понимает, что больше такого и правда не повторится. Она просто не сможет себе позволить.