О кваклях, мародёрах и игрушечном мире.

Когда яд змеи мучительно медленно растёкся по всему телу, лишая чувств каждый нерв, в глазах потемнело и исчезло непонимающее лицо мальчишки, склонившегося над ним, тогда Снейп наконец почувствовал, что его душа свободна от тела. Однако, то была недолгая свобода. Вскоре, профессора зельеварения вновь сковали путы плоти. Правда, то была совсем иная плоть. Зеленовато-серая, тусклая, похожая на лягушачью или жабью. Слишком длинные конечности с перепонками между пальцев, долговязое, чахоточное телосложение, нос всё так же уродлив, только теперь он не сгорбленный, а вытянутый… Но профессор всегда готовился к худшему и любую невзгоду встречал с широко открытыми глазами. Жизнь научила его не увлекаться глупыми идеями оптимизма, что только мешали правильно воспринимать немилосердную реальность вокруг. Да и удивляться здесь было нечему – никто в магическом мире за долгие годы его существования так и не придумал чётких идей о том, куда попадает волшебник после смерти. Никто из них не упомянул как вариант новую жизнь в виде склизкого тритона, но не было ничего в мире магии, что отрицало бы вероятность того, что именно человекоподобными амфибиями мы становимся в другой жизни. Он был не один на другой стороне – его встретила сова мальчишки, Хедвиг. «И птицу не пожалели» - подумал Снейп, отряхиваясь и поднимаясь. Несчастная пташка же теперь увеличилась в размерах, нахохлилась, глаза у неё были более похожи на людские, да и речь человеческая тоже появилась. Сова понимала в том, что произошло, гораздо больше. Сказала, что давно «этого» ждала. Что любая сова в магическом мире мечтает о том, чтобы вырваться из оков клеток и почтовых работ, и прорваться туда, где она сумеет говорить и жить почти как живут люди, но всё ещё по-совиному. Жизнь в новом мире потекла так спокойно и тихо, что, казалось бы, пришла пора испариться всему унынию Снейпа. Будни в уютном вигваме, питание тем, что подарит природа, приятная влажность болот, дружба с совами… Профессор ещё пристрастился к трубочному табаку; в юности, во времени травли он пробовал сигареты, да только разве сравнить их со здешним курительным зельем… Унынию следовало бы испариться – но оно осталось, засело крепко, ухватилось цепко. Пришло туда, где раньше жило раздражение. Как напоминание о том, откуда ты пришёл. Как родимое пятно на душе, что никак не стереть. Хедвиг прилетала, подшучивала над бывшим волшебником: - Ну, для тебя всегда стакан наполовину пуст. Разве можно быть постоянно таким хмурым, особенно здесь, где нет власти Сам-Знаешь-Кого? Слово «хмурый» её клюв пропевал так часто, что оно само собой превратилось в Хмур – подобие прозвища. Это не было обидным для Снейпа – «Нюниус» звучало куда мерзостнее, а здесь хотя бы есть какая-то скрытая правда за его новым псевдонимом. Улыбаться действительно не хотелось. Никогда в том мире улыбка не помогала ему – почему поможет сейчас? Он на всю жизнь запомнил тот день, когда вышел с самодельным фонарём встречать Хедвиг вместе с её другими подругами из местных сов; и Хедвиг была не одна. Дети. Мальчик и девочка, полусонные и усталые. Одеты старомодно. Он так отвык видеть перед собой детей. И сейчас в нём проснулось то, что вело его всю прошлую жизнь. Когда видишь детей – им надо помочь. Надо защитить. Глупых, жестоких, горделивых – всех. Неважно, улыбнешься ты им или сделаешь выговор, значение имеют лишь их хрупкие жизни. Он отвёл, почти дотащил двоих в вигвам. Уложил на соломенные матрасы, перед тем, как погасить свет фонаря, вгляделся в их спящие лица. Мальчик его не интересовал – мальчик и есть мальчик. А вот девочка, белокурая, растрёпанная, напуганная даже во сне… Старый синяк на её лодыжке – он точно не из неоткуда появился – и это только то, что невооружённым взглядом видно… Он хорошо узнавал их ещё в Хогвартсе – «этих» детей. Потому что долгое время, наверное, даже всю жизнь, «этого» ребёнка он видел и в зеркале. Была разница между детьми, что просто терпят неудачи в виду конкуренции факультетов, такими как Невилл, и «этими детьми». «Эти» чаще всего появлялись на Слизерине, долго молчали, даже не плача – не получается, а потом проявляли агрессию ко всем вокруг себя, увлекались тёмной магией, ведь только она была для них достойным приютом… Снейп всю жизнь пытался приютить «этих», забывая порой о всех остальных. Остальным он дарил и грубость, и резкость, и холод – но «эти» не должны были ни на секунду подумать, что они чужие для него. Отсюда и вырос фаворитизм Слизерину. Да, теперь змеек скорее боятся, чем любят. Но это нужный страх. Пусть боятся, но не будет больше ни спущенных штанов, ни избиений, ни слёз. Да, девочка уже повстречала в своей жизни хвалёную крепкую дружбу, благородство и товарищество «мародёров». Нахлебалась её до отвала. Спи, спи. Ты станешь такой же, как и я, бедняга. Тоже «хмуром», тоже не сумеешь больше улыбнуться, рассмеяться, тоже будешь всегда ждать удара из-за угла, тоже устанешь молить о лучшей доле. Но при этом, как ни парадоксально, как ни смешно - верить в то, во что нет оснований верить. Что это закончится. Что есть на свете что-то выше, чем эти издевательства. Не учитель, который сделает один выговор и уйдет прочь. Кто-то сильнее и мудрее, кто любит тебя и любовь Его громче, чем шакалий смех школьного хулиганья, она подобна львиному рыку, сбивающему с ног. В Него нет оснований верить. Ни у кого из «этих» детей его нет. Ни одного доказательства. Взрослые говорят, что Его нет. Ровесники – тоже. Но дети верят. И будут верить. Будут подниматься, отряхивать от грязи разбитые коленки, разыскивать украденные вещи, утирать слёзы. И верить вопреки реальности. Ведь реальность не была к ним добра никогда – тогда к чему доверять ей, злой девке? Не лучше ли довериться Ему, нереальному, неправильному, не такому – как и они, неправильному, как и они, отвергнутому? «Я всегда хочу знать худшее и держаться как можно лучше. Потому спорить не стану. Допустим, мы видели во сне или выдумали всё это: деревья, траву, солнце, звёзды и даже Аслана. Но тогда выдумка лучше и важнее реальности. Допустим, это мрачное место и есть единственный мир. Тогда он никуда не годится. Может, мы и дети, играющие в глупую игру. Но четверо детей создали игрушечный мир, который лучше вашей реальной ямы. Я не предам игрушечного мира. Я останусь с Асланом, даже если Аслана нет. Я буду жить как нарниец, даже если нет Нарнии. Благодарю за ужин, но мы четверо покинем ваш двор, вступим в темноту и будем всю жизнь искать дорогу наверх. Не думаю, что жизнь эта будет долгой, но стоит ли о том жалеть, если мир - таков, каким вы его описали.» И когда эти гордые, смелые слова покинули уста Снейпа... Того, кто был когда-то Снейпом... Тогда в нём говорил ребёнок в порванной мантии и заштопанных подштанниках, лежащий под деревом лицом вниз, подстёгиваемый жестоким гоготом толпы. В тот момент этот ребёнок перестал на мгновение верить в невозможное и выбирать игрушечный мир. Сложно, мучительно сложно, держаться в игрушечном мире, нельзя винить его за этот поспешный выбор. Но сейчас он выбрал снова. Маленький Снейп в его старой памяти с трудом встал на ноги. Сказал «спасибо» - неуверенно, неловко, как умел (повода научиться и не давали). Подобрал выпавшие вещи, спокойно пригладил неаккуратные чёрные волосы. И растворился чёрной фигуркой в широком столпе всепрощающего света.