Клубника в декабре

Солнце большим шаром медленно катится на запад, оставляя за собой шлейф нежно-красной нити. Облака сталкиваются вместе, смешиваясь в грязно-белый оттенок, отдающий горечью на языке и спазмами в желудке, но, не отводя взгляда, можно различить расплывчатую фигуру жука, который лапками тянется к свету. Воображение разрезает дуга, резко ослепляющая темные глаза, и горечь стекает по горлу к сердцу, пока в небе тлеют разорванные куски плоти насекомого. Чувства не поддаются химическим веществам, действия логики, а полимеры распадаются на атомы, пока тоску заглушают глотком рома. Горло обжигает, хочется откашляться, но он лишь морщится и выдыхает с облегчением. Сердце все еще обливается кровью, стуча от неприятного озноба, и на ребрах обязательно останутся синяки. Ветер гонит воду, гонит дерево — и железо внутри начинает плавится. Он хватается за палубу, опускает голову от темноты в глазах и тихо напевает их общую мелодию, не хватает только схватить гитарный гриф. В голове мелькают знакомые образы: где-то рядом, за дверью в каюте, висят картины. Они отдают меланхолическим звоном в ушах, держаться на гвозде не могут и от каждой тряски так и норовят разбиться об пол. На одной из них вьются седые волосы; она засела глубоко, даруя рычаг надежды, чтобы найти точку опоры и повернуть целую землю ради маленькой коробочки в платке. И он готов ответить, готов принять и оступиться еще раз, придерживаясь поговорки, которую родная мать повторяла как мантру вместо сказки по ночам. Да и энергия перестала вырабатываться по формуле, но… Бумажный кораблик, подаренный ради того фантомного блеска в глазах, должен ютиться где-то за нескончаемым тайфуном. И страх распространяется по мышцам и суставам: кажется он уже не меняет, а лишь наблюдает, пока в тексте изменяется на «естествоиспытателя». Луна, совершенно не довольная вмешательством, поправляет свою диадему, бросая еле заметную нить, за которую быстро хватаются, меняя курс, подальше от мели. И карты нет, приходится ориентироваться на свет. Тоска борется, не желая покидать приятный сосуд. Она делает его инкубатором своих крыльев, своих костей и крови. И совсем скоро он станет амбассадором центра гроз, надев венец творения — там колыбель во льдах, утроба, и шаг его меняет направление. Но сдаться он не может, поднимается и на вялых ногах, хватается за ценный груз, открывает и смотрит на плоды: клубника тонет в его глазах. И пусть тонет лучше там, чем за бортом его одинокого корабля, несущего звание «удача любит безрассудных». Он машет головой, пытаясь прийти в себя, и убирает обратно коробочку под стул. Сжав руки, поднимается с коленей и оглядывается: море становится чернее с каждым мгновением на долю оттенка, небо шустро надвигается, и линия горизонта бледнеет. Прищурившись, замечает злой оскал клыкастой пасти скал. Сочиняет на ходу стихи, напрягает мозг и через секунду уже начинает молится, отходя от палубы. Его Дева Мария ждет, и сердце ее трепещет. И пусть подскажет, и пусть покажет она свой маяк, но тщетно — лишь силуэт феникса мелькает перед взором. Вдохнув холодный воздух, прокручивает ее голос, одновременно пытаясь почувствовать нежные прикосновения к рукам, пальцам и кистям. Ее звонкий смех, улыбку и ямочку на щеке. Нос горбинкой, светлый взгляд и мягкие уста. Дешевый аромат духов, закрытое девственное тело и колкие, отросшие ногти. И вся она, вся ее душа сплетается с ним. И, дабы обманут судьбу, везет клубнику через шторм и бури. — Ты встречай меня в порту, — раздается мужской крик, наполненный желанием донести ветру, тоске, шторму и пугливо скрывшемуся горизонту, что он сможет, что довезет и ощутит капли сладкого сока на ладонях. На самом одиноком корабле мужчина смело выпячивает грудь. Его куртка чуть ли не рвется по швам от такого действия, и снег скатывается с его волос. Будь то январь, февраль или же позже, его судно все равно бы встало на море, на штиль или сносящий корабль ураган, но лишь один вопрос: «а дождаться сможет ли?». А если дождется, сорвет плоды, те, что другие не смогли.